Процессия прошла по главным городским улицам и наконец дошла до собора. У главного входа стояли два капеллана, которые большим пальцем рисовали распятие на лбу каждого кающегося, сопровождая это действие словами: «Прими символ распятия, от которого ты отрекся и которое в своем заблуждении утратил». Внутри собора были установлены два больших помоста. К одному из них подвели кающихся; там их ждали преподобные инквизиторы. На втором помосте помещался алтарь, увенчанный зеленым крестом инквизиции, и, как только все кающиеся собрались, а праздная толпа плотно окружила помосты, началась месса и была прочитана проповедь о вере.
По ее окончании поднялся писец святой палаты и начал выкликать имена кающихся по длинному списку; каждый должен был отозваться и выслушать, как ему зачитывают его преступление, а затем называют назначенное наказание. Их должны были бить плетьми во время процессии в каждую из следующих шести пятниц – раздетыми до пояса, босыми и с непокрытой головой; им до конца жизни запрещалось занимать какие-либо должности, получать церковные приходы или заниматься достойным ремеслом, а также носить золото, серебро, драгоценные камни и красивые ткани. Они получили предостережение: если они вновь впадут в грех или не исполнят какую-либо часть назначенного наказания, их сочтут нераскаявшимися еретиками и передадут светскому суду; после этого зловещего предупреждения их отпустили.
В следующие шесть пятниц Великого поста их водили процессией от церкви Сан-Педро-Мартир, каждый раз до нового храма, а когда они наконец отбыли это унизительное наказание, им было приказано раздать «милостыню» в размере одной пятой от их имущества, которая пойдет на войну с неверными в Гранаде.
Едва избавившись от кающихся на этом аутодафе (последняя процессия состоялась 23 марта), инквизиция тут же провела второе. Оно прошло во второе воскресенье апреля, и на этот раз были наказаны 486 мужчин и женщин; процедура и наказания остались прежними.
В праздник Троицы в тот год проповедь о вере читал инквизитор Костана, после чего собравшимся зачитали указ, призывавший всех беглецов сдаться инквизиции в течение 90 дней под страхом быть обвиненными в неподчинении суду; указ затем вывесили на дверях собора, а среди упомянутых в нем людей, как мы узнаем, были несколько священников, включая трех монахов-иеронимитов.
Наконец, во второе воскресенье июня, 11-го числа, прошло последнее аутодафе, проведенное в срок милосердия. На нем кающиеся из четырех приходов числом около 750 человек прошли процедуру покаяния ровно на тех же условиях, что в и предыдущие два аутодафе.
17Аутодафе
Теперь инквизиции Толедо пришлось иметь дело с теми, кого следовало считать нераскаявшимися, поскольку они не прибегли к милосердной снисходительности церкви и не раскаялись немедленно, как было предложено. С этого момента суды приобретают гораздо более зловещий характер.
Первое аутодафе при новых условиях прошло 16 августа 1486 года. Среди обвиняемых, приведенных для оглашения приговора, были 20 мужчин и пять женщин, чьи прегрешения обрекли их на передачу светскому суду; одним из этих людей был не кто иной, как рехидор – или градоправитель – Толедо, командор ордена Сантьяго.
Около шести часов утра узников привели из инквизиторской тюрьмы, одев в санбенито и колпаки. На каждом санбенито было написано имя носившего его человека и характер его преступлений против веры; вдобавок к этому санбенито были размалеваны гротескными красными изображениями драконов и демонов. На шее у каждого узника была веревка, а руки были связаны другим ее концом. В связанных руках узники держали незажженную свечу из зеленого воска.
В таком виде их провели процессией по улицам города; как обычно, процессию возглавляла группа братьев ордена святого Петра Веронского – воинов веры, а впереди несли зеленый крест инквизиции, на который было наброшено траурное покрывало из черного крепа. Зеленый цвет не только символизировал собой постоянство и вечность, но и сделан был из свежесрубленных ветвей, представлявших собой живое дерево – символ истинной веры в противовес засохшим ветвям, которые бросят в костер[331]. Следом за солдатами веры, под красно-золотым балдахином, который несли четыре псаломщика и перед которым шел звонарь, следовал священник – он должен был вести службу, а его алая риза была предписана в литургии как одеяние, необходимое для этого страшного церемониала. Он нес хлеб для причастия, и, когда проходил мимо людей, они опускались на колени и били себя в грудь под звон колокола.
За балдахином следовала еще одна группа служителей инквизиции, а за ними шли приговоренные, каждый в сопровождении двух доминиканских монахов в белых сутанах и черных плащах – они пылко убеждали тех, кто еще не сознался в преступлении, сделать это хотя бы в последний час. По бокам этой части процессии шли приставы святой палаты и солдаты светской власти со сверкающими алебардами на плечах.
