Это было верно.
Как у всякого человека, у него были свои привычки и привязанности, свои герои и антигерои, свои любимые вещи, как и те вещи, которые он не переносил.
Я спросил у Татьяны Александровны, что любил Шебаршин, а что нет. Любопытно было, что предпочитал этот неординарный человек, а что, напротив, отрицал.
Не любил парфюмерию, какой бы она не была, – даже парижскую, любил ходить за грибами (это мы уже знаем), любил модную одежду – причем, покупал одежду и для самого себя, и для Нины Васильевны, и никогда не ошибался, не любил нечищеной обуви, не любил ходить по улице с зонтом, не любил разговоров о болезнях и, когда Татьяна Александровна затевала какую-нибудь «экскурсию» по хворям с маленькими «остановками», обязательно обрывал ее:
– Ты что, врач?
Медиков, если честно, он тоже не любил и самым последним делом считал хождение в поликлинику.
В еде был неприхотлив, обожал самую простую еду – почти крестьянскую, – и когда видел на столе какие-нибудь дорогие изыски, удивленно качал головой, взгляд его делался неодобрительным.
Когда умерла Нина Васильевна, заботиться стало не о ком. Шебаршин встретился на улице с Татьяной Александровной. Был Шебаршин угрюм, горбился, чего с ним никогда не бывало, глаза болезненно блестели.
– Ты что сегодня ел? – Спросила Татьяна Александровна.
– Блинчики.
– С чем? – удивленно поинтересовалась она.
– С мясом.
– Где взял?
– В магазине.
Татьяна Александровна поморщилась: магазинные блинчики – это ведь так невкусно.
В следующий раз спросила у Шебаршина по телефону: чем питался? Оказалось – быстрорастворимой лапшой. То ли «дошираком», то ли «гурмэ» (либо «дурне»), то ли еще чем-то, вообще не имеющем названия, – и специально помчалась в магазин, чтобы понять: что это такое?
Купила это самое «дурне», развела фыркающим кипятком, понюхала и… в общем, одного этого опыта было достаточно, чтобы носить Шебаршину домой супы, рассольники, солянки и домашние котлеты.
О служебной деятельности Леонида Владимировича Шебаршина, о советской разведке написано довольно много, но вот что собой представляет разведчик – особенно легендарный – в быту, у себя дома, или на кухне, на даче, – не написано ничего.
А ведь быт, все эти мелочи – в том числе и кухонные, дачные, отпускные и прочие, – принимают участие в формировании человека, его характера, его облика, – делают натуру цельной, монолитной, либо, напротив разваливают ее, превращают в подобие человека, оставляя лишь внешнюю оболочку. И близкие люди играют в формировании большую роль – во всяком случае, не меньшую, чем уроки профессионального мастерства.
Еще что? Шебаршин, например, очень не любил мобильные телефоны, часто забывал свой аппарат дома; вступая на порог квартиры, обязательно выключал его и старался засунуть куда-нибудь подальше, чтобы аккуратная, изящная машинка эта не напоминала ему о времени, царившем за стенами дома. Хотя на все события он имел свой взгляд и считал – вопреки всему, – что Россия переживала и не такие лихие времена, переживет и это. И выживет – обязательно выживет! Сомнений на этот счет у него не было. Надо только приложить руки и ум, все остальное у России есть.
Его невольно раздражали шапкозакидательские высказывания насчет того, что «заграница нам поможет». Он очень хорошо знал цену «загранице» и никаких иллюзий насчет нее не питал.
– Мы нужны «загранице», как собаке пятая нога, – говорил он, – и благоглупости, которые приходится слышать от иного человека, – это признак того, что он либо дурак, либо просто непорядочный. А непорядочных людей в наше время стало много больше, чем было раньше. Это факт! Факт неоспоримый.
В очень трудные времена, когда и с продуктами было плохо, и с деньгами, и вообще было тяжело жить – с бездарными нашими руководителями, среди которых не то что Косыгина, даже Брежнева не было, страна опускалась все ниже и ниже, – Шебаршины завели козу: чем больше живых существ было у них в хозяйстве – тем лучше. А коза – это вообще нечто… Загадочное животное с незнакомым характером и непонятными манерами, которые, как и характер, надо было распознавать, – но животное исключительно полезное: козье молоко у многих знатоков здорового образа жизни считалось очень целебным…
Назвали козу Катькой и держали ее на дачном участке в Ясенево.
Оказалась Катька натурой капризной, очень любила лакомиться запретными малиновыми кустами, распустившимися где-нибудь за садовой изгородью, и не раз наносила урон (не только моральный) соседям.
Кроме Катьки была, естественно, Глафира, умница, настоящая дворянка, чистокровный бассет (так и хочется назвать «бассетиха»), пес Макс – о нем речь пойдет ниже, Макс прожил в доме Шебаршиных семнадцать лет, – и еще несколько важных, постоянно озабоченных воспроизводством самих себя куриц.
Жили сообща, без особых ссор, хотя Катька, как и положено особам ее породы, пыталась верховодить в семействе, но это ей не всегда удавалось.
Как-то Шебаршины собрались куда-то уехать и пригласили пожить на даче Пушкиных, чтобы те заодно сделали и доброе дело – постерегли всю гоп-компанию. Чтобы и Катька не объедала соседние участки, и Макс с Глашей вели себя пристойно, и куры чтоб не носились по улице как угорелые, загоняя в кюветы автомобили.
