Христианская религия в отличие от ислама, даосизма, манихейства и многих, многих других религий — плод творчества не одного человека, а целого коллектива авторов, в числе коих были столь авторитетные столпы церкви, как святой Павел, святой Петр, Иоанн Богослов, святой Франциск, Иоанн Златоуст и другие. В результате их коллективного творчества христианская религия обрела необходимую стройность, неопровержимую логику, необъяснимую притягательность для миллионов людей. Испытывая умиление и благоговение перед крестными муками Сына Божиего, с пением гимнов люди восходили на костры, шли в битву, в монастыри, с именем Христовым принимали новорожденных и провожали в последний путь усопших.
Если Меровинги были потомками Иисуса из Назарета (а Сонье, предположительно, их пра-… правнуком), то европейская культура и мысль последних двух тысяч лет находилась под влиянием странной интерпретации религиозной догмы, которая не только имела мало общего с Христом и его учением, но которая основывается на отвергании и того и другого.
Подобная мысль кажется кощунственной. Однако нас слегка утешает то, что высказывания авторов этой теории не подтверждены неопровержимыми вещественными доказательствами. Если же таковые даже будут найдены, то это врядли уведет с избранного пути истинных христиан, что же касается атеистов и последователей иных религий, то их данная тема, похоже, не очень-то волнует.
ГЛАВА XXII. Судьба "второго Рима"
Загадочен исчезнувший Вавилон, сонмище народов и противоречий давних эпох, "столица мира". Но не меньше пока неразрешимых загадок, связей и противостояний содержит царь-город Константинополь, нынешний Стамбул, прежняя Византия. Город, продолжившийся на месте древнего, фактически растворил в себе громадную историю, а специалисты часто не могут прибегнуть к раскопкам и вынуждены пользоваться лишь письменными свидетельствами прошлых эпох. Двадцать девять раз в своей истории Византия подвергалась осаде многими и многими завоевателями. Лишь семь раз осажденные не выдерживали осады. Последний, решительный бой был тридцатым и роковым для христианского Константинополя.
Однако пожары и разрушения, принесенные чужаками, иногда не шли ни в какое сравнение с тем ущербом, какой наносили византийцы себе сами. Внутренние пружины бывали закручены гораздо сильнее и ударяли больнее.
Эту главу нам удобнее начать с события, в котором ярко проявились скрытые и открытые механизмы, приводившие город на грань катастрофы. Произошло оно в конце первой трети VI века от Рождества Христова, Речь идет о так называемом "восстании Ника" в январе 532 г., во времена царствования императора Юстиниана.
Сложность социального состава населения усугублялась не только демографическими нюансами (трудно назвать, какие народы не населяли Византию), но и религиозными различиями, ибо наряду с христианами, уже поделенными на католиков и православных, значительную часть византийцев составляли язычники всевозможного толка. Деление города на кварталы, закрепление их за определенными "языками" не спасало положения. Римская империя, созданная силой оружия, все свои противоречия передала по наследству Византии. Межнациональные конфликты с различными социальными оттенками так или иначе происходили, сближая одни и отдаляя друг от друга другие народы. А стремление удержать в равновесии эти силы приводило к неизбежному усилению центральной власти, базировавшейся на законах, которые не всегда были глубоко продуманы, каким и явился свод законов Юстиниана, призванный упорядочить многие стороны жизни, производства и торговли, закреплявший некоторые права собственности, но во многом отнимавший прежние свободы. Трудно было обнаружить социальный слой, в котором не было недовольных новыми законами. К январю 532 г. противоречия вылились в неожиданный всплеск народного гнева.
Однако любое социальное выступление могло произойти лишь через определенные социальные институты. Это могли быть, скажем, квартальные комитеты, демы, или философские беседы, или народное собрание… Как и в Греции, в Византии у рядового жителя существовало не так уж много возможностей выразить свое отношение к действительности. У аристократии был, в конце концов, сенат, у торгово-промышленного класса, куда относились и ремесленники, — свои профессиональные объединения по типу гильдий. Народ же нашел свой способ самовыражения в деятельности так называемых партий ипподрома. Такое разделение на партии возникло в Византии в конце IV века и окончательно оформилось к VI веку. Образовавшись всего лишь по принципу спортивного клуба болельщиков, народные фракции очень скоро включили в себя единомышленников отнюдь не на основе спортивных игр (ристалищ). И хотя население разбилось на две партии — прасинов и венетов, — их пристрастия прочитывались вполне определенно. Венеты (голубые) были чисто православные, а прасины содержали в своем составе христиан-еретиков, представителей язычников, иудеев и т. д. Все недовольство, накопившееся на чисто социальной почве, высказывалось в отно шении к игре, к противникам из другой фракции, и частенько выливалось в беспорядки.
