Это можно истолковать следующим образом: у сообщников возникли сомнения по поводу действенности обряда, совершенного Тасарте, и они сочли целесообразным прибегнуть к услугам мага с более весомой репутацией и отправить освященную облатку Абенамиасу в Самору, чтобы тот смог совершить с ее помощью необходимый ритуал.
Инквизиторы давят на Юсе, спрашивая, действительно ли Бенито доставил облатку Абенамиасу. Юсе отвечает, что ему неизвестно, как именно Бенито поступил с облаткой, но тот сказал ему [во время их бесед в Авиле], что отправился в поездку в Сантьяго и что, когда он проезжал через Асторгу, его арестовали по приказу доктора Вильяды, который в то время служил там судьей. Что касается сердца, то ему неизвестно, что с ним случилось, но он считает, что сердце осталось у Тасарте, который занимался с его помощью колдовством.
Когда Юсе спрашивают, кто был главным вдохновителем этого дела, он отвечает, что Тасарте пригласил его вместе с его отцом и братом Мосе и что все вместе они отправились в пещеру; он считает, что христиан (то есть Оканью, братьев Франко и Бенито Гарсиа) тоже позвал Тасарте.
Наконец, его спрашивают, получил ли Тасарте деньги за свое колдовство и заплатили ли Бенито Гарсиа за то, чтобы он отнес облатку в Самору; Юсе отвечает, что деньги Тасарте дал Алонсо Франко и что Бенито тоже должны были заплатить за хлопоты.
Из подтвержденных на следующий день (20 июля) признаний 80-летнего Са Франко становится ясно, что сразу же вслед за Юсе в зал заседаний привели его отца. Теперь инквизиторам известно, что Са присутствовал в пещере, когда Алонсо Франко показывал сердце христианского ребенка. Отталкиваясь от этого и от прочих подробностей, которые они узнали от Юсе, и с умом демонстрируя эти сведения (и проявляя при этом намеренную немногословность в отношении всего прочего), они сумели убедительно изобразить полнейшую осведомленность об этом деле. Именно так «Указания» Эймерика велят инквизитору вести допрос.
Сочтя, что все уже известно, а значит, дальнейшее сокрытие информации будет не только бесполезным, но и вредным, Са наконец начинает говорить. Он не только подтверждает все, в чем уже признался его сын, но и многое добавляет. Он признает, что сам он, двое его сыновей и другие упомянутые евреи и христиане собирались в пещере по правую сторону от дороги из Ла-Гардиа в Досбарриос, и говорит, что туда привели христианского мальчика и распяли его на двух скрещенных досках, к которым его привязали. Перед этим христиане раздели его, высекли и всячески поносили. Са утверждает, что сам он не принимал в этом участия, а лишь присутствовал там и видел все происходящее. Когда его спросили, какое участие в этом принимал его сын Юсе, он признал, что видел, как тот слегка толкнул или ударил мальчика.
Именно этому упоминанию о Юсе мы обязаны тем, что в досье включен этот отрывок из подтверждения признаний Са, который так ясно раскрывает методы работы инквизиторского трибунала. Са уводят, а в зал вновь приводят Юсе. Вопросы возобновляются, и теперь их формулируют на основе новых сведений, выдавая эту информацию порциями, достаточными для того, чтобы заставить Юсе сделать свои признания более детальными. Нет сомнений, что они прямо спрашивали его о распятии мальчика, настаивая на этом пункте, ставшем главным обвинением, и надеясь, что ответы Юсе снабдят их еще большим количеством деталей и дадут им возможность копать еще глубже.
Столкнувшись с тем, что инквизиторам уже многое известно, Юсе не может и дальше все отрицать и признается, что был свидетелем распятия в пещере три или четыре года назад. Он говорит (как и его отец), что ребенка распинали именно христиане и что они секли его, били, плевали в него и надели на него терновый венец.
Пока что он лишь подтверждает то, что инквизиторам уже известно; но далее он добавляет новые сведения. Он утверждает, что Алонсо Франко вскрыл вены на левой руке мальчика и оставил его истекать кровью больше чем полчаса, собирая кровь в котелок и в кувшин; что Хуан Франко достал цыганский (то есть изогнутый) нож и воткнул его мальчику в бок, а Гарсиа Франко достал его сердце и посыпал его солью.
Он признается, что все присутствующие принимали участие в происходящем и что он может сказать, чем именно занимался каждый из них, за исключением своего отца: он не помнит, чтобы его отец что-либо делал; он лишь стоял там, пока все это происходило. Юсе также напоминает инквизиторам, что его отцу уже за восемьдесят и зрение у него настолько слабое, что он даже не мог ясно видеть происходящее.
Когда ребенок умер, продолжает Юсе, они сняли его с креста (они его развязали, говорит он). Хуан Франко взял его за руки, Гарсиа Франко за ноги, и они вынесли его из пещеры. Юсе не видел, куда они его отнесли, но слышал, как Хуан Франко и Гарсиа Франко сообщили Тасарте, что они закопали его в овраге у реки Эскорчон. Сердце оставалось у Алонсо до следующей встречи в пещере, когда он отдал его Тасарте вместе с освященной облаткой.
