за исключением невинных детей, которые донесли на безнравственное поведение своих отцов»[167].
Варварское предписание, приведенное курсивом, не нуждается в комментариях.
Через четыре года после издания этого сурового воззвания против всех бунтовщиков, не желавших подчиняться власти Рима, сам Фридрих, восставший против бренной власти понтифика, почувствует на себе бич отлучения от церкви. После примирения с папой он обновил конституцию 1224 года, добавив в нее предписание в отношении богохульников, которых следовало предавать огню вместе с еретиками любых сект; однако же, если епископы пожелают спасти кого-либо из них, они могут сделать это лишь при обязательном условии: преступник должен лишиться языка, чтобы больше никогда не хулить Господа.
В 1227 году Уголино Конти, бывший другом Доминика и Франциска, занял папский престол под именем Григория IX. Именно этот понтифик продолжил работу, начатую Иннокентием III, и придал инквизиции четкую форму. Он определенно передал контроль над ней в руки доминиканских монахов, предоставляя им при необходимости помощь францисканцев. Однако участие вторых в этом страшном трибунале столь невелико, что его можно считать незначительным.
Папская булла Григория, приведенная в «Рейнальдусе»[168][169], отлучает от церкви всех еретиков. Далее она предписывает, что все осужденные церковью должны предстать перед светским судом для наказания, при этом всех виновных священнослужителей следует предварительно исключить из их орденов; если же кто-либо пожелает отречься от ереси и вернуться в лоно церкви, на него налагается епитимья, и он должен подвергнуться пожизненному заключению. Соучастники, укрыватели и защитники еретиков также отлучаются от церкви, и, если кто-либо из них не попросит отпущения грехов в течение года, его будут считать лишенным гражданских прав, не имеющим права занимать государственные должности или участвовать в выборах, а также быть свидетелем, завещателем, наследником или же искать правосудия в качестве пострадавшей стороны. Если это судья, ему не будут давать судебные дела, а вынесенные им приговоры будут считаться не имеющими силы; если это адвокат – у него не будет права защищать подсудимых; если нотариус – заверенные им документы будут считаться ничтожными; если священник – он будет лишен духовного сана и бенефиций. Подобным же образом отлучению подвергались все, кто поддерживал сношения с отлученными, а затем им назначались и иные наказания.
Попавшие под подозрение в ереси (если они не позаботились о том, чтобы снять с себя подозрение через каноническое очищение или иным образом, в зависимости от своего положения и мотивов для подозрения) должны быть отлучены, а если они не предоставят положенные извинения в течение года, их будут считать еретиками. Их жалобы и заявления не будут приниматься, а судьи, адвокаты и нотариусы не смогут исполнять свои обязанности в их интересах, священники будут отказывать им в святых таинствах и не будут принимать их пожертвования и дары церкви, и так же будут поступать тамплиеры и госпитальеры и прочие официальные ордены под страхом потери должности, от которой ничто не может их спасти, кроме папского рескрипта. Если кто-либо похоронит по христианскому обычаю человека, умершего отлученным, сам он тоже подлежит отлучению, которое не может быть с него снято до тех пор, пока он собственными руками не выкопает тело и не распорядится, чтобы это место никогда больше не использовалось для погребений.
Если кому-либо известно о существовании еретиков или о тех, кто участвует в тайных собраниях или же ведет странный образ жизни, они под угрозой отлучения должны сообщать об этом своему исповеднику или другому человеку, который, по их мнению, донесет это до сведения прелата. Дети еретиков и их пособников или укрывателей должны до второго поколения быть лишены возможности занимать государственную должность или получать церковные приходы.
К предписаниям этой буллы прибавил свои дополнения гражданский градоправитель Рима, представлявший светский суд, чьей задачей являлось исполнение тех наказаний, от явной связи с которыми церковь воздерживалась, ограничиваясь обещанием, что они будут «заслуженными».
Эти дополнения предусматривали, что арестованные должны содержаться в тюрьме, пока их не осудит церковь, а через восемь дней их следует подвергнуть наказанию. Их собственность должна быть конфискована, треть ее переходит к доносчику, треть – к вынесшему приговор судье, треть пойдет на восстановление стен Рима либо на другие нужды. Жилища еретиков или тех, кто сознательно принимал их в своем доме, должны быть разрушены до основания. Если кому-либо станет известно о существовании еретиков и он не донесет на них, с него следует взыскать штраф в размере 20 ливров. Если же у него нет средств заплатить штраф, то его следует изгнать, пока он их не изыщет. Пособники и укрыватели еретиков при первом таком нарушении должны подвергаться конфискации одной трети имущества, которая пойдет на ремонт городских стен. При повторном нарушении их следует навечно изгнать из города.
