(б) Когда обвиняемый, который приобрел дурную репутацию, бежал. (Само обстоятельство его побега считается доказательством нечистой совести[288].)
Далее Эймерик предписывает применение пыток только в том случае, если все прочие способы добиться правды не сработали, и рекомендует использовать увещевания, мягкость и хитрость, чтобы вытянуть из заключенного правду[289]. Он замечает, что, в конце концов, добиваясь признания, даже на пытку не всегда можно полагаться. Есть слабые люди, которые после первой же пытки признаются в том, чего не совершали, а есть настолько упрямые и крепкие, что могут переносить величайшую боль; есть те, кто уже подвергался пытке и теперь может переносить ее с большей стойкостью, зная, как к ней приспособиться, а есть и такие, кто, прибегнув к колдовству, остаются почти нечувствительными к боли и могут умереть, ничего не рассказав. Последние, предупреждает он инквизиторов, используют отрывки из Евангелия, необычным образом написанные на чистом пергаменте, перемежая их с именами неизвестных ангелов, изображениями кругов и магических символов. Эти амулеты они носят на теле. «Я еще не знаю, – признается он, – какие средства имеются против этого колдовства, но следует раздеть и тщательно осмотреть человека, прежде чем подвергать его процедуре».
Если обвиняемого приговорили к пытке, то, пока палачи готовятся начать ее, Эймерик рекомендует инквизитору не прекращать попыток уговорить его сознаться. Раздевать обвиняемого следует быстро, но с печальным видом, словно инквизитор тревожится за него (quasi turbati). Раздетого, его следует отвести в сторонку и снова заклинать сознаться. Ему можно пообещать жизнь, при условии, что преступление, в котором он обвиняется, не предусматривает лишения жизни. Если все уговоры напрасны, инквизитор переходит к процедуре, начав допрос с более мелких обвинений, так как заключенный естественным образом сознается в них с большей готовностью (а признанные обвинения могут привести к большему); рядом должен находиться писец, записывающий все вопросы и ответы.
Если обвиняемый упорствует и не желает сознаваться, ему следует показать инструменты дальнейших пыток и уверить его, что ему придется пройти через них, если он не скажет правду. Если он отказывается, то процедура может быть продолжена на второй или третий день, но не должна повторяться. Здесь мы вновь видим, как инквизиторы соблюдают букву закона и грубейшим образом нарушают его дух. Пытка не должна повторяться, потому что по закону обвиняемого нельзя подвергать этой процедуре больше одного раза, за исключением тех случаев, когда в деле возникли новые доказательства; однако продолжать пытку не запрещено, потому что те, кто составлял законы, даже не задумывались о том, что может возникнуть такая словесная уловка. Трудно поверить, что люди способны вот так жонглировать словами, но вот сам этот отрывок:
Ad continuandum non ad iterandum, quia iterari non debent, nisi novis supervenientibus indiciis, sed continuari non prohibentur[290].
Чтобы не оказаться в ситуации, когда придется повторять пытку, инквизиторы старались прекратить ее, как только обвиняемый достигал предела своей стойкости, и просто возобновляли или продолжали ее два-три дня спустя, и делали это столько раз, сколько считали нужным. Похоже, они не придавали никакого значения тому, что несчастной жертве было все равно, каким глаголом они описывают эту процедуру. Разница была – важная словесная разница.
В этом отношении апологет инквизиции Гарсиа Родриго в своей «Подлинной истории инквизиции» очень дерзко привлекает внимание к мягкости инквизиторского суда по сравнению с гражданским. Он противопоставляет их методы и, чтобы выставить вопрос в выгодном для инквизиции свете и доказать нам, что тот, кто проповедовал учение милосердия, умел и проявлять его, довольно изворотливо рассказывает, что в гражданских судах заключенного могли трижды подвергать пытке, в то время как в судах инквизиции такой приказ мог быть отдан лишь один раз – ведь правила запрещали повторение пытки. Он не считает нужным добавить, что «Руководство для инквизиторов», в котором он нашел то самое правило, указывает, как его можно обойти.
Гораздо легче собрать доказательства для противоположной точки зрения и показать, что светские суды в вопросе пыток проявляли большее милосердие. К примеру, от пыток освобождались представители знати, чего не происходило в судах инквизиции, которые, несомненно, действовали на основании того, что перед лицом Господа все равны. Исключений не делалось ни для кого. А в Арагоне, где пытки никогда не применялись в гражданских судах, к ним тем не менее прибегали инквизиторы.
Если обвиняемый выдержал пытку и не сознался, инквизиторы могут приказать освободить его, заявив, что после тщательного допроса они не сумели найти никаких доказательств преступления, в котором он обвиняется, – и это, конечно же, не оправдательный вердикт, поскольку человека можно в любой момент снова арестовать и предать суду.
