Слуги обедали в час. Мистер Дикси, человек старых правил, — в четыре. От слуг Эстер узнала, что гости бывают в доме не чаще двух раз в неделю. Положив себе кусок мяса и овощей, Эстер села в дальнем конце стола между Сарой и Маргарет и принялась перебирать в уме события и знакомства вчерашнего дня: прибытие в Истон, Сара, Уильям, свет, проникающий через окно в спальне. Уильяма за столом не было — он в кабриолете уехал с мистером Дикси в Уоттон. Перед началом трапезы мистер Рэнделл, сложив на груди руки, произнес импровизированную молитву. Эстер завороженно слушала его.
— О Боже милосердный, все мы здесь грешники. Я грешник. Сара, Маргарет, Эстер, наша новенькая, тоже грешницы. Прости нам, о Господи, наши прегрешения и оборони от зла, что мы творим сами и которое творят другие, и собери нас за Своим столом, чтобы мы могли покойно отведать плодов Твоих, и отведи нас к вечной твердыне Своей, где мы найдем в расселине убежище. Аминь!
После обеда мистер Рэнделл отправился в гостиную выкурить трубку и, как все подозревали, поспать. Один из сыновей егеря повез миссис Уэйтс в Истон на догкарте. Миссис Финни велела Маргарет идти наверх и разложить белье. («Та еще работенка, — пояснила Эстер Сара, — особенно если учесть, что эта старая карга ко всему придирается».) Оставшись вдвоем, девушки убрали со стола и принесли со двора поленья.
— Если ждешь, что здесь может случиться что-нибудь неожиданное, — произнесла Сара, — то напрасно. Скучнее дома, чем этот, я в жизни не видывала.
— Так это же замечательно, — откликнулась Эстер. — Я бы не прочь часами гулять по лесу, если только случай представится.
— Вполне возможно, что и появится. Слушай, у нас с тобой целый час до возвращения миссис Уэйтс. Пошли в сад — это мое любимое место.
И пыльной тропинкой, по бокам которой, у изгороди, трава поднималась на шесть футов, мимо огорода и оранжерей они двинулись в сторону неухоженного, заброшенного яблоневого сада, где под деревьями гнили прошлогодние плоды.
— Что, неужто собирать некому? — осведомилась Эстер.
— Выходит, так. Совсем никого в поместье не осталось. Мистер Дикси всех уволил на прошлый Михайлов день. Говорят, с деньгами у него туго.
Эстер промолчала. Откуда берутся деньги на содержание господского хозяйства, она и понятия не имела. Леди Бамбер жила на вилле — вроде той, что Эстер видела неподалеку от железнодорожной станции, — и буквально изводила своих слуг. Но Эстер знала, что эта дама — вдова морского офицера, живет на триста фунтов в год и недвижимости не имеет. А семейство Дикси, как ей объяснили, — старый помещичий род. Отчего же такое запустение? Так или иначе этот парадокс лишь усилил ее интерес к беспорядочно посаженным деревьям; некоторые из них настолько густо обросли листвой, что не продраться. Повернувшись к Саре с очередным вопросом, Эстер увидела, что та сидит на пне, прижимая к глазам фартук.
— Боже, Сара, что с тобой? Плохо себя почувствовала?
— Да нет, все нормально. Право, здесь так хорошо, да еще и ты со мной. — Она вытерла глаза рукавом платья. — Если бы Джозеф был здесь, наверняка велел бы мне не кукситься.
— А кто такой Джозеф?
— Это мой брат. Но он в Китае, в армии служит,[13] и я уж два года как не виделась с ним.
— И больше у тебя из родственников никого нет?
— Близких — нет. Но Джозеф мне пишет время от времени, и на том спасибо. Гляди-ка, вон эта глупышка Маргарет Лейн. Должно быть, миссис Финни надоело раскладывать белье и она послала ее за нами. Эй, Маргарет, ты и не поверишь, что тут было!
— А что? — Маргарет испуганно посмотрела на них, не отходя от тропинки.
— Представляешь, целый рой пчел с фермы Мэнголда налетел. Я уж испугалась, что они до смерти нас перекусают, но тут Эстер пугнула их и они улетели.
Глядя на стоявшую с открытым от удивления ртом девушку, Эстер не сдержала улыбки.
— Дурно так насмехаться надо мной, — нахмурилась Маргарет. — Миссис Финни велела вам немедленно идти в дом.
— Какая, однако, наглость со стороны миссис Финни что-то тебе приказывать, — буркнула Сара себе под нос. — Ведь всем известно, что уборщица подчиняется кухарке. Тебе следовало сказать, что сначала надо дождаться миссис Уэйтс.
Тем не менее Сара не сделала ни малейшей попытки остановить Эстер, когда та двинулась следом за ней по тропинке. Когда они дошли до огорода, случайно отлетевший камешек и стук копыт возвестили о возвращении кабриолета. Мгновение спустя в проеме кухонной двери выросла высокая фигура Уильяма. В руках у него была куча разных свертков.
— Так, на кухню не идем, — решительно заявила Сара, остановившись, чтобы поправить передник. — Видите, на маслобойне занавески наполовину открыты. Десять против одного, что кошка туда пробралась. Ты со мной, Эстер?
Эстер, несколько заинтригованная, последовала за ней. Никакой кошки не оказалось.
Вечером, после ужина, мистер Рэнделл прочитал псалом:
Не ревнуй злодеям,
Не завидуй делающим беззаконие.
Ибо они, как трава, скоро будут подкошены
И, как зеленеющий злак, увянут.
