имеет отношение к какому-то похожему и более позднему делу. Это впечатление подтверждается тем, что у Бенито не нашли никакого письма, адресованного Абенамиасу.
Этот же вопрос вновь возникает во время допроса, которому подвергли Юсе на следующий день. Его спрашивают, отправился ли кто-нибудь из евреев или христиан в Самору к Абенамиасу по этому делу. Юсе отвечает точно так же, как и раньше: он не знает, что стало с облаткой, – он лишь видел, как ее отсылали вместе с письмом Абенамиасу, и все они присутствовали при этом. Инквизиторы пытаются выяснить, кто был зачинщиком, но Юсе не может ответить на этот вопрос с уверенностью. Он рассказывает им то, что знает: что Тасарте встретил его по дороге в Мурсию и спросил, присоединится ли он к некоему делу, которое будет произведено с помощью освященной облатки, чтобы инквизиция не могла причинить указанным христианам вред. Прежде чем они встретились, чтобы распять мальчика, Тасарте сказал Юсе и его брату Мосе, что он все организовал; и, хотя Юсе заявляет, что он не хотел участвовать в этом деле, он и его брат в конце концов позволили себя уговорить и присутствовать при этом, и той же ночью они с Тасарте отправились в пещеру. Там к ним присоединились христиане, которые привели с собой ребенка.
Пока что показания, полученные от других заключенных (притом что Юсе признал свое присутствие в пещере во время распятия мальчика – признание само по себе весьма серьезное и вполне достаточное для передачи Юсе светскому суду), не привели к обвинению Юсе в активном участии. В собственных показаниях он настаивал, что он и его отец были лишь зрителями и что они пришли в пещеру в относительном неведении, словно не понимая, свидетелями чего им предстоит стать.
Кроме того, прежде чем рассказать о событиях в пещере Карре-Оканья, Юсе заключил с инквизиторами нечто вроде сделки: его показания не должны использоваться против него или его отца. Следует также отметить, что другие выданные им евреи уже были мертвы и что он не раскрыл имя единственного живого еврея, Эрнандо де Риберы, принимавшего участие в этом деле. Как мы уже говорили, то, что он выдал новых христиан, волновало его меньше, так как они из-за своего отступничества наверняка были более презренными людьми в глазах правоверного иудея.
Понимали ли инквизиторы, что будет неправомерно переходить к крайностям ввиду пассивного участия Юсе в этом деле и обещания, которое они ему дали перед его признаниями? Этого мы не знаем. Трудно представить подобные колебания с их стороны. Какой бы ни была их цель, они явно не были до конца удовлетворены, и ради того, чтобы расследовать это дело до самого конца, они воспользовались новым методом ведения разбирательства, который, похоже, был направлен именно на то, чтобы еще больше обличить Юсе.
Инквизиторский суд имел привычку полностью или частично умалчивать о доказательствах или утаивать имена свидетелей в тех случаях, когда это служило его целям; но когда были получены показания других обвиняемых, очевидно, настал момент, когда оглашение доказательств и имен свидетелей, напротив, должно было помочь трибуналу. Гнев, который испытывает каждый заключенный, узнав, что его выдал один из товарищей, должен побудить его к ответным действиям и заставить признаться в том, что он мог до этого скрывать. Конечно, существует опасность, что он примется за выдумки, чтобы в свою очередь навредить навредившему ему человеку; но правосудие инквизиции не останавливалось перед такими соображениями. Пенья ясно дает понять, что с точки зрения святой палаты лучше было казнить невиновного, чем позволить виновному избежать наказания.
Следуя этому принципу, Бенито Гарсиа привели к инквизиторам 12 октября и спросили его, повторит ли он свои показания по делу о распятии и облатке в присутствии кого-либо из участников. Он отвечает утвердительно, после чего его уводят. Вводят Юсе Франко и задают ему тот же вопрос, с тем же результатом. Вновь вводят Бенито, и оба они в присутствии друг друга повторяют уже сделанные ими признания. После этого их спрашивают, повторят ли они их еще раз в присутствии Хуана де Оканьи, и они объявляют о своей готовности сделать это. Приводят Оканью, и, получив от него такое же согласие повторить свои признания перед теми, кого он обвинил в соучастии, инквизиторы приказывают привести обратно Юсе и Бенито. Писец отмечает, что они явно выражают удовольствие при виде друг друга. Оканья повторяет свое признание, а Юсе и Бенито – свои. Показания всех троих согласуются друг с другом, и теперь выясняется, что прошло около шести месяцев после распятия, когда они собрались между Темблеке и Ла-Гардиа, чтобы отдать Бенито письмо и облатку, которые он должен был доставить Абенамиасу в Самору.
