Для христианина любой встречный еврей был естественным и традиционным врагом, потомком тех, кто распял Спасителя, а следовательно, объектом ненависти, человеком, отомстить которому похвально за величайшее в мире преступление, совершенное его предками. Евреи же, в свою очередь, столь же сильно презирали христиан. С высоты их чистого и неподдельного монотеизма они с насмешкой смотрели на религию, которая должна была казаться им не более чем версией политеизма, развивавшейся на учениях того, кого евреи отвергали как самозванца, попытавшегося занять место обещанного Мессии. Для истинно верующего иудея тех времен христианская религия была немногим лучше богохульства. Однако это был не единственный повод для презрения. Оглядываясь на своих выдающихся предков, на древность своей расы и на высоту своей культуры – плод многих столетий интеллектуального развития – что, кроме презрения, мог испытывать еврей по отношению к испанцам, появившимся едва ли не вчера, и только-только выбиравшимся из трясины варварства?
Совершенно ясно, что в эпоху сильных религиозных предрассудков не могло быть и речи о взаимном уважении между двумя народами. Терпимость, однако, была возможна, и евреи постарались ее добиться. Для этого они использовали одновременно и пороки, и добродетели, которые за долгие века бедствий стали неотъемлемой частью их натуры. Вооружившись почти что вызывающим жалость стоицизмом, они надевали маску безразличия в ответ на явную ненависть и презрение; насилию они противопоставляли хитрость и долготерпение, которое является их отличительной чертой, – терпение, соединенное с более высокой степенью ума, терпение, которое толковалось как «бесконечная способность прилагать усилия» и стало определением гения и секретом успеха евреев, чем бы они ни занимались.
Сила евреев заключалась в их сплоченности в чужой стране, народ которой не мог держаться вместе как единая нация, и в их чрезвычайной проницательности в делах коммерции. Они богатели благодаря трудолюбию и бережливости, пока наконец не приобрели положение, позволявшее им покупать те привилегии, которые в христианском мире принадлежат любому христианину по праву рождения. Их численность тоже мешала испанцам их унижать: по обоснованным оценкам Амадора де Лос-Риоса[189], к концу XIII века в Кастилии проживал почти миллион евреев. Благодаря своей солидарности они образовали – как делают это всегда – imperium in imperio, собственное государство в государстве; у них был собственный язык и обычаи, они руководствовались собственными законами, соблюдение которых обеспечивали раввины и старейшины, и без помех исповедовали собственную религию, поскольку даже к соблюдению шабата кастильцы относились с уважением. Таким образом, евреям удалось создать для себя подобие родной земли в чужой стране.
Правда, время от времени они подвергались спорадическим локальным гонениям, но в целом пользовались терпимым отношением и религиозной свободой, чему могли бы позавидовать несчастные альбигойцы, которых постоянно преследовали по ту сторону Пиренеев. Церковь, в которой уже появилась инквизиция, была весьма далека (по причинам, которые рассмотрим в следующей главе) от того, чтобы провоцировать гонения на сынов Израиля. Так, Гонорий III, продолжая политику Иннокентия III и наслаждаясь истреблением еретиков на юге Франции и в других местах, 7 ноября 1217 года подтвердил привилегии, дарованные евреям его предшественниками на папском престоле: евреям не следовало препятствовать в принятии крещения; если еврей захочет принять христианскую веру, он должен быть принят в нее с любовью и благожелательностью; христиане должны с уважением относиться к еврейским праздникам и религиозным церемониям; сечь евреев кнутом или побивать камнями запрещено; места их захоронений должны быть неприкосновенны. А когда король Фердинанд III (впоследствии канонизированный) отнял Севилью у мавров (1224 год), он передал один из лучших районов города евреям и отдал им четыре построенные в нем мечети, чтобы те могли превратить их в синагоги. На них было наложено лишь одно ограничение: под страхом смерти воздерживаться от попыток обратить в свою веру христиан, а к христианской религии относиться с уважением.
То были безмятежные дни процветания евреев в Испании. Страна признавала их выдающиеся способности, и они добивались многих значимых государственных постов. Финансы королевства находились в их ведении, и Кастилия процветала, когда они умело управляли ее торговлей. Альфонсо VIII, в чье правление в одном только Толедо, по некоторым подсчетам, проживало 12 000 евреев, назначил еврея своим казначеем и не счел ниже своего достоинства взять в любовницы еврейку – занятный факт с учетом того закона, который вскоре провозгласят по данному вопросу.
Не менее значимым, чем ценность евреев для государственной торговли, был их вклад в науку, искусство и литературу. Они особенно отличились в области медицины и химии, и представители этого народа были самыми умелыми врачами и хирургами в Средние века.