Уповай на Господа и делай добро.
Живи на земле и храни истину.
Глава 6НЕПОВТОРИМАЯ ИСТОРИЯ МИСТЕРА ПЕРТУИ
Есть люди, чья жизнь окутана тайной. Как добывают они себе хлеб насущный? Это неведомо никому. Тем не менее они всегда элегантно одеты, их видят стремительно выходящими из своих экипажей или направляющимися в собственную ложу у Эстли.[14] Вполне вероятно, даже жены не представляют, что мужья делают по утрам, с кем водят компанию и когда ждать их возвращения к домашнему очагу. Они бывают в опере, на скачках, на матчах по боксу и вообще на всех великосветских собраниях, которые устраивает для своих граждан старая веселая Англия, однако же друзья, находящиеся с ними, так же загадочны, как и они сами. Их отсутствие — если представить себе, что они перестали появляться на таких зрелищах, — практически не было бы замечено, ибо поблизости от них нет никого, кто мог бы это сделать. Время от времени они затевают судебные тяжбы и выигрывают их, заседают в парламенте, самым живым образом участвуют в работе патентных бюро, ни на йоту не открывая при этом своей тайны. И сограждане могут сталкиваться с ними хоть двадцать лет подряд, так и не составив внятного представления об их характере, взглядах, темпераменте.
Мистер Пертуи — из таких людей. Во времена, к коим относится мой рассказ, ему было лет пятьдесят, но ни школьных, ни университетских однокашников у него не наблюдалось и на мессе в приходской церкви тоже рядом не стоял никто, кто мог бы подтвердить его возраст. Итак, это был мужчина лет пятидесяти, высокого роста, с выдающейся вперед челюстью, все еще черными, как вороново крыло, волосами и жестким взглядом, свидетельствующим о том, что этот человек никому не позволит нарушить планы, в осуществлении которых он законным образом участвует. Поскольку в минуты эмоционального подъема в голосе его начинали звучать несколько необычные интонации, считалось, что мистер Пертуи некоторое время жил на континенте — возможно, даже родился там, но, как и в случае с возрастом, это чистые догадки. Что касается иных характеристик, по которым обычно определяется социальный статус человека, — сказать почти нечего. У него был дом в Кенсингтоне, но, по общему мнению, там он бывал редко, а друзей предпочитал приглашать либо в ресторан, либо в театр. Существовала некая миссис Пертуи — по крайней мере сам он называл эту даму по имени, — однако же никто ее не видел. Что касается родословной, профессии, а также того, какие вороны его кормили,[15] — темно как в яме. И тем не менее завсегдатаи клубов и салонов, те, кто если и не знал его лично, то по меньшей мере слышал о существовании, поговаривали, что человек он славный и себе на уме.
Но все-таки нельзя же половину сознательной жизни провести в аристократическом обществе, пусть даже и на его задворках, так, чтобы не нашлось хоть одного-двух неопровержимых фактов. Опыт мистера Пертуи это подтверждает. Известно о нем было чрезвычайно немного, но кое-какие сведения, однако, просочились наружу, и этого оказалось достаточно для того, чтобы знакомые мистера Пертуи отнеслись к нему с некоторой настороженностью. Десять лет назад его имя фигурировало в коммерческих справочниках — он значился там как брокер, имеющий контору на Памп-Корт, которую он делил с компаньоном, неким мистером Фэрделом. Об этом самом Фэрделе известно еще меньше, чем о его партнере, но его имя попало на первые полосы газет. Короче говоря, однажды утром мистера Фэрдела обнаружили мертвым в тупике неподалеку от Памп-Корт. Ему проломили череп тупым предметом: то ли свинчаткой, то ли дубинкой — по крайней мере так утверждал капитан Мактурк из городской полиции, прибывший на место печального происшествия. Поначалу выдвигалось предположение, будто убийство осуществлено с целью грабежа, но уже после самого беглого осмотра трупа выяснилось, что все на месте — и бумажник, и бриллиантовая заколка для галстука, и золотые часы. Даже палка с серебряным набалдашником и та валялась рядом с телом.
По всему выходило, мистера Фэрдела подстерег в темном углу — по заключению врачей, смерть наступила между часом и двумя ночи — какой-то враг, возможно, отомстивший ему за что-то. Но биография мистера Фэрдела, изученная капитаном Мактурком самым тщательным образом, свидетельствовала о том, что этот человек вел на редкость безгрешный образ жизни. Любой священник, по словам инспектора, порадовался бы, услышав надгробные панегирики усопшему. На том можно было бы и покончить с этим делом, если бы не заявление, сделанное несколько месяцев спустя неким господином, который находился за границей, а в Англию вернулся недавно и только сейчас узнал об убийстве.
Этот человек утверждал, что, прогуливаясь вечером накануне убийства — было, по его словам, очень поздно — в районе Памп-Корт и проходя мимо конторы Пертуи и Фэрдела, он услышал доносящиеся изнутри громкие голоса. В ту пору многие из имевших дело с этой брокерской фирмой поговаривали, что совладельцы уже довольно долго не могут прийти к согласию относительно ряда вопросов, связанных с ее деятельностью. Клерк, вызванный к капитану Мактурку для дачи показаний, заявил, что накануне убийства стал свидетелем горячего спора между совладельцами, разгоревшегося прямо у входа в контору, и видел, как мистер Пертуи в ярости сотрясает кулаками прямо за спиной удаляющегося партнера. Все это, конечно, весьма подозрительно, однако недостаточно для каких-либо выводов.