нах-иеронимит Эрнандо де Талавера.
Родриго[225] предполагает, что этот еретический памфлет исчерпал терпение Изабеллы. Вполне возможно, так оно и было; по крайней мере, это могло дать Фердинанду и прочим желавшим учреждения инквизиции последний аргумент, при помощи которого они оказались способны преодолеть еще имевшиеся у королевы сомнения. Как бы то ни было, вскоре после этого, 7 сентября 1480 года, король и королева, остававшиеся в тот момент в Медина-дель-Кампо, наконец предприняли действия согласно папской булле, к этому времени находившейся в их руках почти два года, и передали свои полномочия по назначению инквизиторов в Кастилии кардиналу Испании и Томасу Торквемаде.
Мендоса и Торквемада немедленно приступили к выполнению порученной им задачи и назначили в качестве инквизиторов веры в Севилье (где отступничество евреев преподносилось как самое вопиющее) доминиканских монахов Хуана де Сан-Мартино и Мигеля Морильо. Последний являлся настоятелем доминиканцев Арагона и уже имел опыт в подобных делах, поскольку служил инквизитором в Руссильоне. Для помощи им в исполнении обязанностей были назначены мирской священник Хуан Руис де Медина, доктор канонического права, и Хуан Лопес де Барко, один из капелланов королевы – первый на должность асессора, второй на должность обвинителя.
Ввиду всего вышеизложенного необходимо (пусть и рискуя слишком подробно остановиться на деталях) более пристально рассмотреть отношение монархов к суду, учреждение которого они санкционировали.
Религиозный и политический пыл Изабеллы заставлял ее действовать таким образом, чтобы положить конец беспорядкам, возникавшим из-за отношения народа к отступникам – евреям и морискам (крещеным маврам). Фердинанд не просто разделял ее чувства; его религиозный пыл доходил до фанатизма, и он изначально ставил своей целью политическое единство, которое должно быть неразрывно связано и переплетено с единством религиозным.
Изабелла двигалась бы вперед медленно и предпочла бы, пусть даже жертвуя временем, добиваться своих целей мягкими средствами и терпением, которое так необходимо, если нужно достичь хороших результатов. Фердинанд, который, возможно, был менее милосердным, а возможно (если отдать ему должное в полной мере), меньше надеялся на силу убеждения и внушения, прислушиваясь скорее к священническому «contra negantes veritatis nulla est disputatio»[226], сразу перешел бы к введению в Кастилии суровых репрессивных мер, которые уже применялись в его родном Арагоне. Монархи, вероятно, вступили друг с другом в конфликт по причине разного отношения к этому вопросу, однако у них были и общие интересы. Оба были согласны с тем, что Испания ни в коем случае не должна попасть под власть церковников, которая установилась бы при появлении обычной формы инквизиции. Если инквизиция, как было принято до сих пор, будет находиться под контролем понтифика, то он станет назначать ее должностных лиц сам, либо косвенно, через настоятелей доминиканского ордена, а часть имущества, конфискованного после вынесенных приговоров, будет отправляться в папскую казну. При всем своем фанатизме и желании видеть инквизицию в Кастилии Фердинанд так же, как и Изабелла, не был расположен к ее учреждению в той форме, которая вновь позволит церковникам узурпировать часть королевских прав. Если Изабелла и признавала, что инквизиция – последнее средство для усмирения возмутителей спокойствия в ее королевстве, то конкретная инквизиция должна была в корне отличаться от тех организаций, которые до сих пор создавались в других местах. Назначение инквизиторов больше не должно оставаться в руках папы римского, как и право распоряжаться церковными приходами в Испании. Это должно быть прерогативой самих монархов, и они должны обладать правом в случае необходимости снимать и заменять инквизиторов, которых сами назначили. Кроме того, Рим не должен получать долю конфискованного у испанских подданных имущества: судьбу этой собственности должны полностью контролировать король и королева.
Считается, что именно в этом заключалась причина нерешительности Изабеллы: что главными стимулами в этом вопросе для нее были алчность и управление государством, а не гуманные соображения, что прошение о булле было подано папе раньше, чем все думали, и что отсрочка случилась из-за нежелания папы идти на те условия, которых требовали монархи.
Последнее утверждение, возможно, имеет под собой некоторые основания. Однако утверждать, что в своем поведении королева не руководствовалась гуманными соображениями, – значит сильно преувеличить то, что подтверждено обстоятельствами. Для доказательства данной гипотезы потребовалось бы предъявить какую-нибудь адекватную причину, по которой королева не желала действовать согласно булле, когда та уже находилась в ее руках. Ведь булла, датированная ноябрем 1478 года, признавала все требования монархов и удовлетворяла все их пожелания, однако же Изабелла ждала почти два года, прежде чем использовать дарованные буллой полномочия, и в течение этого времени кардинал Мендоса и его помощники прилежно занимались работой по обращению в христианство при помощи «катехизиса». Так что вывод о том, что это было продиктовано гуманными соображениями со стороны королевы, кажется единственно разумным, в отличие от альтернативных версий, объясняющих почти двухлетнюю отсрочку.
