Конечно, он даже внешне выгодно отличался от своего предшественника, для которого были характерны непредсказуемость характера, бескультурье. А тут вдруг — и это было уже немало, к примеру, после пьяных эскапад Ельцина с дирижерской палочкой в Берлине — нормальный человек во главе государства.
Путин получил очень тяжелое наследство: взрывоопасную политическую ситуацию, катастрофическое экономическое положение, общество, переживающее состояние брожения. Я понимаю, исправить все будет не просто. Это ведь только разрушать легко. Страна оказалась отброшенной далеко назад. На сей счет проводились даже попытки калькуляций. Согласно им, если разрушать страну в течение года, то на восстановление уйдет пять лет. А мы при Ельцине разрушали десять!
Я на многие вещи смотрю иначе, чем Путин. Я ведь полагал, что реформы в нашей стране будут проходить в рамках социалистического общества. Я, кстати, до сих пор считаю, что в будущем это могло бы принести нам большие дивиденды. А что касается рыночных отношений, политического плюрализма, то ведь наша партия пошла по этому пути еще в 1990 году, отказавшись от своей руководящей роли в обществе. Только ведь действовать нужно было постепенно. Мы не должны были спешить к будущему кувырком. Переход от одного качества к другому требует времени. Мы еще долго будем расплачиваться за то, что натворили.
В моей книге «Личность и власть» я написал, что Путан —президент надежд. В том плане, что люди отнеслись к нему с доверием. Оправдает он или нет эти надежды, зависит главным образом от него. Я бы хотел, чтобы он в оставшиеся годы его президентства (интервью состоялось в декабре 2005 года —Примеч. авт.) окончательно вылез из той колеи, которую предложило ему прежнее руководство страны. В последнее время Путин, по моему мнению, встал на путь исправления создавшегося положения. В связи с этим, мне кажется, есть смысл его поддержать. При этом я все-таки хотел бы исправить неточность, допущенную уважаемой газетой, опубликовавшей мое интервью: это неправда, что я работаю в Межрегиональном фонде президентских программ.
— Насколько, по-вашему, правы те ученые мужи, которые — особенно в середине 90-х — предрекали, что в будущем значение разведки будет падать?
— Я работал в разведке в общей сложности два десятка лет. И до этого что-то уже знал о ней в профессиональном плане. И сейчас проблемы спецслужб меня всерьез интересуют. И скажу вам, что разведка — это инструмент, без которого не может обойтись ни одно уважающее себя государство мира. Ну, я при этом никак не хочу обидеть те государства, которые по тем или иным причинам сами ищут плечо другого в вопросах обеспечения собственной безопасности.
Без разведки можно в одно прекрасное утро оказаться перед ситуацией, к которой мы будем просто не готовы и у нас не найдется каких-либо заранее заготовленных — на крайний случай — рецептов для ее разрешения в нашу пользу. Не знаю, через сколько поколений отпадет необходимость в разведке. Но думаю, что этих поколений будет не один десяток.
Интересы разных государств не совпадают либо вообще не совместимы. Существует разница экономических и политических интересов, этнические, расовые, региональные проблемы. Их куча. И разом их не решишь. Ответ на все вопросы даст будущее историческое развитие. Но один совершенно определенный вывод я могу сделать уже сейчас. Так уж сложилось исторически, что Россия может обеспечивать свою жизнеспособность, только будучи сильной. Судьба у нас такая — быть только сильным государством. Без разведки это государство окажется в положении беспомощного слепого.
— Вы сторонник воссоздания многоцелевой структуры наподобие КГБ из 7—8 самостоятельных спецслужб, возникших на его обломках. Далеко не все их сотрудники разделяют вашу точку зрения. И, насколько я могу понять, больше всего у вас оппонентов как раз в рядах сотрудников внешней разведки.
— Во времена существования Комитета у нас была централизация сил для решения проблем безопасности как внутри Советского Союза, так и за его пределами. В 1991 году произошел раздел. Решение было сугубо политическим, продиктованным волей тех, кто боролся против советской власти. Я тогда говорил о том, что это нанесет вред. Ведь к руководству КГБ пришли люди с определенной им сверху задачей: не созидать, а разрушать. Бакатин в своей книге так и писал: он-де пришел в КГБ, чтобы разрушить его.
В итоге Комитет распался на 9 организаций. Кто от этого выиграл? Это было абсолютно невыгодно экономически. Потому что вместо одного человека в ранге или на положении министра потребовалось 9. Соответственно в девять раз возросло количество заместителей, коллегий и т.д. Бедная Россия!
Я, кстати, не сторонник того, чтобы сейчас все взять и вернуть вспять в одночасье. Для этого должны быть созданы соответствующие условия, должны быть в наличии — и в достатке! — кадры, средства, законодательная база. Осторожность требуется и аккуратность. Кстати, вопрос об отпочковании разведки, о предоставлении ей самостоятельности поднимался еще во времена существования КГБ. Я возражал. Потому что понимал, что в этом случае нарушится взаимодействие разведки и контрразведки. Вот в 80-е годы мы разоблачили очень много агентуры противника — десятки агентов. Нашли их не только с помощью Эймса. Некоторые из резидентов работали десятки лет. И не потому, что ленилась наша контрразведка — просто не в состоянии была пресечь их деятельность. А вышли мы на агентуру противника благодаря тем позициям, т.е. тем источникам, которые обрела разведка. И это неотразимый аргумент в пользу того, что разведку и контрразведку нельзя разрывать. Работай КГБ в разных ипостасях, нам бы того оглушительного удара по зарубежным спецслужбам нанести не удалось.
