Убедившись в том, что остался один, Дьюэр повел себя самым необычным образом. Будучи свидетелем шутки, сыгранной с мальчишкой, показавшейся ему, человеку незлобивому, в высшей степени недоброй, он вдруг забеспокоился: а ну как и деньги, переданные ему Грейсом, тоже окажутся фальшивыми? В какой-то момент такая возможность представилась ему настолько реальной, что, стоя на перекрестке, посреди обтекающей его толпы людей, высыпавших на улицу в этот полдневный час, он задрожал от страха. Но вид пяти соверенов, которые он извлек из кармана и аккуратно разложил на ладони, успокоил. Монеты, безусловно, настоящие. Тем не менее, все еще не до конца уверенный в выпавшей ему удаче, Дьюэр сунул одну из них в зубы и надкусил: нет, вроде все в порядке. На мгновение это напомнило ему иные эксперименты, производившиеся за стойкой его собственной бакалеи, и Дьюэр вновь содрогнулся. Впрочем, тут же, тряхнув головой, он избавился от этого наваждения и сообразил — чуть ли не впервые с того момента, как они с Грейсом вышли из пивной, — что стоит на углу улицы в районе Кларкенуэлл, промокший чуть ли не до нитки, но с деньгами в кармане.
Разные мысли метались у него в голове: он плохо помнил, что должен сделать прямо сейчас, а потом в Ярмуте, — он зверски голоден, и еще ему предстоит хоть немного утешить жену. Тем не менее почему-то — он и сам не мог объяснить этого — Дьюэр решил домой сейчас не возвращаться. Есть и другие вещи, которыми надо заняться ради собственного внутреннего успокоения, и прежде всего, а это самое срочное, следует поесть.
В нескольких ярдах от того места, где он находился, располагалась закусочная — захудалое, на взгляд, заведение, для подсобных рабочих и проституток, но сейчас сойдет и это. Больше того, в настоящий момент забегаловка казалась ему лучшим убежищем на земле. Не прошло и нескольких секунд, как он уже стоял на пороге, нащупывая через прохудившуюся подкладку пальто свое богатство. «Чай, кофе?» — осведомился хозяин — долговязый мужчина в невероятно замызганном фартуке. Нет, он с голоду умирает. «Что-нибудь поесть. Что тут у вас имеется?» Уловив испуганный, бегающий взгляд клиента, хозяин посмотрел на него с подозрением, но в тот же момент заметил, как в ладони блеснуло золото. «Да-да, разумеется, что угодно?» Широким жестом он указал на огромные баки и жаровни, огонь в которых поддерживался разнообразными оригинальными устройствами.
Еще несколько секунд спустя Дьюэр уселся за столик у дальней стены закусочной и принялся уплетать яичницу с ветчиной — лакомство бедняков. Едва отправив в рот последнюю крошку, он попросил принести еще одну порцию. Он испытывал истинное наслаждение от еды — давно уже не казалась она ему такой вкусной, — однако же в душе у него, и Дьюэр вполне понимал это, было неспокойно, перед глазами все время маячила фигура мистера Грейса с его улыбочкой вурдалака и назойливыми словами. Он покончил со второй порцией, хозяин уже стоял рядом. Что-нибудь еще? Может быть, десерт? Сию минуту. Но эйфория прошла, вместо нее появилось чувство тяжелой тревоги. Дьюэр встал из-за стола, расплатился и крупными шагами вышел на улицу — подумать о деле, за которое взялся.