Далее следовала группа людей, несших на длинных зеленых шестах чучела тех, кого должны были приговорить в их отсутствие как не подчинившихся суду, – то были ужасные, гротескные фигуры из соломы с раскрашенными лицами и намалеванными дегтем глазами, наряженные в санбенито и колпаки, которые украшали бы самих осужденных, если бы тем не посчастливилось остаться на свободе.
За пешими участниками процессии ехали преподобные инквизиторы верхом на мулах, покрытых длинными траурными попонами; их сопровождала группа конных людей в черном, с белыми крестами на груди, означавшими, что это служители святой палаты и ее трибунала. Перед ними несли знамя инквизиции с изображением овального медальона на черном фоне; на медальоне был нарисован зеленый крест между оливковой ветвью справа и обнаженным мечом слева. Оливковая ветвь – эмблема мира – символизировала готовность инквизиции милосердно обходиться с теми, кто, проявив искреннее раскаяние и признав грехи, был готов примириться со святой матерью-церковью. Милосердие, которое таким образом выставляли напоказ, могло заключаться в удушении перед сожжением или в лучшем случае в пожизненном тюремном заключении, конфискации имущества и позоре, распространявшемся на детей и внуков приговоренного. Меч же говорил об ином выборе. По словам Гарсиа Родриго, он объявлял о том, что инквизиция медлит с карой. Если так, то для этой цели был выбран странный символ; однако эта медлительность в любом случае вряд ли была заметна взгляду мирянина. Замыкал процессию мирской судебный чиновник и его альгвазилы.
В таком порядке мрачный кортеж продвигался к соборной площади, где стояли два больших помоста, покрытые черной тканью для предстоящей церемонии, кощунственно названной актом веры[332]. Узников подвели к одному из этих помостов и рассадили на расположенных ярусами скамьях (самый высокий ярус предназначался для тех, кого передадут светским властям) – вероятно, для того чтобы их хорошо видел собравшийся внизу народ. Каждый обвиняемый сидел между двух доминиканских монахов. Шесты с чучелами расположили по бокам от скамей.
На другом помосте располагался алтарь и стулья для инквизиторов; теперь появились и они в сопровождении писцов, сборщика налогов и служителей. Покрытый крепом зеленый крест водрузили на алтарь, зажгли свечи и кадило, и, как только поднялось облако ладана, распространявшее сладковатый едкий запах, началась месса. После нее была прочитана проповедь веры, в которой объявили о грехах обвиняемых; тех, кого предстояло передать светскому суду, горячо убеждали покаяться и примириться со святой матерью-церковью, чтобы спасти свою душу от проклятия, в которое в противном случае ее вскоре ввергнет инквизиция.
Когда проповедник умолк, писцы святой палаты Толедо принялись зачитывать преступления каждого из обвиняемых, подробно останавливаясь на том, в какой именно форме происходило возвращение к иудейству. Когда выкликали имя обвиняемого, его выводили вперед и ставили на табурет[333], где он стоял, пока писцы долго зачитывали ему приговор.
Не требуется больших усилий воображения, чтобы представить себе картину судилища и мертвенно-бледного несчастного узника, пораженного ужасом и покрывшегося испариной от чудовищного страха, который должна была вызывать эта длительная агония даже у самых отважных людей, сидевших там и, возможно, уже наполовину оглушенных милосердной рукой природы – на ярком августовском солнце, под пристальными взглядами тысяч глаз, в которых читалось и сострадание, и ненависть, и жадное желание увидеть предстоящий спектакль. Это могла быть и несчастная, почти теряющая сознание женщина, которую поддерживали два доминиканца, пытавшиеся укрепить ее слабеющее мужество и смягчить невыразимые муки не приносящими облегчения словами, обещавшими ей безжалостное милосердие. И все это – Christi nomine invocato!
Чтение приговоров подходит к концу. Оно завершается формулой, гласящей, что церковь, будучи не в состоянии что-либо еще сделать для преступника, изгоняет его из своего лона и передает светской власти. Последней следует насмешка в виде заступничества, efficaciter (дабы уберечь инквизиторов от неправомочных действий) – светский суд просят обращаться с узником так, чтобы не проливалась его кровь и чтобы не причинялось вреда его жизни или телу.
После этого несчастного приговоренного уводят с помоста, его хватают альгвазилы светского суда, рехидор бормочет несколько кратких слов приговора, узника сажают на осла и увозят из города, к месту сожжения в Ла-Дехесу. На этом поле стоит белый крест, вокруг 25 столбов навалены дрова, и шумит толпа омерзительных любителей зрелищ, с нетерпением ожидающих начала спектакля. Приговоренного привязывают к столбу, доминиканцы тем временем продолжают свои уговоры. Они размахивают распятием перед его остановившимся взглядом, призывают покаяться, сознаться и спасти душу от вечного ада. Они не оставляют его до тех пор, пока дрова не затрещат и первые жестокие языки синеватого пламени не начнут лизать голые ступни осужденного. Если он сознаётся под воздействием духовного или физического страха, доминиканец делает знак, палач встает позади столба и быс