В последнее время в плане объединения кое-что сделано. Вот пограничники влились в ФСБ. Некоторые технические службы вошли в состав Федеральной службы безопасности. Это естественный процесс. Надо посмотреть, как он пойдет дальше. Но лично я полагаю, что этот вопрос сейчас не следует искусственно заострять. Нужно ли сталкивать лбами спецслужбы, когда опасность развала России велика?
— Я вот говорил некоторым собеседникам, что не очень-то настроен жить в Московском удельном княжестве. На что получал в ответ нечто довольно злобненькое: а что, разве люди в Лихтенштейне плохо живут?
— Да нам просто не дадут жить, как в Лихтенштейне. Представьте себе, что их на нашей территории возникнет, скажем, пара десятков. Лихтенпггейны будут, а нас нет. Нас разорвут, растопчут, а потом и вовсе переименуют. Практически у каждого государства по периметру российских границ есть к нашей стране те или иные претензии. Однизвучат откровенно и несколько навязчиво, о других до поры до времени предпочитают не говорить. Финляндия сейчас не поднимает территориальный вопрос, но мы тем не менее знаем, какие у нее виды на Карелию. В Польше время от времени появляются публикации с указаниями на то, что некоторые российские территории, мол, исконно польские. О стремлении Эстонии застолбить за собой право на тот или иной кусок российской земли и говорить нечего. Кто-то выдвигает финансовые претензии, безосновательные требования каких-то компенсаций. Да мало ли среди наших соседей охотников поживиться за наш счет. Распадется Россия — увидите массу проблем, которые немедленно всплывут, когда созреет ситуация.
—С ЦРУ в финансовом плане советской разведке всеїда было трудно тягаться. Но у нас была идея. Она приводила в ряды вашей агентуры «инициативников», которых и вербовать-то не надо было—требовалось лишь убедиться, что это не «подстава». А что осталось сейчас? Подкуп или шантаж — каких-нибудь гомосексуалистов или, не дай Бог, педофилов? С их помощью вершить благородное дело защиты интересов Родины? Как вы к этому относитесь?
— Агенты на нас работали и на материальной основе, и на идейной. Точные пропорции я вам сейчас не назову, но приблизительно половина на половину. Причем наиболее ценными приобретениями были те люди, кем действительно двигала идея. Мы ими особенно дорожили. Эти люди, как правило, были не очень богаты, но они никогда не позволяли себе брать какие-то деньги от нас, когда мы пытались им как-то помочь в материальном плане. А были и такие, кто работал за деньги. Но вот какие странные метаморфозы происходили с ними. Через пару лет работы на советскую разведку некоторые из них вдруг отказывались от оплаты своих услуг. Они тоже становились, так сказать, идейными. Потому что мы к агентуре с особым вниманием относились, с ней считались, они начинали понимать, что мы видим в них не просто агентов, а помощников, друзей, наших людей, одним словом.
Сейчас, конечно, иная ситуация. Мы встали на тот путь, который некоторые люди на Западе не приемлют. Естественно, их отношение к нам изменилось, и нашим разведчикам стало значительно труднее. Но вместе с тем симпатии к России все-таки есть. Мы ведь не поддержали американскую агрессию в Ираке. Мы не поддержали войну против Югославии, хотя мало что могли сделать в поддержку этой страны. Мы не поддерживаем агрессивные устремления США в отношении Сирии, Ирана. Мне кажется, если мы в нашей политике опять выведем на передний план борьбу за мир, справедливость, за честные экономические отношения, то опять обретем поддержку тех сил, которые симпатизировали нам прежде.
— Вы говорите о разведке как о деле рентабельном, о том, что рубль, вложенный в разведку, окупается многократно. Но ведь в свое время компетентнейшие люди то же самое говорили о космической отрасли. Кончилось тем, что сама наша космонавтика стала сидеть на голодном пайке.
С другой стороны, наши бывшие разведчики в своих мемуарах (Максимов. «Операция «Турнир») с горечью отмечают, что добытые ими с великим трудом ценнейшие иностранные научно-технические секреты так и остались никому не нужными.
—А я готов подтвердить свое утверждение о высочайшей степени рентабельности разведки. Прежде всего разведки научно-технической. Все элементарно. Мы же не покупаем какие-то ценнейшие новые технологии, образцы и т.д. Но тем не менее получаем их. Конечно, это тоже чего-то стоит. Но затраты в данном случае несопоставимы с реальными ценами. Нашими разведчиками добываются вещи, которые стоят даже не миллионы, а миллиарды. А некоторым вещам просто нет цены. Классический пример — похищение у американцев атомных секретов. Думаю, что Сталин, как бы ни старался, не смог бы найти денег на самостоятельную разработку и производство Советским Союзом атомного оружия. А что было бы с нами, если бы американцы оказались его единоличными обладателями? Полагаю, не надо объяснять.