Чета Пушкиных, естественно, прибыла выручать родственников. Кота Базилио в семье Шебаршиных еще не было, его время наступило позже, вся живность, кроме Катьки, считалась ручной.
– Козу Катьку мы теперь зовем по-другому, – тихим голосом сообщила Нина Васильевна, встретив гостей у калитки, – она теперь у нас не Катя.
– А кто же?
– Маша.
– На новое имя откликается?
– Еще как. Она вообще на все имена откликается.
Причина смены имени оказалась очень проста: по соседству поселился Крючков Владимир Александрович, жену его звали Катей, на всякий зов, чуть что, откликалась она… Одного раза было достаточно, чтобы задуматься о переименовании любимой козы.
– Все ясно, – дружно ответили на просьбу Пушкины – намек они поняли.
Шебаршины уехали с дачи, уверенные, что ничего не случится: и Татьяна Александровна, и Николай Васильевич Пушкины были людьми очень аккуратными, точными, умели действовать по инструкции, а это было очень важно – действовать по инструкции, – но все-таки случилось нечто…
Утром Пушкины проснулись от того, что призывно блеяла Катька – она же Маша. Глафиры и Макса дома не было – удрали. Катька тоже не заставила себя долго ждать – ловко вскочила на скамейку, а со скамейки, как с некой спортивной тумбы, ей ничего не стоило перемахнуть через изгородь.
Татьяна Александровна поспешно растолкала мужа.
– Пушкин, подъем: зоопарк разбежался!
Спешно разделились – Николай Васильевич побежал в одну сторону, Татьяна Александровна – в другую. Мужчина оказался проворнее – быстро засек, что Макс вообще унесся за дачную территорию, за изгородь, лаял теперь там, – и помчался за Максом за ворота; Татьяна Александровна стала искать Катьку и Глафиру.
И та и другая словно бы испарились: умная Глафира где-то спряталась и сделала это явно специально, такая сообразительная была собака, а Катька помчалась поживиться чем-нибудь съестным.
Минут двадцать Татьяна Александровна металась среди дачных участков, пока не увидела, как в самом дальнем углу мальчик кормит белым хлебом какую-то козу, очень похожую на Катьку. Мда, вроде бы похожа эта коза на Катьку, а вроде бы и нет… Катька это или не Катька? Неподалеку мужчина был занят уборкой травы, сгребал ее легкими пластмассовыми граблями.
– Простите, это ваша коза? – неуверенным голосом поинтересовалась Татьяна Александровна. Обращалась она к мальчику.
Мальчик гордо вскинул голову и, скармливая козе последний кусок пшеничной булки, ответил:
– Наша!
Мужчина тоже подал голос:
– Потеряли козу, значит?
– Потеряли, – горестно отозвалась Татьяна Александровна.
– Берите свое сокровище, – заявил мужчина добродушно, – это ваша коза, ваша! Мой внук пошутил, сказав, что она наша.
Татьяна Александровна привела козу домой, привязала к какому-то колу и помчалась искать Глафиру.
Сколько она ни высматривала хитрую псину, высмотреть никак не смогла, Глафира словно бы сквозь землю провалилась, а вот голос ее вскоре услышала.
Голос у Глафиры был особый – низкий, грудной, грубоватый, – совсем не похожий на ее общительный дружелюбный характер. Татьяна Александровна пошла на голос и вскоре увидела собаку – Глафира стояла среди местных детишек, буквально была окружена ими, и, мирно помахивая хвостом, что-то им рассказывала на своем милом собачьем языке.
У Татьяны Александровны отлегло на сердце: слава Богу, нашлась Глафира.
Оставалось теперь дождаться Николая Васильевича с Максом. Куда же умудрился удрать Макс? Макс принадлежал к редкой породе собак, слишком уж редкой, в Москве таких псов насчитывалось единицы, это была порода тибетская, лхасское апсо. Если кто-то пытается забраться в дом, чтобы украсть чего-нибудь, обидеть взрослого или ребенка, апсо поднимает шум заранее, загодя, и не утихает до тех пор, пока лиходей не уберется. Такая собака может разбудить всю Москву.
До Макса у Шебаршиных также была тибетская собака по кличке Ксю-Ша, Ксюшка, очень сообразительная, живая, верткая, как юла, любимая всеми… Когда Ксюшка попала под автобус, рева было немало, особенно среди детей.
Макс продолжил Ксюшкину линию и прожил в доме Шебаршиных до конца дней своих.
Наконец Николай Васильевич отыскал Макса на какой-то старой дороге, где тот весело гонялся за бабочками и облаивал их, благополучно изловил и водворил на дачный участок Шебаршиных.
Больше представители «зоопарка» побегов не совершали.
У Глафиры же оказалась не самая счастливая судьба. Во-первых, она принадлежала не Леониду Владимировичу, а его внучке Ире – дочери Алексея Леонидовича, Шебаршины просто часто брали Глашку к себе в дом и она к дому деда привыкла; во-вторых, Глафира была существом очень чувствительным, ранимым, трогательным в своих поступках – не влюбиться в нее было нельзя, – и одновременно чересчур реагирующей на все, что происходило вокруг нее.