Было половина первого, для Кларкенуэлла все еще рано, ибо, следует отметить, главные события здесь разворачивались в темное время суток. Дождь прекратился, где-то на севере сквозь черные тучи пробивались слабые лучи солнца. Но Дьюэр не обращал на это решительно никакого внимания. Он понимал, что долг велит ему идти на Кларкенуэлл-Корт к женщине, с которой он попрощался около часа назад. Однако же нервы у него разыгрались настолько, что успокоить их могла только быстрая ходьба. Вот Дьюэр и зашагал стремительно, но не на запад, к дому, а на север, через площадь, за ней начинался район с еще более сомнительной репутацией. Еда его подкрепила, он давно уже так себя не чувствовал, но душе было неспокойно. Ему повсюду виделся Грейс — он стоял на каждом перекрестке, скалил зубы в окне каждого омнибуса, везде мелькали полы его пальто. Дьюэр шагал быстро, не забывая при этом оглядываться по сторонам, но после ему представлялось, что шел он вслепую, не думая и не понимая, куда идет. Таким образом он пересек множество улиц в северной части города. Выйдя к вокзалу Кингс-Кросс, Дьюэр некоторое время постоял, глядя на железнодорожные пути. Затем двинулся через Сомерс-Таун с его мрачными, пустынными улицами, где, казалось, не ступала нога человека. Внимание его привлекали, заставляя завороженно останавливаться, всякие необычные вещи: уличный клоун с похоронными дрогами; лошадь в попоне, перевернувшийся экипаж вместе с кучером и толпа зевак; белого как мел арестованного трое полисменов выводят из дома вместе с цепляющейся за него некрасивой женщиной.
Все это Дьюэр видел, но не придал значения, ибо голова его была занята бесконечными расчетами. В мире денег, в мире Грейса и его хозяина, он ориентировался слабо, но все-таки достаточно, чтобы понять: дело, которым ему предстоит заняться, незаконно по самой своей сути. Знал он и то, что, если не повезет — допустим, кто-нибудь заинтересуется, почему он скрывается под именем мистера Ропера, оправданий его — мол, ничего не знаю — никто слушать не будет. Но взяв у Грейса деньги и потратив из них два шиллинга, возместить которые нечем, он уже заранее дал согласие. Назад дороги нет, остается лишь идти вперед. Ну а что сказать жене? Как объяснить появление пяти соверенов, возвращенный из заклада костюм, роль джентльмена и поездку в Ярмут? Обо всем этом он думал беспрестанно и безрезультатно, хотя нельзя сказать, чтобы так уж с отвращением, а день все тянулся и тянулся, и небо постепенно темнело, и наконец, сам едва понимая, как попал туда, Дьюэр очутился на вершине Примроуз-Хилл, откуда открывался вид на лежащий внизу город.
Прожив в Лондоне половину из своих сорока лет, он сразу узнал знакомые места. В отдалении, над окружающими зданиями величественно поднимался черный купол собора Святого Павла. Обволакивающие его клочья густого тумана, несколько смягчая очертания собора, придавали ему невесомый вид плывущего в полутемном море кирпича и бетона здания. Чуть ближе, посреди бесчисленных башенок и шпилей, виднелся корпус Ньюгейтской тюрьмы с бесчисленными окнами-бойницами, свет из которых разрезал окружающую мглу. Еще ближе — Смитфилд, оптовый рынок мяса и битой птицы, больница Святого Варфоломея, огни железной дороги, подобно огромной артерии соединившей Кларкенуэлл-роуд и Чартерхаус-стрит.
Величие этой панорамы и ощущение собственной незначительности заставили Дьюэра быстро двинуться вниз, принимая на ходу решения, на которые он прежде не считал себя способным. Он непременно найдет какие-нибудь слова, не раскрывая истинной сути дела, чтобы успокоить жену. Что касается его самого, то он прогонит из головы все посторонние мысли и сосредоточится на выполнении задачи.
Достигнув подножия холма, Дьюэр пошел на юго-восток и места эти были более знакомы. Уже стемнело, на тротуарах, ярко освещенных уличными фонарями, теснились тележки с продуктами и разнообразные лавки. Здесь Дьюэр немного задержался, вновь нервно нащупывая монеты в кармане пальто и думая, что такого недорогого можно купить жене. Остановившись в конце концов на полуфунте креветок и банке рыбных консервов, он двинулся в сторону Фаррингдон-роуд. Дом на Кларкенуэлл-Корт был погружен в полную темноту. В его комнате тоже не горел свет, огонь в камине погас, и лишь неровное дыхание жены выдавало человеческое присутствие. Но хотя двигался Дьюэр неслышно и так же тихо присел у камина, пытаясь с бесконечным терпением раздуть огонь, женщина зашевелилась.
