Несчастные отступники оказались между молотом и наковальней: они должны были либо совершить подлость и выдать своих соплеменников, о чьем отступничестве им было известно, либо не только подвергнуться жестокой казни огнем, но и обречь на нищету своих детей в результате конфискации имущества. Большинство из них сдались и купили примирение с церковью ценой предательства. И были люди, подобные Бернальдесу, приходскому священнику Паласьоса, которые приветствовали действия святой палаты. «Весьма славным событием (muy hazañosa cosa), – восклицает он, – было примирение с церковью этих людей, ибо через их признания были обнаружены все отступники, и в Севилье узнали об отступниках в Толедо, Кордове и Бургосе»[238].
По истечении срока милосердия Морильо и Сан-Мартин издали новый эдикт, в котором под страхом смертного греха и полного отлучения от церкви со всеми сопутствующими наказаниями приказывали найти всех людей, о которых известно, что они практикуют иудейские обряды. А чтобы никто не отговаривался, что ему неизвестно о подобных практиках, к эдикту прилагались 37 пунктов, чья страшная всеохватность не оставляла в безопасности никого. В них устанавливались следующие признаки, по которым можно было определить новых христиан, виновных в отступничестве:
I. Любой, кто ожидает прихода Мессии или говорит, что он еще не явился и что он придет, чтобы вывести их из плена в обетованную землю.
II. Любой, кто после крещения открыто вернулся к вере Моисеевой.
III. Любой, кто заявляет, что закон Моисеев так же хорош, как и закон Христа, и так же ведет к спасению души.
IV. Любой, кто соблюдает шабат в честь закона Моисеева; доказательством тому служит надевание чистой рубахи и более приличной одежды, чем в обычные дни, чистая скатерть на столе, а также воздержание от зажигания огней и от любой работы начиная с вечера пятницы.
V. Любой, кто срезает жир с мяса, которое собирается съесть, и очищает его, промывая в воде, спускает из него кровь или извлекает железы из ноги ягненка или другого животного, убитого ради пропитания.
VI. Любой, кто перерезает горло животным или птице, предназначенным в пищу, вначале проверив остроту ножа ногтем, засыпает пролитую кровь землей и произносит определенные слова, принятые у евреев.
VII. Любой, кто ест мясо в Великий пост и в другие дни, когда это запрещено католической церковью.
VIII. Любой, кто соблюдает еврейский великий пост, известный под разными названиями, или пост Йом Кипур в десятый еврейский месяц; доказательством чему служит хождение босиком в указанный период, как принято у евреев, чтение еврейских молитв, обращенные друг к другу просьбы о прощении, или если отцы возлагают руки на головы детей, не перекрестив их, или говорят другие слова, кроме «Благословен будь Господом и мною».
IX и X. Любой, кто придерживается поста Эстер, который евреи соблюдают в память о том, что они делали в плену в правление Агасфера, или пост Ребеасо.
XI. Любой, кто соблюдает прочие характерные для евреев посты, такие как постный понедельник и четверг, доказательством чему служит: неупотребление пищи в эти дни до появления первой вечерней звезды; воздержание от мяса; если накануне они мылись, стригли ногти или кончики волос, которые после этого сохранили или сожгли; если читают определенные еврейские молитвы, подняв или опустив голову и обратив лицо к стене, после омовения рук водой или землей; если одеваются во власяницу и подпоясываются веревкой или полоской кожи.
XII, XIII и XIV касаются всех, кто соблюдает Пейсах; это можно обнаружить, если в доме ставят зеленые ветки, приглашают к столу и шлют в подарок съестное и празднуют день свечей.
XV–XIX относятся ко всем, кто соблюдает застольные традиции евреев: благословение пищи по еврейской традиции, употребление «дозволенного» вина – то есть того, которое было произведено евреями, и мяса животных, которые были забиты евреями.
XX. Любой, кто читает псалмы Давида, не заключая их антифоном «Gloria Patri et Filio et Spiritu Sancto»[239].
XXI. Любая женщина, которая воздерживается от посещения церкви в течение 40 дней после родов из почтения к закону Моисея.
XXII–XXVI касаются всех, кто подвергает своих детей обрезанию, дает им еврейские имена или после крещения бреет им голову в том месте, где ее смазывали елеем, или те, кто моет детей на 17-й день после рождения в тазу, в котором помимо воды находятся золото и серебро, жемчуг, пшеница, ячмень и другие предметы.
XXVII. Любой, кто вступает в брак по еврейскому обряду.
XXVIII. Любой, кто соблюдает Ruaya – прощальный ужин перед долгим путешествием.
XXIX и XXX. Любой, кто носит при себе еврейские реликвии или делает всесожжение из хлеба.
XXXI. Любой, кто in articulo mortis[240] поворачивается, или его поворачивают, лицом к стене, чтобы умереть в этом положении.
