Предательство было, конечно, грандиозным.
«Бела Кун, М. Н. Рой, австрийская компартия, Ван Минь в Китае, коммунисты в Курдистане, Азербайджане (они были повешены шахскими войсками), Ракоши, Хонеккер, Живков, Наджибулла, брошенный на растерзание Ярузельский».
Если Белу Куна и Ван Миня Шебаршин не знал, то Наджибуллу и Хонеккера знал хорошо, и не только их, потому ему делалось больно, когда он думал об этих людях.
«Опасно связывать свою судьбу с Москвой, – написал он. – Она не предает, она просто забывает своих друзей и союзников».
А разве это не одно и то же?
Показательна в этом смысле судьба Наджибуллы. Шебаршин познакомился с ним, когда Наджибулла был еще Наджибом, командовал в Афганистане госбезопасностью, и его знали под этим именем – Наджиб. Наджибуллой он стал позже, когда наши войска ушли из этой страны, под давлением «друзей» Наджиб был вынужден объявить Афганистан мусульманской страной и стать Наджибуллой.
Помню, где-то году в девяносто восьмом (в прошлом веке, в общем) мы выступали с Леонидом Владимировичем в Центральном доме работников искусств, в пресс-клубе, и разговор зашел об Афганистане.
Когда мы уходили из из этой страны, то оставили восемь десятков военных городков (примерно) – ухоженных, подлатанных, с аллеями, присыпанными песочком, в домах-модулях стояли ровнехонькие ряды кроватей, заправленных новеньким, только что со складов, постельным бельем.
Любо-дорого было посмотреть на эту картину.
В ту же пору было хорошо известно, что в Пакистане находится примерно столько же лагерей по подготовке душманов (душманов уже тогда либералы начали гордо называть моджахедами – «борцами за веру», хотя такие оголтелые борцы, способные только на зверства, подпитываемые хорошими американскими деньгами, могли лишь присниться в страшном сне, их и людьми-то нельзя было назвать)… В общем, лагеря душманов – это были те же самые военные городки.
Почему бы не провести операцию по ликвидации этих городков и превращении их в мирные жилые кварталы и в Пакистане, а? Как и в Афганистане? На паритетных началах.
Мы убираем военные городки, пакистанские власти – лагеря моджахедов. Варенников, который был в ту пору заместителем министра обороны и отвечал «за процесс», позвонил министру иностранных дел Шеварднадзе, рассказал об идее, которая возникла.
Шеварднадзе эта идея тоже понравилась, он выразил громкий «Одобрям-с» и сказал, что сейчас же будет звонить в Вашингтон государственному секретарю Бейкеру и внедрять эту идею в умы политического руководства Штатов.
Но на практике Шеварднадзе действовал по принципу «чем хуже – тем лучше», он даже к телефону не прикоснулся, чтобы позвонить в Вашингтон.
В результате мы ушли, сдав военные городки афганским властям, а лагеря душманов в Пакистане остались, в них не только продолжали резвиться и осваивать науки убийства талибы, эти лагеря стали основой «Аль-Каиды». Кстати, в переводе «Аль-Каида» – база, основа.
Плюс ко всему, американцы были против прекращения войны в Афганистане. На полную катушку в Штатах было раскручено военное производство, в Афганистан через Пакистан широким потоком шли «стингеры» – ракеты, от которых невозможно было увернуться ни самолету, ни вертолету, какие бы уловки пилоты ни применяли, шли ракеты «ред ай» – «красный глаз», шли медикаменты, оружие, амуниция, а это сотни тысяч рабочих мест, спокойствие внутри Америки.
Когда мы покинули Афганистан и Наджиб остался наедине с горящей страной, с врагами, то многие говорили: «Долго Наджиб не протянет, талибы его очень скоро сковырнут».
Не сковырнули. Более того, он начал объединять страну, уговаривать несговорчивые племена, обращать их в своих сторонников, и как талибы с членами новорожденной «Аль-Каиды» ни старались, ничего поделать с Наджибуллой не смогли.
Был Наджибулла человеком обаятельным, умным, умеющим убеждать.
По профессии он был врачом. Родился в бедной семье, отец сделал все, чтобы дать сыну образование.
Когда-то в детстве, мальчишкой, Наджиб шел с караваном на юг, и в пути караван сделал неожиданную двухчасовую остановку: у одной из женщин, находящихся в числе путников, начались родовые схватки.
Роды прошли благополучно, через некоторое время крик младенца услышали горы, в которых они сделали привал. Роженице дали еще полчаса отдохнуть, потом вместе с новорожденным мальчишкой усадили на верблюда, и караван двинулся дальше.
Впоследствии Наджибулла признавался в том, что ему было горько, обидно за ту женщину – почему с ней обращались, как с обычным животным, почему не обошлись по-людски, как это бывает, допустим, за границей?
Именно эта история стала толчковой в его биографии: он примкнул к революционерам. Окончил медицинский факультет за рубежом, стал врачом-акушером (хотя бытовало мнение, что не успел закончить – помешали подпольные революционные задания), параллельно с врачебной практикой выполнял партийные поручения.
Стал видным деятелем НДПА – Народно-демократической партии Афганистана. При Бабраке Кармале он был уже членом Политбюро ЦК, руководителем хадда – госбезопасности страны, а после ухода Кармаля возглавил страну.