«Это происходило днем или ночью?» – спросили Юсе.
«Ночью, – ответил он, – при свете свечей из белого воска; а вход в пещеру завесили плащом, чтобы свет не было видно снаружи».
Инквизиторы желают знать, когда именно это происходило, но все, что Юсе может сказать, – что, по его мнению, был Великий пост, перед самой Пасхой, три или четыре года назад. Его спрашивают, доходили ли до него какие-либо слухи о пропаже ребенка примерно в это время в тех местах, и он говорит, что слышал о пропавшем ребенке в Лильо и еще об одном – в Ла-Гардиа; второй пошел в виноградник с дядей, и больше его не видели. Но он добавляет, что в любом случае Франко перемещался между Ла-Гардиа и Мурсией и что во время одной из таких поездок они легко могли найти и украсть ребенка, потому что в повозках у них были бочки с сардинами, некоторые из них могли быть пусты – Юсе имеет в виду, что ребенка могли спрятать в одной из этих бочек.
Его побуждают говорить дальше, но он заявляет, что больше ничего не может вспомнить, и обещает сообщить суду, если ему удастся вспомнить что-нибудь еще. На этом его отпускают с приказом от доктора Вильяды (возможно, подкрепленным угрозой или обещанием) как следует подумать и признаться во всем, что ему известно и что является делом святой палаты, касается ли оно его самого или других людей.
22Суд над Юсе Франко(Продолжение)
Нетрудно догадаться, с какими новыми силами суд, вооружившись полученной информацией, приступил к повторным допросам остальных семи заключенных, обвиненных в соучастии в преступлении в Ла-Гардиа, оказывая на них давление в отношении конкретной роли, которую каждый из них предположительно играл в этом деле, и продолжая сталкивать их лбами между собой. Прискорбно, что хроники этих судебных заседаний недоступны – в противном случае мы могли бы обойтись без всяких догадок, шаг за шагом восстанавливая это необычное дело. Остается надеяться, что надежды Фиделя Фиты осуществятся и хроники в конце концов обнаружатся.
Неделю спустя, 28 июля, Юсе вновь приводят в зал судебных слушаний для допроса, но ему больше нечего добавить по поводу самого преступления. Все, что ему удалось вспомнить в промежутке, – это обрывки разговора, произошедшего во время второй встречи преступников, когда они собирались отправить освященную облатку Абенамиасу. Тем не менее, с точки зрения инквизиторов, его слова так же компрометируют тех, кто произносил свидетельствуемые им вещи, как и их участие в распятии мальчика, и точно так же они компрометируют его самого, поскольку доказывают, что он был fautor – пособником еретиков; вполне возможно, что он совершенно упустил из виду это обстоятельство.
Под присягой Юсе показывает: Алонсо Франко сказал, что письмо, которое они собираются отправить Абенамиасу, лучше, чем письма и буллы [с индульгенциями], приходящие из Рима и выставляющиеся на продажу. Оканья согласился с ним, бросив проклятие в адрес всех, кто тратит деньги на подобные буллы; он назвал буллы полным обманом (todo es burla) и заявил, что нет другого спасителя, кроме Бога. Но Гарсиа Франко побранил его, напомнив, что время от времени стоит покупать буллы, поскольку это помогает им выглядеть добрыми католиками. В ответ на это Алонсо поворчал по поводу хлопот, которые им доставляет тот факт, что они женаты на старых христианках – ведь они даже не позволяют делать сыновьям обрезание.
Три дня спустя Юсе вспомнил, что именно Бенито надел на ребенка терновый венец. Его вновь спрашивают, что ему известно о мальчике, и он признается, что слышал, как Тасарте говорил, будто ребенка забрали «из места, где его никогда не хватятся». Его продолжают расспрашивать об этом, но он может лишь повторить уже сказанное – что, поскольку Франко много ездят с места на место в повозках, они могли найти мальчика в одной из своих поездок.
Поскольку других сведений о мальчике инквизиторам добыть не удается, они меняют тему допроса и пытаются узнать что-нибудь о других практиках возвращения к иудаизму семейства Франко из Ла-Гардиа, спрашивая Юсе, что ему об этом известно. Он отвечает, что, насколько ему известно, около шести лет назад Франко праздновали Суккот и дали нищему Перехону денег на покупку трубы, которая должна была, как полагается, прозвучать на седьмой день праздника. Кроме того, ему известно, что они едят мясо, приготовленное на еврейский манер, над которым читают иудейские молитвы (Beraká и Hamoçi), и говорят, что они соблюдали великий пост и давали деньги на покупку масла для синагоги[399].
Далее Юсе спрашивают о клятве сохранять все в тайне, которую, по его словам, его заставили дать и которой объясняется его прежнее молчание; он заявляет, что Тасарте велел всем торжественно поклясться, что ни при каких обстоятельствах они не вымолвят ни слова о том, что происходило в пещере между Досбарриос и Ла-Гардиа, пока не пробудут в тюрьме инквизиции год, и даже если пытка вынудит их нарушить эту клятву, позже они должны отказаться подтверждать свои признания и отрицать все, что могли выдать.