В комментариях Пенья говорит нам[291], что существует пять степеней пытки. Он не описывает их в деталях, говоря, что они достаточно хорошо известны. Эти пять степеней описаны у Лимборха[292].
Первые четыре представляют собой не столько пытку, сколько запугивание, или душевную пытку; физическое воздействие начинается лишь с пятой ступени. Возникает ощущение почти что дьявольского коварства, и, однако же, целью его, как мы должны считать, было милосердие, поскольку инквизиторы считали, что милосерднее пытать и запугивать разум, чем ранить плоть.
Основой для этих степеней стали указания Эймерика, хотя сам он не разбивает процедуру на части. Вот они:
(1) Обвиняемому угрожают пыткой.
(2) Его ведут в пыточную и показывают инструменты пытки и их назначение.
(3) Его раздевают и готовят к пытке.
(4) Его кладут на орудие пытки и привязывают к нему.
(5) Начинается сама пытка.
Сами пытки бывали разными, и инквизитор мог применять те из них, которые считал наиболее подходящими и эффективными, но Пенья призывает его не прибегать к необычным методам. Марсилий, сообщает нам схолиаст, упоминает 14 различных видов пыток и прибавляет, что придумал другие способы – например, лишение сна. Похоже, в этом он получил одобрение других авторов, но не одобрение Пеньи. Даже схолиаст потрясен изобретательностью священника в этой области и признается, что подобные исследования больше подходят не богословам, а палачам.
Надо признать, что в хрониках нет ни одного из тех дьявольских изобретений, которые, согласно распространенному мнению, использовали инквизиторы. Применявшиеся ими жестокие ухищрения были скорее духовного, а не физического толка, как мы только что видели у Пеньи, который порицает инквизитора, обращавшегося к изобретению новых и необычных пыток.
Из имеющихся хроник становится ясно, что святая палата была вполне готова полагаться на уже существующие орудия пыток, или, скорее, на ограниченное число наиболее эффективных из них. Разумеется, бывали и исключения. Пытка огнем (она заключалась в том, что ноги узника смазывали жиром и жгли их огнем), похоже, применялась редко, а варварский пример чрезмерной жестокости случился на большом аутодафе в Вальядолиде в 1636 году: десять евреев, обвиненных в том, что они высекли кнутом распятие, заставили стоять с одной рукой, прибитой к перекладине Андреевского креста, пока им зачитывали смертный приговор. Но как правило, и в пытках, и в казнях инквизиторы избегали новшеств. Для пыток они обычно прибегали к одному из трех методов: к дыбе в виде ложа, к garrucha – подвешиванию на дыбе, которое у итальянцев называлось tratta di corda, и к escalera, или potro, – лестнице, или пытке водой.
Инквизиторы лично, как им предписывал Торквемада, посещали пытку в сопровождении писца, который подробнейшим образом записывал ход процедуры. Из всех орудий наиболее простым была дыба для подвешивания: она состояла лишь из веревки, пропущенной через блок, закрепленный на потолке пыточной. Руки узника связывали за спиной, и к ним прикрепляли один конец веревки. Затем за другой конец веревки тянули, отчего руки поднимались назад и вверх, пока человек на вставал на цыпочки, а потом и вовсе не поднимался в воздух, при этом весь вес его тела переносился на напряженные руки. В этот момент возобновлялся допрос, и узника спрашивали, не желает ли он сознаться. Если он отказывался говорить или говорил не то, что желали слышать допросчики, его поднимали к потолку, а потом резко опускали на несколько футов, остановив падение рывком, от которого его руки почти выворачивались из суставов. Снова задавали вопросы, и, если человек упорствовал, его вновь резко опускали вниз, и так несколько раз, пока он не опускался на землю или не сознавался. Если узник опускался на землю не сознавшись, к его ногам привязывали груз, усиливая таким образом пытку, и возобновляли мучения. По мере продолжения пытки увеличивали вес груза, удлиняли этап опускания или оставляли человека висеть – до тех пор, пока у него не удавалось вырвать признание или пока узник не достигал предела своей стойкости из-за вывихнутых плечевых суставов[293]. Во втором случае пытку могли приостановить, чтобы, как мы уже видели, продолжить ее два или три дня спустя, когда узник в достаточной степени придет в себя. Писцы тщательно записывали происходившее на audiencia – какой вес привязывали к ногам, сколько подъемов на дыбу выдержал человек, какие вопросы ему задавались и какие ответы получены.
Лестница, или пытка водой, была более сложной и гораздо более жестокой; похоже, святая палата оказывала ей наибольшее предпочтение. Узника помещали на узкое короткое орудие пытки в форме лестницы, наклоненной так, чтобы голова находилась ниже уровня ног, – вскоре вы поймете почему. Голову фиксировали в одном положении при помощи металлического или кожаного обруча, а кисти и ступни привязывали к сторонам лестницы так крепко, что любое движение заставляло веревку впиваться в тело. В дополнение к этому к бедрам, но