К сожалению, в середине XIII века начались перемены, и эту внешнюю гармонию, так старательно соблюдавшуюся, нарушил неумеренный рост истинных чувств, всегда лежавших в ее основе. Во многом виноваты были сами евреи. Введенные в заблуждение дарованной им религиозной свободой, высокими должностями, которых добились их единоверцы, и процветанием, которого достигли, они не осознавали, что накопленные ими богатства сами по себе являются угрозой их безопасности. Поощряемые проявляемым к ним уважением, они неблагоразумно дали волю своей восточной любви к пышности: окружали себя роскошью и позволяли себе показное великолепие в одежде и домашней обстановке, публично демонстрируя то богатство, которое многие поколения приумножали в относительной безвестности.
Ограничься они исключительно демонстрацией личного богатства, все еще могло бы сложиться хорошо. Но, одеваясь и живя по-королевски, они и вели себя как короли. Они стали надменными и высокомерными – тем ужасным высокомерием, которое приходит с богатством. Евреи позволяли своему презрению к менее богатым христианам проявляться в пренебрежительном к ним отношении, и эта несдержанность стала еще одним шагом к злоупотреблению привилегиями, которыми они обладали. Демонстрация богатства вызывала зависть – самое опасное и вредоносное чувство, которое только можно внушить человеческому сердцу. Высокомерие и надменные манеры евреев побудили эту зависть к действиям.
Начали возникать вопросы об источниках их богатства. Стали говорить, что своим ростовщичеством евреи погубили многих христиан, которых теперь осмеливаются презирать. И хотя ростовщичество было разрешено, и по закону они имели право брать за ссуды до 40 %, внезапно все вспомнили, что ростовщичество во все времена осуждалось церковью, а под этим термином церковь тогда понимала любой процент, сколь угодно низкий, уплачиваемый за одолженные деньги. Зашевелился прежде крепко спавший фанатизм, и вскоре под влиянием алчности он пробудился и поднял свою омерзительную голову. Отношение общества к иудеям усугубил тот факт, что они фактически получили контроль над вечно непопулярной службой по сбору налогов. Народные настроения сделались угрожающими. Про евреев принялись рассказывать страшные сказки, обвиняя их, помимо прочих отвратительных ритуалов, в человеческих жертвоприношениях.
Существовали ли реальные основания для подобных обвинений – это одна из тех загадок истории, которые ставят в тупик ее знатоков. С одной стороны, кажется невозможным собрать достаточное количество данных, чтобы доказать хотя бы одно из многочисленных обвинений; с другой же стороны, с учетом настойчивости, с которой эти обвинения возникали в разных странах и в разные эпохи[190], было бы самонадеянным отметать их как беспочвенные.
Первое официальное признание обвинения можно найти в сборнике законов, известном как «Партиды» и принятом при Альфонсо XI (1256–1263), в котором содержится следующий пункт:
«Поскольку нам стало известно, что в некоторых местах евреи в Страстную пятницу устраивают шутовскую церемонию в память о страданиях Господа нашего Иисуса Христа, крадут мальчиков и распинают их, или, если мальчиков добыть не удается, делают восковые фигуры и распинают их, мы приказываем, что впредь, если о подобных вещах станет известно в любой части королевства, все установленные участники подобного действа подлежат аресту и должны предстать перед королем. И когда он убедится в справедливости обвинения, он прикажет казнить их, сколько бы их ни было»[191].
Льоренте упоминает четыре отдельных дела о ритуальных убийствах, в которые, судя по всему, верит:
1250 – Мальчик-хорист кафедрального собора Сарагосы по имени Доминго де Валь, распят евреями. Его впоследствии канонизировали и поклонялись ему в Сарагосе как мученику.
1451 – Мальчик распят евреями в Вальядолиде.
1454 – Мальчик из поместья маркиза Альмарса, неподалеку от Саморы, распят. Сердце его затем сожгли, а пепел смешали с вином и выпили евреи, присутствовавшие на церемонии. Тело позже нашла собака, и это привело к аресту и наказанию преступников.
1468 – В городе Сепульведа, в епархии Сеговии, в четверг на Страстной неделе был схвачен мальчик; в Страстную пятницу на него надели терновый венец, высекли кнутом и распяли. Епископ, дон Хуан Ариас, получив известия об этом преступлении, учредил расследование, результатом которого стал арест нескольких человек, которых приговорили к смерти и казнили.
В качестве авторитетного источника по третьему и четвертому делу Льоренте приводит «Fortalicium Fidei» Альфонсо де Эспины, но к нему ни в коем случае не следует относиться с полным доверием. По второму делу он вообще не приводит источников, а для получения более полной информации по первому случаю отсылает своих читателей к «Истории святого Доминго де Валя», которая является не более авторитетной, чем большинство трудов подобного толка