– Может быть, ты… – начал коварный друг.
– Даже не думай, – отрезал Ванзаров, прекрасно зная, куда ведут уговоры.
– Но почему? Ты служишь в полиции и мог бы как-нибудь… – Тухля изобразил ладошкой вихлястое движение лосося на нересте. Довольно упитанного лосося.
– Что бы я мог? Прийти с обыском на каток? Арестовать кого-то из конькобежцев? Вызвать на допрос председателя общества?
– Nil mortalibus ardui est [23], – ответил Тухля.
– Вот и возьмись.
– Ах, Пухля. – Печальный друг восстал с дивана и, шлёпая ванзаровскими тапочками, прошествовал к окну.
Императору Наполеону открывались поля Бородино или Ватерлоо, а перед Тухлей белел Юсупов сад. Окна квартиры Ванзарова выходили как раз на каток. Из тёплого дома можно наблюдать за катанием, иллюминацией, и даже звуки оркестра порой долетали.
– Мне надо туда, – сказал Тухля, прожигая взглядом морозный рисунок на стекле.
– Умеешь кататься?
– При чём эти пустяки… Тут вопрос жизни и смерти.
Чего следовало ожидать. Вопрос «жизни и смерти» возникал регулярно: вдобавок к прочим достоинствам Тухля имел слабость влюбляться. Платонически, в прекрасный образ. Зато постоянно и в любую милую барышню. С чем жена Юлия так и не смогла смириться.
– Ты женатый человек, – напомнил бессердечный друг.
Тухля оглянулся, бросив взгляд, полный печали:
– Сердцу не прикажешь… Она невероятная, удивительная, прекрасная.
Все барышни, которым повезло попасться на глаза Тухли, были именно такими. Ванзаров спросил, кто она. Тухля сознался: не знает. Стоя у решётки сада и наблюдая за праздничной ёлкой и чужим счастьем, он заметил девушку, которая каталась в одиночестве. Сердце его было сражено наповал. Горе заключалось в том, что с 6 января не видел её на катке. Сколько ни торчал у садовой решётки.
– Вчера заметил её снова… Мельком, случайно. Даже не вполне уверен, что это она… Издалека разглядел белую шубку… Мне надо увидеть её опять любой ценой, – закончил он признание разбитого сердца.
На катке Тухля имел шанс добавить к разбитому сердцу разбитые лоб, колени, локти и вообще всё, что можно разбить. Призывы к разуму бесполезны: разум Тухли не подавал признаков жизни.
Ванзаров подошёл к окну. Зимний сад был красив строгой белизной и пустотой. Каток открывался в десять утра.
– Посмотри, Пухля, на льду кто-то изобразил вензель. – Тухля упёрся лбом в стекло. – Какое искусство писать коньками… Я бы написал её имя… Если бы знал его… Не могу разобрать написанное, вроде «Ж» или «Щ»?
– На льду совмещено «М» с «I» десятичным [24], – ответил Ванзаров.
Маэстро коньков, который расписался на льду, не рассчитывал на его окно: с такого угла вензель читался с трудом.
– Редкое имя начинается с «I» десятичного. Кроме Iегова – не припомню.
– Сколько угодно: Iоанн, Iаков, Iона.
– И ни одного женского. Разве Iоланта… Вдруг её так зовут? Что же делать? Как попасть на каток? – заныл Тухля.
Треснуть бы его по затылку. От этого мозги Тухли в порядок не придут. Ванзаров вспомнил: надо идти в лавку. Друг не оставлял запасам еды ни единого шанса.
Тренькнул дверной колокольчик. Ранний гость – нежданный гость.
Ванзаров пошёл открывать. В клубах морозного пара козырнул городовой 3-го участка Казанской части Барашкин, хорошо знакомый. Пожелав здравия, городовой доложил, что Ванзарова срочно требует начальник сыска. Сыск находился в полицейском доме Казанской части на третьем этаже, участок – на первом. Городовых частенько использовали курьерами.
– Шереметьевский у себя? – спросил Ванзаров.
– Так точно. Присутствует лично.
Новость удивительная: чтобы господин статский советник в воскресный день пожаловал на службу? Да не бывало такого в истории сыскной полиции.
– Что случилось?
– Не могу знать.
– Происшествие по участку или в городе?
– Вроде бы нет… Приказано поторопить и сопроводить вас, господин Ванзаров.
Что может быть лучше, чем отправиться на службу в выходной день? Не с чем сравнить такое счастье. Пожалуй, только помахать Тухле, когда он съедет с квартиры.
13
Гостиница Василия Андреева на Большой Садовой улице относилась ко 2-му разряду. То есть служила пристанищем для гостей не слишком взыскательных, которым важнее сэкономить, чем получить столичный шик. Номера были простые, но чистые, можно заказать в номер самовар с закусками или обед с кухни. За проживание дольше месяца давали такую скидку, что выгоднее оставаться в номере, чем снимать квартиру в доходном доме.
За место горничной Таня держалась. Как не держаться, когда мечта исполнилась. Служить в гостинице лучше, чем прислугой в семье. Усвоила на горьком опыте. Скажем, сговорится на жалованье 12 рублей в месяц, честно трудится, жалованье не платят под любым предлогом. Она просит расчёт, а ей выдают рубль: дескать, скажи спасибо и на этом, ещё должна. Там украла, тут сдачу не отдала, и вообще не за что платить. А Таня за себя трудилась, за кухарку и уборку делала. Такая неблагодарность.
