Арест Юсе Франко
В мае или июне 1490 года (время года определено приблизительно по последующим событиям) крещеный еврей из Лас-Месурас по имени Бенито Гарсиа поселился на постоялом дворе в северном селении Асторга. Это был пожилой мужчина примерно 60 лет, чесальщик шерсти, который довольно много путешествовал, занимаясь своим ремеслом. В общей зале таверны, где он сидел за столом, находились несколько мужчин из Асторги; эти люди то ли решили спьяну развлечься, то ли были ворами, и поэтому переворошили содержимое его заплечного мешка и обнаружили в нем какие-то травы и облатку для причастия, которая, как они сразу решили, была освященной (а для мирянина было величайшим святотатством даже прикоснуться к ней). Когда они объявили об этой находке, последовало всеобщее волнение, и с криком «Святотатство!» эти то ли воры, то ли пьяницы набросились на еврея. Они избили его, накинули ему на шею веревку, выволокли из таверны и потащили к судье Асторги, доктору Педро де Вильяде. Его преподобие исполнял в Асторге обязанности агента святой палаты. Он имел большой опыт в инквизиторских делах, и его вот-вот должны были повысить до должности инквизитора в суде Авилы.
Вильяда получил облатку, выслушал обвинения, и, когда Бенито отказался давать объяснения, разговор с ним у Вильяды был короткий: он приказал дать ему 200 ударов плетью, а когда тот продолжил упрямиться и после этого наказания, подверг его пытке водой. После нее несчастный наконец заговорил. О том, что именно он говорил, у нас нет сведений; но мы знаем это с его слов (переданных позже Юсе Франко, с которым он об этом говорил), что «он сказал больше, чем ему было известно, и достаточно, чтобы сжечь его на костре»[367].
Получив от Бенито признание собственной вины, Вильяда, как предписывалось «Указаниями для инквизиторов», начал склонять его к тому, чтобы тот обличил других. Нам известны методы, обычно применявшиеся с этой целью, и из того, что последовало дальше, будет вполне резонным предположить, что к ним прибегли и в этот раз.
Следуя указаниям Эймерика, Вильяда, несомненно, увещевал его очень по-доброму, делая вид, что возлагает вину не на самого Бенито, а на тех порочных людей, которые ввели его в грех; он уговаривал пленника спасти себя, продемонстрировав истинное раскаяние, и подчеркивал, что единственным доказательством этого раскаяния может быть лишь откровенный и добровольный донос на тех, кто ввел его в такое прискорбное заблуждение.
Из тех отрывочных сведений, которыми удостаивают нас хроники суда над Юсе Франко, складывается впечатление, что Бенито Гарсиа был довольно безрассудным человеком, обладавшим мрачным, сардоническим чувством юмора, проблески которого проникают даже через обезличивающие юридические документы и вызывают нашу симпатию.
Бенито преисполнен презрения к этим христианам, чью религию он принял 40 лет назад, – он объясняет это моментом слабости в молодые годы; от этой религии он тайно отошел примерно за пять лет до ареста. Его мучает раскаяние за то, что он предал иудейскую веру, в которой был рожден; он считает, что его настигло проклятие, которое наложил на него отец, когда он совершил это отступничество; он совершенно разочарован в христианстве; увидев костры веры, он пришел к выводу, что как религия христианство потерпело полную неудачу; у него было обыкновение насмехаться над евреями, склонявшимися к христианству. «Примите крещение, – бросал он им с издевкой, – а потом отправляйтесь смотреть, как они сжигают новых христиан»[368].
В тюрьме Авилы, когда он туда попадет, он открыто заявит, что его единственная цель – умереть в вере своих отцов. Однако, когда над ним потрудилась инквизиция и он на себе ощутил ужасы ее методов, он, похоже, понял ценность жизни и охотно воспользовался ложной лазейкой, так соблазнительно предоставленной ему преподобным доктором. Во время допроса 6 июня он сообщает Вильяде, как проходило его возвращение к иудаизму. Он рассказывает, что пять лет назад, во время беседы с неким Хуаном де Оканьей, обращенным, который, по его мнению, в душе оставался евреем, несмотря на внешний облик христианина, этот человек убеждал его вернуться в иудейскую веру, говоря, что Христос и Дева Мария – мифы и что нет другого истинного закона, кроме закона Моисея. Послушавшись этих уговоров, Бенито делал много еврейского: не ходил в церковь (хотя сек своих детей, если они уклонялись от хождения в церковь, дабы их отсутствие не выдало его отступничества), не соблюдал церковных праздников, ел мясо по пятницам и в постные дни в доме Мосе Франко и Юсе Франко – евреев из окрестностей Темблеке и в любых других местах, где он мог есть его, не будучи замеченным. Он признает, что в течение последних пяти лет он был евреем в душе, и если в этот период он не соблюдал еврейские обряды и традиции более полно, то лишь потому, что не смел, из страха быть пойманным; все же подобающие христианину действия, которые он совершал, были лишь притворством, чтобы по-прежнему казаться христианином. Его исповеди священнику в Ла-Гардиа были ложными, и он никогда не ходил к причастию, «считая, что Тело Христово – это фарс (creyendo que todo era burla el Corpus Christi)». Он даже прибавил, что каждый раз, видя, как по улицам несут причастие, он плевался и делал higas[369] (жест презрения)[370].