Когда кардинал Испании и приор Святого Креста, действуя совместно от имени короля и королевы, назначили первых кастильских инквизиторов, они дали им указания по организации трибунала в Севилье – из всех испанских городов именно Севилья считалась городом, в котором отступничество евреев выглядело самым вопиющим[227]. 9 октября монархи издали указ, повелевавший их верным подданным оказывать двум инквизитором всяческое содействие, которое может им понадобиться по дороге в Севилью, а в Севилье предоставить тем все условия для выполнения их миссии. Однако подданные проявили по этому поводу так мало верности, что инквизиторы, прибыв в Севилью, получили весьма торжественный прием, выражения полнейшего уважения и полное отсутствие помощи. Подданные воздерживались от оказания помощи до такой степени, что для инквизиторов оказалось совершенно невозможным заниматься тем делом, ради которого они прибыли. Они пожаловались королю на положение дел, и 27 декабря Фердинанд отправил особые приказы коадъютору Севильи и гражданским властям региона, повелев им оказывать инквизиторам всяческую поддержку. В результате инквизиторы смогли наконец учредить свой суд и перейти к делу[228].
Одни только слухи о приезде инквизиторов внушили новым христианам тревогу, а вид мрачного шествия, напоминавшего похоронное (инквизиторы в белых одеяниях с черными капюшонами, в сопровождении своих помощников и босоногих монахов, с возглавлявшим процессию доминиканцем, несшим белый крест), направлявшегося в монастырь Святого Павла, где разместили инквизиторов, заставил обратиться в бегство несколько тысяч человек, у которых были причины опасаться, что они могут стать объектом внимания этого страшного суда. Эти беглецы искали прибежища в феодальных владениях герцога Медина-Сидонии, грозного Родриго Понсе де Леона, маркиза Кадиса и графа де Аркоса.
Однако инквизиция во все века не только с готовностью подозревала, но и позволяла подозрениям занимать место, которое в других случаях отводилось для доказательств. Так она и поступила, истолковав бегство боязливых как доказательство их вины – это заметно по указу, опубликованному 2 января 1481 года. В нем инквизиторы сообщали о своем королевском назначении и об условиях буллы, по которым оно осуществилось, а далее объявляли: поскольку им стало известно о том, что многие люди покинули Севилью из страха преследований за порок ереси, инквизиторы приказывают маркизу Кадиса, графу де Аркосу и прочим дворянам королевства Кастилия в течение 15 дней после издания указа сообщить точное число людей обоего пола, просивших убежища в их поместьях или владениях, а также арестовать их и доставить под надежной охраной в инквизиторскую тюрьму Севильи; имущество этих людей должно быть конфисковано, описано и передано в руки надежного человека, который станет хранить его для передачи в распоряжение инквизиторов; никто не смеет давать убежище беглецам, но все должны в точности исполнять условия указа под страхом отлучения от церкви и прочих наказаний, установленных законом для пособников еретиков (среди этих наказаний было лишение дворян их титулов и должностей, а их подданные в данном случае освобождались от вассальной зависимости и обязанности им подчиняться); инквизиторы оставляют за собой и вышестоящими лицами право освобождать от церковного осуждения тех, кто подвергнется ему из-за неповиновения данному указу.
8Святая палата в Севилье
Указ от 2 января 1481 года ясно продемонстрировал мрачные цели инквизиторов и суровость, с которой они намеревались их достигать. Грубая несправедливость обращенного к властям призыва арестовывать мужчин и женщин лишь потому, что они уехали из Севильи прежде, чем это было запрещено, вполне типична для вопиюще деспотичных методов инквизиции. Неудивительно, что это внушило ужас тем новым христианам, которые оставались в Севилье, и вынудило их принимать меры для своей защиты от суда, который вряд ли будет справедливым и чьи жестокие милости могут в любой момент обрушиться на самых невинных; это удивляет еще меньше, если принять во внимание число новообращенных, занимавших в Севилье высокие должности.
Группа высокопоставленных горожан собралась по приглашению Диего де Сусана – одного из богатейших и влиятельнейших людей Севильи, состояние которого оценивалось в 10 миллионов мараведи[229]. Люди встретились, чтобы обсудить, какие меры предпринять для защиты самих себя и своей собственности от беспринципной деятельности трибунала, и были полны решимости при необходимости прибегнуть к силе. Среди членов тайного собрания было несколько священников, а также люди, занимавшие должности при дворе, – например, градоправитель Трианы, Хуан Фернандес Аболафио – капитан юстиции и королевский откупщик, его брат Фернандес – лиценциат, Бартоломе Торральба и богатый, с хорошими связями Мануэль Саули.