17 октября происходит еще одна очная ставка – между Хуаном Франко, Са и Юсе Франко. На ней каждый из них повторяет свои признания, о которых мы узнаем впервые. Хуан Франко признает, что он сам разрезал мальчику бок и вынул его сердце; в этом, как и в остальных деталях, показания всех свидетелей согласуются друг с другом. Далее Хуан Франко говорит, что в следующий раз они встретились в пещере через некоторое время после распятия и что его брат Алонсо принес в ящичке сердце и облатку и отдал их Тасарте, который отошел с ними в угол пещеры, чтобы произвести магический обряд. Позже они собрались между Темблеке и Ла-Гардиа (по словам свидетеля, в месте под названием Соррострос) и отдали Бенито письмо в Самору, перевязанное разноцветной нитью.
Пока что показания Хуана полностью совпадали с показаниями других свидетелей, но тут возникает поразительное несоответствие. Он говорит, что во время последней встречи (которая, как уже было сказано, состоялась примерно через полгода после распятия) вместе с освященной облаткой и письмом Абенамиасу они отдали Бенито и сердце, чтобы он отнес их в Самору. А все прочие свидетельства приводят нас к предположению, что сердце и первая облатка были использованы Тасарте (возможно, уничтожены каким-то особым образом) во время первой встречи после распятия, и поскольку впоследствии возникли сомнения по поводу действенности обряда, проведенного врачом, через полгода была добыта вторая облатка, которую они отправили в Самору.
Может быть, все объясняется просто, и Хуан Франко ошибся в отношении сердца? Это возможно, так как он добавляет, что он не видел саму облатку (именно в тот раз), но понял, что ее отдали Бенито. Он мог подобным же образом решить (ошибочно приняв это как нечто само собой разумеющееся), что вместе с ней отдали и сердце.
А теперь вы можете видеть, что очная ставка принесла свои плоды и дала результаты, которых, как мы предполагаем, и добивались инквизиторы: дальнейшее обличение Юсе Франко.
Хуана Оканью вновь допрашивают 20 октября и расспрашивают его об участии Юсе Франко в этом преступлении. Теперь он добавляет к своим прежним показаниям, что Юсе и остальные всячески поносили ребенка, и эти поношения были на самом деле адресованы Иисусу Христу; он цитирует выражения, которые они использовали, и в целом это именно те выражения, которые мы видели в «Testimonio»[406]; он сказал, что их использовали Са Франко и два его сына. Он говорит, что все они секли мальчика и что именно Юсе пустил жертве кровь, надрезав ножом вены на его руках.
Его спрашивают, откуда был этот ребенок. Он отвечает, что мальчика привез в Темблеке из Кинтанара покойный еврей Мосе Франко и что, по словам Мосе, мальчик был сыном Алонсо Мартина из Кинтанара[407]. Несколько человек, среди которых были Юсе и его отец, привезли ребенка на осле из Темблеке в пещеру, где он был распят, и именно Юсе отправился звать братьев Франко из Ла-Гардиа, Бенито Гарсиа и самого Хуана.
Итак, из более или менее пассивного зрителя Юсе внезапно оказывается в роли одного из основных участников, почти что одного из зачинщиков этого преступления (и мы можем обоснованно считать, что это происходит из-за мстительности Оканьи).
В тот же день вновь допрашивают Бенито Гарсиа. Ему зачитывают его предыдущие показания и спрашивают, хочет ли он к ним что-либо добавить. Он говорит, что Юсе (которого он до этого едва упоминал) хлестал и бил мальчика, был активным участником всего происходящего и признавал, что его цель – уничтожение христианства, которое называл шутовством и идолопоклонством.
На следующий день Оканью приводят для подтверждения его вчерашних показаний. Его спрашивают, не хочет ли он прибавить что-нибудь касательно участия Юсе, и его ответ настолько похож на последние признания Бенито, что начинаешь задумываться: не отступили ли инквизиторы от своих традиций и не начали ли задавать вопросы, формулируя их четко и определенно (основываясь на показаниях Бенито), благодаря чему получили утвердительные ответы от Оканьи. Ибо и Оканья вспоминает, что Юсе называл христианство сплошным шутовством, а христиан – идолопоклонниками.
23Суд над Юсе Франко(Окончание)
Теперь можно сказать, что благодаря терпеливым усилиям, которые инквизиторы прилагали почти год, обвинитель наконец получил необходимые доказательства, подкреплявшие его изначальное обвинение против Юсе. Для этого он явился в суд 21 октября 1491 года и представил в качестве оснований для своего обвинительного акта полное досье, как записал судебный писец. Он просит, чтобы Юсе привели в зал заседаний, дабы он выслушал дополнения, которые обвинитель внес в первоначальный акт. К ним относились показания, недавно полученные от Оканьи и Бенито Гарсиа: что Юсе использовал бранные слова в адрес ребенка, когда мальчика распинали, и что эти поношения были на самом деле адресованы Господу нашему Иисусу Христу и святой католической вере; что он нанес мальчику многочисленные удары и что пустил ему кровь, разрезав ему руку перочинным ножом. После этого он просит инквизиторов передать заключенного светскому суду, как это положено по закону