В этих последних деталях его признание отличается чрезвычайной прямотой, и мы можем лишь предположить, что он просто повторяет то, что из него вырвали при помощи пытки. Чтобы до конца пролить свет на это дело в том, что касается Бенито Гарсиа, нам нужны полные записи судебного процесса над ним самим (а они пока не обнаружены), так что в настоящий момент нам придется полагаться на разрозненные документы из этого досье, представленные в деле Юсе Франко и относящиеся к Бенито.
Когда Бенито стали более подробно расспрашивать об упомянутых им евреях, Мосе и Юсе Франко, он заявил, что они жили в Темблеке вместе со своим отцом, Са Франко, что он имел привычку навещать их по делам и что он часто ел мясо в их доме по пятницам и субботам и в другие запрещенные дни и часто давал им деньги на покупку масла для лампад в синагоге. Нам известно, что в результате этих признаний Са Франко, пожилой человек 80 лет, и его сын Юсе, 20-летний юноша, занимавшийся сапожным делом, были арестованы 1 июля 1489 года по обвинению в склонении в иную веру – то есть за то, что они склонили Бенито Гарсиа отказаться от христианства, в которое он был обращен. Второй сын Са, Мосе, либо был мертв к тому времени, либо умер вскоре после ареста, не дождавшись суда. Хуан де Оканья был арестован по тому же обвинению. Их отвезли в Сеговию и бросили там в инквизиторскую тюрьму.
В этой тюрьме Юсе Франко так сильно заболел, что считал себя при смерти. Врач по имени Антонио де Авила, говоривший на тогдашнем иврите или на смеси иврита и романских языков, бывшей в ходу у живших на полуострове евреев, пришел лечить больного юношу. Юсе умолял его попросить инквизиторов прислать к нему еврея, чтобы тот помолился с ним и подготовил его к смерти – «que le dixiese las cosas que disen los Judios quando se quieren morir»[371]. Врач, который, как и все служители инквизиции, был шпионом, передал инквизиторам эту просьбу, и те ухватились за возможность применить на практике одно из указаний Эймерика. Они отправили доминиканского монаха, некоего Алонсо Энрикеса, переодев его в еврея, чтобы он помог умирающему. Этот монах бегло говорил на языке, использовавшемся испанскими евреями. Он представился юноше как раввин Авраам, совершенно его покорил и завоевал его доверие. Он стал уговаривать Юсе довериться ему, следуя коварным рекомендациям Эймерика. Эймерик, как мы помним, предписывает во время допроса не сообщать узнику, какое именно обвинение ему предъявлено; его следует спрашивать, почему, по его мнению, он был арестован и кто, как он предполагает, его обвинил – с целью обнаружить дальнейшие и до сей поры неизвестные улики против него.
Против Юсе Франко и других арестованных на этом этапе не было других обвинений, кроме того, что они соблазнили Бенито Гарсиа вернуться к иудаизму – само по себе это обвинение уже было достаточно серьезным. Однако переодетый монах стал задавать ему наводящие вопросы, спрашивая его, что он такого сделал, что его арестовали. Юсе, не знавший, какое обвинение ему предъявляют, был совершенно одурачен и, считая своего посетителя раввином и единоверцем, ответил, что «он был арестован из-за mita nahar, как было принято у Otohay»[372]. Mita означает «убийство», nahar – «мальчик», а вот Otohay – буквально «тот человек» – нас удивляет, потому что этот же термин используется в Евангелии от Луки (23: 4) и в Деяниях апостолов (5:28) для обозначения Христа.
Юсе умолял фальшивого раввина Авраама пойти к главному раввину синагоги в Сеговии[373], человеку довольно высокого положения и большого влияния, и сообщить ему об этом, но хранить все в тайне от других людей. Доминиканец отправился к инквизиторам с этой неожиданной информацией, которую подтвердил и врач, находившийся в пределах слышимости во время всей беседы.
По приказу инквизиторов Алонсо Энрикес вернулся к Юсе через несколько дней, чтобы попытаться узнать у юного еврея подробности дела, на которое тот ссылался. Но юноша, который, вероятно, к этому времени почувствовал себя лучше, а следовательно, стал более осторожным, проявил величайшее недоверие к врачу, который находился с ним рядом, и не сказал больше ни слова об этом деле[374].
Дело было настолько серьезным, что мы вполне можем предположить (и у нас есть доказательства, подкрепляющие это предположение), что о нем немедленно сообщили Торквемаде, который в то время находился в своем монастыре в Сеговии, практически на месте событий.