С одного места уйдёшь – другое сыщешь не сразу без рекомендательных писем. Надо давать объявление в газету: «Одной прислуги желаю получить место». Их там множество на странице пропечатано. За это ещё рубль отдай. Наконец пригласят, приходишь в новый дом, а там опять упрёки и обман. На Рождество подарков не дождёшься. Недаром в столице множество прислуги после зимних праздников меняет место. Долго не служат: месяца три, от силы – пять. Тяжко и голодно быть прислугой. А в гостинице хорошо: жалованье платят аккуратно, да ещё постояльцы на чай подкинут.
Послушно став на четыре дня больной, Таня пришла к владельцу просить прощения. Хозяин простил, взял немного, Тане не жалко. С неё не убудет. Чего жалеть, дело привычное.
В комнате прислуги она надела форменное платье с белым фартуком, нацепила коронку в волосы, поднялась на этаж, повстречала Лидку, занятую уборкой коридора. Горничные по-свойски обнялись.
– Ну как, подруга, жива? – спросила Лидка.
– Что нам будет, – ответила Таня.
– Выглядишь цветочком майским, будто и не хворала.
– Да ну тебя, еле ноги переставляю.
– А по тебе и не скажешь, краля… Ладно, что уж, мы понимаем-с. – Лидка подмигнула, намекая, какая болезнь одолела: сердечная, какая ещё девок мучит.
– До сих пор в груди заложено. – Таня с усилием кашлянула.
– Он-то что? – Подруга мотнула головой к потолку, где на последнем этаже находились помещения хозяина. – Не шибко серчал?
Таня улыбнулась.
– Как всегда, простил, – и оправила фартук.
– Ладно… Нам не привыкать.
– Это верно… Что у нас?
Лидка сообщила новости. В лучший номер на этаже, пятый, въехала московская генеральша с дочерью. В третьем поселился симпатичный молодой человек, да вот со вчерашнего не возвращался, загулял, видать. В четвёртом тоже жилец новый из Москвы, на вид скромный, тихий. А так все слава богу.
– Что генеральша у нас забыла? – спросила Танька, исполняя священную обязанность прислуги: посплетничать.
– Сама в толк не возьму. Им бы в «Англии» или «Эрмитаже», а они к нам вселились. Так с виду скромные, без гонора.
– Спасибо, подруга, с меня причитается, как жалованье выплатят.
– Чего уж там, в четверг и пятницу за тебя Симка помогла, с ней и сочтись, – Лидка ткнула в бок.
– Значит, Симка выручала? – спросила Таня, забирая метёлку. – Свезло мне.
Она вымела ковровую дорожку потёрто-красного цвета, обмахнула тряпкой пальму, что скучала в кадке в углу, стала протирать подоконник. Не сразу заглянула в окно. Как заглянула, так и замерла. Глаза не обманывали: знак появился. Во всей красе. Прямо на людях. Вот это сила… Чего теперь ждать?
Кто-то тронул за плечо. Таня вздрогнула.
– Ты чего? – спросила Лидка. – Нездоровится – так иди домой, я управлюсь.
– Нет… Нет… Ничего, – отвечала Таня. Об этом даже подруга не должна знать.
Будто догадавшись, Лидка глянула в окно, ничего не поняла.
– Мороз-то какой, – сказала она.
– Зима злится.
– Танюш, сбегаю к своему? – Лидка шаловливо толкнула её плечиком.
– Сбегай… Я сама управлюсь…
– Вот спасибо, удружила… К часу подай генеральше закуски с морсом. Заказано.
– Не забуду, не беспокойся.
Лидка обняла подругу, сорвала фартук, убежала.
Таня так и стояла с метёлкой, глядя в окно, думая: «Какая же у них силища. Всё могут, всё им подвластно. Что потребуют в оплату?»
14
Леонид Алексеевич не знал, что и подумать. Начальник сыска прилагал изрядные усилия, наводя нужные связи и знакомства, чтобы быть в курсе всего, что творится в полицейской службе. Однако сегодня утром начальник сыска оплошал. Ни свет ни заря телефонный аппарат, установленный в его квартире, взорвался громом колокольчиков. Телефонировало важное лицо. Телефонировало лично. От него потребовали, нет – хуже: попросили исправить жуткую неправдивость, которую учинили над уважаемым человеком.
Это не самое странное. Странно другое. Во-первых, Шереметьевский, зная важных и влиятельных персон столицы, никогда не слышал имени обиженного. А во‐вторых, за него просило столь высокое лицо, что…
В общем, называть его не следовало. Лицо не из Департамента полиции, куда выше: с вершин МВД. Лицо, которое ранее никогда не обращалось напрямик к начальнику сыска. Шереметьевский решил, что услуга ему зачтётся. И со всех ног бросился на Офицерскую улицу.
Он не успел разузнать о визитёре, как в его кабинет без стука вошёл высокий господин мрачного вида, который повёл себя как хозяин. Он представился. Шереметьевский не поверил своим ушам: визитёр оказался владельцем магазинов, торгующих принадлежностями для спорта. И у него такие знакомства? Ну и ну…
О своей беде гость рассказал прямо и жёстко. Не успел закончить, а Леонид Алексеевич уже знал, кто справится: нужен Ванзаров.