Работая над повестями об Афганистане, я встречался с Наджибуллой, он производил впечатление человека очень сильного, доброго, знающего, чего он хочет в жизни. Лицо его почти все время украшала легкая, застенчивая, будто у ребенка, улыбка. Он умел очень убедительно, интересно говорить, был человеком крупным, плечистым, с большими ловкими руками, которые умели и ребенка во время родов принимать, и машину ремонтировать, и уверенно держать перо, когда надо было написать очередное выступление или статью – Наджибулла, кажется, умел все и очень надеялся на помощь своего северного соседа.
Собственно, помощь эту он получал от нас не даром – за все платил. Мы поставляли ему оружие, технику, боеприпасы, горюче-смазочные материалы за деньги, как любой другой стране.
Это была уже не братская – сиречь бесплатная – помощь, как во времена Брежнева или Андропова, а «бизнес», рожденный в пору Горбачева, Ельцина и других вознесшихся на пьедестал деятелей.
Главными советчиками у нас стали, естественно, американцы. Так вот, они запретили нам поставлять что-либо Наджибулле. Вся военная техника в Афганистане встала, стрелять было нечем, а значит, и защищаться было нечем. Мы предали Наджибуллу, который верил нам.
Когда выхода уже не было совсем, все артерии были перетянуты, и надо было улетать из страны, Наджибулла не смог этого сделать – заправочные баки самолета были пусты.
Наджибулла на машине вместе с братом колесил по Кабулу, надеясь найти убежище, переждать там, но повсюду, боясь талибов, перед ним закрывали двери. Приютила только одна организация – миссия ООН.
Талибы, недолго думая, напали на эту дипломатическую миссию – не задумываясь ни секунды, схватили Наджибуллу с братом. Пытали его страшно, с особым азиатским изуверством.
Когда утром следующего дня на улицах Кабула появилась машина с привязанным к бамперу человеком, который и на человека-то был уже мало похож, в нем трудно было узнать Наджибуллу.
Машина волокла человека за собой. Руки и ноги у него были переломаны, лицо представляло сплющенный, хорошо обработанный молотком бифштекс, мужское достоинство отрезано… Страшно было смотреть на этого человека.
Через несколько минут он под радостное улюлюканье толпы был повешен в центре Кабула.
Интересно, что говорили на этот счет Горбачев и Ельцин своим соратникам? И что говорил министр иностранных дел Афганистана Вакиль, который помог талибам пленить Наджибуллу?
Предательство всегда неплохо оплачивалось. Вакиль ныне живет в Швейцарии, ни в чем себе не отказывает – живет на широкую ногу…
Говорят, что к пыткам и убийству Наджибуллы были причастны пакистанские офицеры. А от офицеров пакистанских очень недалеко до офицеров американских.
Но вот какая вещь. Думаю, Горбачеву, который ныне тоже очень неплохо живет и также ни в чем себе не отказывает (единственное, на что жалуется – ему редко дают выступать по телевидению, но слушать его, право, совсем неинтересно), известно, что существует в человеке такая штука, как совесть. И в народе она существует.
Народу стыдно за то, что совершили Горбачев и Ельцин, люди чувствуют себя виноватыми за судьбу наших убитых, замученных, просто умерщвленных сторонников.
Совестливые люди ушли, а за судьбу России стали беспокоиться, как написал Шебаршин, «другие люди, воспитанные на западной социологии и экономической науке, беспредельно честолюбивые и, увы, столь же беспредельно алчные».
Одержав маленькую победу над несчастным доктором Наджибуллой, тот же Горбачев, те же сподвижники Ельцина и их зарубежные покровители проиграли другую битву, большую… При Наджибулле границы были закрыты, наркотики, производимые в Афганистане, там, в основном, и оставались, сейчас же им предоставлен широкий «трафик» в Европу, часть оседает и в России. Гибнут молодые люди, гибнет будущее, но Горбачеву до этого, похоже, нет дела.
Как будет выбираться Россия из этой беды, как будет жить дальше, никто не знает. В том числе не знает и Горбачев. Я от многих слышал горькое высказывание:
– Лучше бы он оставался в Ставропольском крае помощником комбайнера до сих пор – пользы для России было бы больше.
Чуть лучше судьба была у Бабрака Кармаля – предшественника Наджибуллы на посту руководителя государства. Свое кресло он оставил в восемьдесят шестом году, летом, – под давлением Москвы. Москва предала Кармаля, даже не удосужившись подсластить пилюлю, и из главы Афганистана Кармаль превратился в обычного скромного пенсионера.
Что было дальше? Дальше он жил в Москве, а потом «ветер судьбы унес Кармаля в Кабул, оттуда в Мазари-Шариф под крыло генерала Дустума, и завершить свой путь довелось ему в Москве, в Центральной клинической больнице в 96-м году. Похоронили его в Афганистане».
Шебаршин написал, что он «на прощание с афганским вождем не пошел – было стыдно и не хотелось говорить правду, а врать было бы невыносимо. Его отсутствия никто не заметил». Ведь был Леонид Владимирович к той поре обычным отставным генералом, таким же, как и Кармаль, пенсионером.