XXXII. Любой, кто обмывает мертвое тело теплой водой, или бреет его по еврейскому обычаю, или обряжает его перед захоронением, как предписывает закон Моисеев.
XXXIII–XXXVI касаются еврейских выражений траура, таких как воздержание от мяса, выливание воды из кувшинов в доме умершего и т. д.
XXXVII. Любой, кто хоронит своих умерших в нетронутой земле или на еврейском кладбище[241].
Мы уже говорили о врожденном характере многих еврейских традиций, которые невольно продолжали соблюдать даже самые искренние из новых христиан; эти традиции, будучи скорее национальными, нежели религиозными, были весьма далеки от того, чтобы свидетельствовать о возвращении к иудаизму, поскольку в них не содержалось ничего, что прямо противопоставлялось бы христианской вере. В опубликованном севильскими инквизиторами списке видно, что подобные традиции намеренно включены в них как свидетельство отступничества.
Посмотрим на пункты IV, V, и VII, касающиеся использования чистого белья по субботам и срезания жира с говядины и баранины, – все это никоим образом не является преступлением против христианской веры и вполне может быть соблюдением древнего обычая, усвоенного еще до обращения в христианство. Еще более вопиющим является пункт XXXI, в котором признаком возвращения к иудаизму считают обращение лицом к стене перед смертью; но самый возмутительный из всех – пункт XXVIII, касающийся прощального ужина перед отъездом: ведь этот обычай был точно так же принят у христиан, как и в любой другой религии.
Совершенно ясно, что ни один новообращенный в Севилье не мог чувствовать себя в безопасности от доносов, поскольку инквизиция выдвинула до нелепости пустяковые основания для подозрения. Некоторые из этих пунктов настолько абсурдны и нелепы, что мы вынуждены согласиться с Льоренте: формулируя их, инквизиторы явно действовали со злым умыслом. Он утверждает, что они намеренно раскинули широкую сеть, чтобы в нее попалось как можно больше людей, – таким образом они убедят королеву, что ей говорили одну только правду о том, каким буйным цветом цветет отступничество в Кастилии, и что для учреждения инквизиции имелась насущная необходимость. Мы не знаем, действовали ли они по указанию Торквемады или Охеды, но можно не сомневаться, что полученные результаты удовлетворили обоих, поскольку оправдывали в глазах королевы настойчивые заявления монахов.
Чтобы добыть как можно больше жертв, инквизиторы организовали систему слежки, которая была самой искусной и коварной в истории шпионажа. Только представьте себе изобретательность монаха, забиравшегося на крышу монастыря Святого Павла по субботам, чтобы наблюдать за домами новых христиан и отмечать, у кого из них из трубы не идет дым; полученную таким образом информацию он предоставлял инквизиторам, а те арестовывали обитателей таких домов на основании серьезного подозрения в том, что те – отступники, которые не желают осквернять шабат разведением огня[242]. «Чего, – вопрошает Льоренте, – можно было ждать от суда, начавшегося таким образом?» И сразу же дает ответ: «Того, что произошло, – не больше и не меньше».
Сейчас не станем останавливаться на методах работы, которые использовали инквизиторы в судебных процессах. Пока достаточно будет сказать, что к порокам, присущим такой судебной системе, в случае с первыми севильскими инквизиторами следует добавить рвение, с которым они не только приговаривали, но и сжигали еретиков; рвение столь чрезмерное, что оно свидетельствует о ненависти инквизиторов к евреям, которую они таким образом тешили. Этот вывод возникает из слов того самого здравомыслящего летописца Пульгара, который, как мы уже видели, хоть и поддерживал в целом учреждение инквизиции, однако осуждал действия Морильо и Сан-Мартина в следующих точных выражениях: «То, как они проводили судебные разбирательства, показывает, что они питали ненависть к этим людям»[243].
За состоявшейся 6 февраля казнью последовала еще одна: 26 марта на полях Таблады были сожжены 17 жертв. Теперь, когда костры разгорелись, инквизиторы следили за тем, чтобы в них регулярно подбрасывали топливо в виде живых людей. Сожжения следовали одно за другим с такой скоростью, что к ноябрю (по словам Льоренте) на костер в одной только Севилье были отправлены 298 приговоренных, а еще 79 осужденных покаянием обеспечили себе замену смертного приговора на пожизненное заключение. Мариана – историк, благодаривший Бога за появление инквизиции в Кастилии, с вопиющим спокойствием сообщает нам, что число отступников-иудеев, сожженных в архиепископстве за 1481 год, достигло 8000, и еще 17 000 были подвергнуты наказанию. Людей сжигали не только заживо: многие из тех, кто бежал из страны, были осуждены и признаны виновными во время своего отсутствия, которое считали умышленной неявкой на суд, и в качестве казни сжигали их чучела. Подобным же образом инквизиторы устраивали чудовищный фарс, проводя судебные разбирательства над умершими, а приговорив их, выкапывали останки и бросали в костер.