Летописцы оставили нам удивительное свидетельство препирательств императора с обиженными прасинами, происходивших во время скачек на ипподроме. В истории этот документ зафиксирован под именем "Акты по поводу Калоподия". Ученые склоняются к тому, что с этой перепалки и началось восстание. Полный текст диалога донес в своей «Хронографии» Феофан.
Однажды на стадионе прасины возопили к императору о своих обидах. Жаловались они и на городское начальство, и на разгул преступности (двоих болельщиков накануне убили и виновных не преследовали), и на венетов, конечно. Венеты сидели молча, не вступая в пререкания, но и они были недовольны императором.
В претензиях венетов и прасинов к монарху оказалось много общего. Обе партии были объединены ненавистью к некоему Калоподию. Личность его до сих пор не прояснена. Возможно, потому, что имя это не было редкостью. Известен Калоподий, являвшийся препозитом в 558–559 гг. О нем упоминает тот же Феофан. Но тот ли это Калоподий, бывший в 532 г. спафарием, не известно. Юстиниан прекрасно понял, что дело не в Калоподий и что прасины намекают на произвол многих высоких должностных лиц.
В тот знаменательный день прасины покинули ипподром, демонстративно нанося императору (и уж потом — венетам) оскорбление. Венеты, как выяснилось, даже не обиделись: пройдет всего несколько дней, и они станут заодно с прасинами в восстании против императора и правительства. Но все-таки после ипподрома между венетами и прасинами начались стычки на улицах, и весьма кровопролитные. По результатам наведения порядка было арестовано много людей. И префект Евдемон присудил семерым смертную казнь. Четверо были обезглавлены, а троих должны были повесить.
И здесь произошло то, что считается настоящим чудом: сломалась виселица, и остались живы двое повешенных, причем оба — язычники: один прасин и один венет. Когда их стали вешать вторично, они опять упали на землю. Тогда в дело вступили монахи: они отвели этих двоих в церковь святого Лаврентия, что у Золотого Рога. Префект окружил здание храма, но не распорядился атаковать его, а только сторожить осужденных.
Наступило 13 января. Начались иды, и император позволил устроить на ипподроме очередные ристания. На результаты скачек никто не обращал внимания. За два заезда до конца состязаний (всего заездов было 24 по семь кругов) венеты и прасины, постоянно выкрикивая слова о помиловании тех двоих, которых спас сам Бог, не дождались ответа императора. Тогда по рядам пронеслось восклицание: "Многая лета человеколюбивым прасинам и венетам!"
Эти слова были началом союза венетов и прасинов и «сигналом» к началу восстания. "Ника!" ("Побеждай!") — этот призывный болелыцицкий клич, ставший «паролем» восставших, а позднее давший имя самому восстанию.
Вечером народ пришел к префекту и потребовал убрать солдат от церкви святого Лаврентия. Не получив никакого ответа, восставшие подожгли преторий (казармы) префекта города. Мало того: народ ворвался в тюрьму и освободил не только несправедливо, по его мнению, осужденных на казнь, но и вообще всех заключенных, среди которых были жестокие воры и убийцы — простые уголовники. А охрана, по словам Прокопия Кесарийского, была перебита.
Подожгли вторую тюрьму, на Халке… Это было деревянное сооружение, покрытое медными листами с позолотой — так был оформлен вход в Большой дворец. Пожар в мгновение распространился по городу. И в пожаре погибли храм святой Софии — гордость Византии, — портик Ав густеона, находившиеся там же здание сената и бани Зевк-сиппа.
Поджигали и грабили богатые частные дома — вероятно, не без помощи освобожденных уголовников. Правда, очень многие горожане, не желавшие участвовать в беспорядках — кто в страхе, кто по убеждению, — бежали на азиатский берег Босфора.
4 января Юстиниан, не наученный опытом двух иппо-дромных инцидентов, приказал опять провести игры. Может быть, ему казалось, что народу недостает «зрелищ»… Когда же начались состязания, венеты и прасины подожгли часть ипподрома, а сами собрались на Августеоне.
Посланцы императора сенаторы Мунд, Василид и Кон-стантиол пришли узнать, что нужно народу. И получили требование избавить Константинополь от Иоанна Каппа-докийского (префекта претория Востока), квестора Трибо-ниана и префекта города Евдемона. Причем мятежники требовали смерти первых двоих.
На этот раз император постарался мгновенно среагировать на желания своих подданных: он сместил всех троих чиновников и назначил других — префектом претория Востока стал патрикий Фока, сын Кратера, место Трибониана занял патрикий Василид, а место Евдемона — сенатор Трифон. Это не возымело видимого действия: толпа продолжала бушевать.
Тогда Юстиниан призвал Велисария и велел ему с отрядом готов утихомирить народ. Готы врезались в толпу и порубили многих… Но стихия продолжала бушевать.
5 января народ захотел избрать нового императора. Им должен был стать патрикий Пров, племянник Анастасия. Толпа вломилась в дом патрикия Прова, но не нашла его там. Подожгли и этот дом.