— Это ты, Джон?
— Я, не волнуйся. Смотри, сейчас огонь разгорится, приготовлю ужин.
— Знаешь, что-то совсем мне худо. Слабость страшная. Ужин, говоришь?
В камине появились первые языки пламени, Дьюэр зажег лампу и продемонстрировал жене свои покупки.
— А разве тот господин не за долгом приходил?
— Э-э… ну да. В каком-то смысле да. Но с другой стороны, денежки появились. И работа тоже. Сейчас все расскажу.
— Здорово, Джон!
Огонь в камине разгорелся вовсю. Жена с усилием поднялась с кровати и начала выкладывать креветки на блюдце. Что ж, надо надеяться, что Дьюэры провели не такой уж плохой семейный вечер.
К некоторому своему удивлению — ибо до известной степени ему все еще казалось, будто все его договоренности с посланцем мистера Пертуи чистая химера, — Дьюэр быстро убедился, что события в основном развиваются по плану Грейса. Уже на следующее утро он отправился в ломбард на Кларкенуэлл-роуд, с хозяином которого в последние недели весьма сблизился, и за тринадцать шиллингов шесть пенсов выкупил из заклада свой костюм. Это был хороший костюм, приобретенный незадолго до того, как он перестал быть бакалейщиком. Разложив его на кровати, Дьюэр сразу заметил, насколько тот отличается от всех иных предметов одежды, имеющихся в комнате. Это как раз то, что нужно. В то же время даже самый большой оптимист понял бы, что ему предстоят еще расходы. Ботинки, как наглядно подтвердила вчерашняя экскурсия на Примроуз-Хилл, разваливались на куски, а шляпа с высокой тульей, валявшаяся в стенном шкафу вместе с деталями сломанного отжимного катка, насквозь проедена молью. Взяв еще один из оставшихся четырех соверенов, Дьюэр отправился в универмаг на Розамон-стрит и выложил десять шиллингов за пару ботинок. Завершила его гардероб шляпа, обнаруженная в витрине комиссионного магазина и облегчившая, да и то лишь в результате весьма долгих переговоров, его карман еще на пять шиллингов девять пенсов.
— Ну и как я тебе? — повернулся он к жене, закончив туалет и удовлетворившись, за неимением зеркала, разглядыванием собственной персоны в чайнике.
— Отлично выглядишь, Джон, право слово, замечательно.
— Как насчет ленты на шляпу? Впрочем, не стоит. А перчатки?
В конце концов было решено, что перчатки можно достать у миссис Хук, швеи из квартиры этажом выше. В течение всего этого времени лицо Дьюэра — а он всячески пытался скрыть это от жены — сохраняло печальное выражение. Он не мог не понимать, что, даже пребывая в неведении относительно конечных целей Грейса, все его действия иначе как аферой не назовешь. Нынешнее одеяние, и в особенности шелковая шляпа, лишь усиливало тревогу. Он со страхом думал о том, что, едва выйдя из дома, выдаст себя уже одним своим видом и уж наверняка вызовет подозрение у полисмена, регулирующего уличное движение. Впрочем, постепенно это чувство улетучилось. Насколько ему известно, никакого преступления он пока не совершил. Да и вообще не исключено — а за эту мысль он цеплялся, как приговоренный к смерти, перед которым вдруг забрезжила надежда на помилование, — что не такое уж это темное дело и, может, оно приличнее, честнее, чем кажется. Разумеется, все эти тяжелые раздумья скрыть от жены так и не удалось. Как-то вечером, когда чудеса портновского искусства обрели завершенную форму и мистер Дьюэр предстал перед ней в новом виде, миссис Дьюэр довольно мрачно заметила: