это было, нынешние рестораны здорово кусаются, особенно те, которые получше, расположенные в центре.
Еду Шебаршин любил простую, почти деревенскую. О жареной картошке речь уже шла. Еще он любил солянку и пытался готовить ее сам. Причем солянку – не первое блюдо с наваристым бульоном, в котором стоймя стоит не только ложка – даже тяжелая поварешка, а солянку – блюдо второе. Солянку на второе приготовить гораздо сложнее, чем на первое, не все повара за нее берутся.
А Шебаршин брался. Не всегда получалось у него то, что нужно – очень часто солянка подгорала, но он любил и подгоревшую солянку.
Беды в семьях Шебаршиных и Пушкиных шли параллельно, – то в одном доме возникали, то в другом. Вначале не стало мужа Татьяны Александровны Николая Васильевича Пушкина, потом скончалась его мама – теща Шебаршина, затем не стало Нины Васильевны.
Какого цвета горе, чем оно пахнет и как выглядит, в этих семьях знают хорошо. И стараются крепиться, не поддаваться унынию и слабости, поддерживать друг друга. И тут вот родственные, дружеские связи ценятся как раз превыше всего.
Шебаршину к этой поре пришлось хлебнуть, повторюсь, много разного лиха – во-первых, он потерял любимую работу, которую не могло ничто заменить, во-вторых, потерял страну, что воспитала его, дала образование, сделала человеком, присвоила звание генерала – в общем, наделила всем, что делает человека человеком, в-третьих – об этом мы уже говорили, он остался один, совсем один… А одиночество – это испытание, которое справедливо считается хуже каторги. Хоть и готовился к нему Леонид Владимирович, а все же оказалось, что и не очень-то он готов: одиночество может подмять, скрутить в бараний рог кого угодно, даже человека, сделанного из стали.
А Шебаршин был человеком. И прежде всего человеком со своими слабыми и сильными сторонами.
Когда Нина Васильевна слегла после инсульта и сделалась лежачей, ходить не могла, пришлось нанять домработницу – это была Вика, дальняя родственница (сестра жены племянника, кем она будет считаться Шебаршину и Нине Васильевне по общепринятой семейной иерархии?); Вика ухаживала за Ниной Васильевной днем, когда Леонид Владимирович находился на работе, вечером уезжала домой. Дальше ухаживать за больной женой приходилось уже Шебаршину, он ночевал с нею в одной комнате, перенес много бессонных ночей…
Ведь больной человек – это больной человек, все время чего-то требуется – то надо немного воды влить в обезвоженный рот, то простыни сменить, то лекарства дать, то еще что-нибудь; иногда Нина Васильевна кричала, видела в болезненных снах что-то страшное, и тогда Шебаршин немедленно вскакивал с постели, успокаивал жену… В общем, это были не ночи, а сплошная тревога. Как на войне. Семь с половиной лет подряд.
Тяжелый крест этот Шебаршин нес до конца, пронес с достоинством.
Умерла Нина Васильевна в 2005 году.
Поскольку кулинарные и поварские способности оказались у Шебаршина не на высоте, то Татьяна Пушкина иногда приносила ему еду, и в первую очередь солянку, которую Леонид Владимирович так любил.
Ну, а Шебаршин, в свою очередь, оставлял ей что-нибудь из своих поварских достижений – в частности, ту же самую солянку. Правда, подгоревшую.
Для еды Пушкина купила специальные пластмассовые контейнеры, иначе говоря, судки, – приносила еду в них, потом забирала судки, приносила снова.
Шебаршин говорил ей, смеясь:
– Когда я знаю, что у меня на кухне в холодильнике стоит суп, я быстро бегу домой.
Это была правда – он начал становиться домашним человеком.
Его всегда волновала судьба близких людей, он всегда всем помогал.
Татьяна Александровна работала в очень солидной организации – Госстрое СССР, и не у кого-нибудь, а у самого Ельцина, секретарем.
Потом Ельцина выбрали народным депутатом, и он возглавил в Верховном Совете Комитет по строительству. Комитет располагался на Новом Арбате, и Пушкиной пришлось переехать вслед за своим шефом на Новый Арбат, в один из «домов-книжек» (кстати, дома эти больше походили на огромные зубы, и досужие остряки прозвали Новый Арбат «вставной челюстью Москвы»). Затем Ельцин, привыкший широко шагать по служебным лестницам, переместился на новый пост – Председателя президиума Верховного Совета РСФСР.
Секретарей у него не стало, уровень у будущего президента стал другим – секретарей заменили помощники, которые дежурили в приемной по два человека, практически не покидая своих рабочих мест.
Ельцин не забыл о Татьяне Александровне, предложил ей должность машинистки. А это – отдельная комната, непыльная работа и – великая скукота; в общем, Пушкина не выдержала и перешла работать в Белый дом, в Высший экономический совет, который возглавлял Михаил Бочаров.
С Бочаровым сработаться не удалось, а раз подчиненный не срабатывается с начальством, то по правилам чиновничьей арифметики кто проигрывает? Верно, проигрывает подчиненный. Татьяна Александровна даже не объясняет, почему и как это произошло – просто не сработались, и все.
Она ушла трудиться в коммерческую структуру, из нее – в «Радио России».
Тут ее нашел Лев Суханов, давний помощник Ельцина, еще со времен Госстроя, и позвал на работу к себе. Секретарем. Ельцин уже взобрался на вершину пирамиды и стал Президентом России. Пушкина предложение приняла: Суханов был очень приличным и неглупым человеком, контактным, с такими бывает легко находить общий язык.
Но вот какая штука: Суханов никак не вписывался в окружение Ельцина, был белой вороной среди черных воронов.
Я спросил у Пушкиной, в чем это выражалось. Оказалось, в простых меркантильных вещах: окружение Ельцина стремилось к обогащению (причем неважно, каким способом), а Суханов не стремился.
Ему говорили, например:
– Суханов, в гараже стоит очень хорошая иномарка. Цена – смешная. Бери ее себе!
– Зачем? У меня машина есть.
– Дурак! На рынке за нее дают цену в тридцать раз большую. Продашь!
– Не-е… Не нужна мне такая машина.
Предлагают ему взять престижный участок дачный участок в Подмосковье – на той же Рублевке.
– Бери! Бесплатно!
– Зачем? У меня есть десять соток. Не надо.
– Дурак! Продашь – хорошие «мани» заработаешь…
– Не надо.
В конце концов Суханов с таким «чистоплюйством» надоел ельцинскому окружению, и в 1997 году «белую ворону» уволили: не нужны такие люди в Кремле. Ельцин на прощание даже руку ему не пожал, хотя Суханов все самое трудное время провел с ним, не бросал, не предавал, вопреки тому, что предательство у нас, судя по многим примерам последних лет, сделалось чертой национального характера.
Через некоторое время Татьяна Александровна позвонила Суханову:
– Можете поздравить меня. Я тоже осталась без работы.
Звонок этот она сделала седьмого декабря 1998 года, а на следующий день, восьмого декабря, Суханова не стало – скоропостижно скончался.
Тяжелые были те годы. И самому Шебаршину не было так тяжело с той поры, когда умерла дочь Татьяна.
На руках у старших Шебаршиных остался Танин сынишка – двухмесячный внук Сережа. Сережа Насупкин. Его предстояло вырастить, воспитать, выучить. Именно Сережин портрет всегда находился у Шебаршина в кабинете, когда он работал, как ныне говорят в печати, «начальником советской разведки» – был руководителем ПГУ – Первого главного управления КГБ СССР. Одновременно являлся заместителем председателя КГБ.
Работа очень непростая, требовала огромного напряжения, выдержки, ума, быстрой реакции – иногда в течение нескольких секунд следовало принять решение – принять и не ошибиться в нем. Шебаршин научился это делать.
Когда было трудно – смотрел на Сережкин портрет: все надо сделать, чтобы этот человечек вырос и стал человеком. Желательно большим.
Шебаршин не раз доверительно говорил своим сослуживцам:
– Самый дорогой человек для меня – это Сережка. – И подчиненные те слова шефа помнят.
Мечта деда сбылась – внук вырос, выучился, сейчас работает в банке. А какой молодой человек сегодня не мечтает работать в банке? Это раньше ребята стремились быть космонавтами, летчиками-испытателями, полярниками… Ныне цели иные и приоритеты иные, прошлое ушло.
У Леонида Владимировича есть уже не только внуки, но и правнуки – целых четверо. Семья разрослась, стала разветвленной, сам Шебаршин передвинулся ближе к корням своего родословного дерева, вниз, а макушка стремительно устремилась вверх.
Я спросил у Татьяны Александровны:
– Смерть жены Леонид Владимирович переживал сильно?
– Переживал, но не так, как переживал смерть дочери. Уход Тани вообще показался ему катастрофой, он тогда даже почернел.
Нина Васильевна хоть и пролежала семь с половиной лет с тяжелейшим диагнозом, могла умереть в любую минуту, и Шебаршин с трагическим исходом смирился, приготовился к нему: понятно было, что она обязательно уйдет…
Единственное, что, когда стал себя плохо чувствовать, когда рвалось дыхание и начало сдавать сердце, молил Бога, чтобы не умереть раньше жены – если она останется одна, беспомощная, без присмотра, без ухода, то умрет смертью мучительной. От голода, от боли, от неухоженности, от страшной пустоты, которая обязательно образуется в большой квартире, от беспомощности, от того, что не будет денег на жизнь.
Хоть и не хотелось ему иногда жить, а жить надо было. Хотя бы потому, что от его жизни напрямую зависела жизнь другого человека – Нины Васильевны.
Уходить раньше нее никак было нельзя. Нина Васильевна ушла раньше.
Были у Шебаршиных домашние звери. Например, кот Базилио – очень серьезный, задумчивый, умевший читать человеческие мысли, как уверял Леонид Владимирович, а еще он уверял всех на полном серьезе, что кота Базилио нашли летом в поле под Дмитровом – подмосковным городом, – завернутым в салфетку с княжеским вензелем…
Сын Шебаршина Алексей пробовал звать кота просто Васей, но отец воспротивился:
– Ты что, Леш? Во-первых, кот благородных кровей, а во-вторых, вдруг кто-нибудь перепутает с человеком, и человек отзовется? И вдруг это окажется родственник, а? Зять, например, а? Всякое может быть.