Все избранные сенаторы перед вступлением в должность должны поклясться, что будут соблюдать все законы против еретиков, а если кто-либо откажется дать эту клятву, то его действия на посту сенатора будут считаться не имеющими силы, и никто не будет обязан ему подчиняться, а те, кто поклялись ему служить, освобождаются от своей клятвы. Если же сенатор даст клятву, но впоследствии откажется от нее или не соблюдет ее условия, то должен понести наказание за клятвопреступление, уплатить штраф в 200 серебряных марок, его должно отправить ремонтировать городские стены и лишить права занимать государственные должности.
Два года спустя, в 1233-м, на соборе в Безье папский легат Готье де Турне дополнил эти каноны следующими предписаниями:
«Все правители, дворяне, вассалы и прочие будут усердно стараться обнаруживать, задерживать и наказывать еретиков, где бы они ни находились. Каждый приход, в котором обнаружится еретик, уплатит обнаружившему его человеку штраф в одну марку серебром за то, что приход дал еретику убежище. Все дома, в которых могли проповедовать еретики, должны быть разрушены, а собственность конфискована, а все пещеры и другие укрытия, в которых могли скрываться еретики, должны быть преданы огню. Вся собственность еретиков должна быть конфискована, чтобы их дети ничего не унаследовали. С их пособниками, укрывателями или защитниками должно поступить таким же образом. Все заподозренные в ереси должны публично исповедоваться под присягой, под страхом понести то же наказание, что и еретики. Они должны посещать богослужения во все праздничные дни, а те, кто примирился с церковью, должны носить на одежде отличительный знак – два креста, один на спине, второй на груди, из желтой ткани, в три пальца шириной, вертикальная часть в две с половиной ладони, горизонтальная – в две ладони[170]. Если человек носит капюшон, на нем должен быть третий крест – все это под страхом быть признанными еретиками и подвергнуться конфискации имущества»[171].
Эти постановления своей бескомпромиссной суровостью показывают и то, до какой степени церковь в своей нетерпимости ненавидела еретиков, и ее твердое намерение их уничтожить. Они также в некоторой мере демонстрируют далеко идущее, безжалостное коварство и ловкость священников, которые сделают этот трибунал столь ужасным.
Предписания о наказании для тех, кто, тронутый христианским милосердием, окажет помощь преследуемым, были составлены для того, чтобы страх задушил любое подобное сочувствие; указ о том, что дети приговоренных еретиков должны лишаться наследства и права занимать достойные должности, был расчетливо введен, чтобы сделать дополнительным орудием родительскую любовь. Если сам человек готов стать мучеником ради своих убеждений, то его можно заставить задуматься, прежде чем он принесет в жертву и своих детей, которым придется страдать от нищеты и позора.
В глазах церкви конечная цель оправдывала любые средства, применяемые для ее достижения. Искоренение ереси было столь горячо желаемым свершением, что любые шаги (и почти любой грех) были простительны, если вели к этой цели.
Некоторые утверждают, что этот крестовый поход против ереси был политической кампанией, проводимой церковью, чтобы защититься от натиска свободы мысли, которая угрожала ей свержением. Несомненно, в ранние века дело обстояло именно так; но позже все изменилось. Римский католицизм разросся, словно мощное дерево, пока в его тени не оказалась вся Европа, а корни были глубоки и широки. Они слишком крепко цеплялись за землю, были слишком полны жизненной силы, чтобы позволить одной увядшей ветви заставить все дерево тревожиться по поводу собственной жизнестойкости. У этого дерева не было таких забот. Каким бы отвратительным, жестоким, даже нехристианским ни было учреждение инквизиции, трудно представить, чтобы дух, в котором ее основали, не был чистым и беспристрастным.
Горькой иронией может показаться тот факт, что нашлись люди, которые во имя смиренного и милосердного Христа беспощадно мучили на дыбе и сжигали своих собратьев. Это и в самом деле горькая, прискорбная, трагическая ирония. Однако они этого не осознавали. В своих поступках они были искренни – так же искренни, как святой Августин, когда призывал к истреблению еретиков, и никто не может ставить под сомнение его искренность или чистоту помыслов.
Чтобы понять подобное отношение, необходимо принять во внимание абсолютное убеждение католиков в том, что Лекки называет «догматом единственно возможного спасения». Начиная с предпосылки, что католическая церковь – единственная истинная церковь Христа, они считали, что никакое спасение невозможно для человека, который не является ее последователем. Оправданием заблуждения не могло служить незнание, пусть даже абсолютное, об истинной вере – точно так же, как в сегодняшних судах не служит оправданием незнание закона. Таким образом, они не только считали безвозвратно проклятыми тех, кто покинул церковь ради ереси, и тех, кто, подобно евреям и мусульманам, намеренно оставался за ее пределами, но подобным же образом (таково уж было довольно лестное представление человека о божественной справедливости и божественном разуме) воспринимали и дикарей, которые никогда не слышали имени Христа, и того самого младенца, который умер прежде, чем унаследованный им первородный грех был смыт крестильной водой. Отцы Церкви вели жаркие войны из-за разногласий в том, когда именно начинается жизнь до рождения; следовательно, проклятие падает на душу плода, если он погибает в матке.