– Вы сказали: «Каждый из сыновей». Если Дмитрий Фёдорович был один, вы бы сказали «оба сына». Значит, есть третий.
Куртиц глянул на чиновника сыска с уважением:
– Ишь какой прыткий. Алёшка тут ни при чём…
Митя молчал слишком старательно. Будто боялся проговориться.
– Где Алексей Фёдорович?
– Вот напасть. – Фёдор Павлович издал звук скользящего конька. – Он в Москве в Знаменском монастыре. Подался в трудники, чтобы потом в монахи. За что мне всё это? Сын погиб, другой от мира ушёл. Продам всё и уеду в Монте-Карло коротать деньки.
Митя молчал, стиснув губы ниточкой. Ванзаров подумал, что на юге Франции коньки не нужны. В казино с ними не пустят. Он нацепил на затылок шапку.
– Господин Куртиц, прошу проехать со мной.
– Ещё чего? Некогда мне.
– Это необходимо, – твёрдо сказал Ванзаров и добавил: – Мне открыла девушка…
– Моя дочь Настасья, – перебил Фёдор Павлович. – Служит у меня. Вроде секретаря. Толковая, моя кровь.
– Ваша горничная взяла расчёт после Рождественских праздников?
– Ещё чего. – Куртиц встал, потягиваясь. – Ушла в пятницу под вечер и загуляла. В доме бардак, приходится в ресторане Палкина всякой дрянью питаться. Куда прикажете, господин сыщик?
– В Юсупов сад.
– Надо же. Ну поехали. Митя, сбегай за извозчиком.
25
Пролётка остановилась у подъезда гостиницы. На той стороне улицы помощник пристава выделывал руками фигуры, будто перекидывал горы снега за спину. Не заметить его было так же трудно, как циркового клоуна. Городовой, стоящий на углу Большой Садовой и Екатерингофского проспекта, вежливо не замечал аттракцион начальства.
– Ишь ты, как Бранд старается, мельницу изображает. Наверняка напился. И в таком виде явиться на люди, – сказал Фёдор Павлович, демонстрируя обычное презрение к полиции благородного человека.
– Несёт службу со всем старанием, – ответил Ванзаров, обходя пролётку сзади. Он понял, что означают энергичные знаки. – Нам в сад.
– Вы же сказали: у Андреева?
– Извозчику здесь встать удобнее.
Куртиц неодобрительно покачал головой: если полиция об извозчиках заботится, куда мы скатимся! Так и до революции недалеко. Ужасный век, ужасные нравы…
Он перешёл улицу, не замечая проносившиеся сани. Швейцар открыл калитку, с поклоном держась за козырёк фуражки. Куртиц прошёл мимо, похлопал по согбенной спине, как покупатель хлопает добрую лошадь. Ванзаров дал знак Бранду не соваться. Скрывая досаду, поручик козырнул и остался топтать уличный снег.
К Фёдору Павловичу поспешил Иволгин, на ходу дал отчёт, как обстоят дела, и был отпущен. Куртиц раздавал поклоны знакомым, которые прогуливались по дорожкам. Чем смахивал на короля-солнце, Людовика какого-то, который выходил к придворным. Ванзаров следовал тенью.
Куртиц вышел на веранду гостевого павильона, кивнул господам, поглощавшим чай с пряниками, опёрся на перила балюстрады, ограждавшей часть веранды, и осмотрел каток с хозяйской гордостью. Картина была достойна кисти самого Репина. Или Шишкина? Ну неважно…
Тренировочные забеги кончились. По широкому зеркалу льда двигались, как планеты, звёзды и кометы, дамы с кавалерами, кавалеры без дам. Жизнь кипела под светом заходящего дня. Ничто не напоминало, что вчера здесь погиб фигурист, подающий большие надежды. Память человеческая легче ветра, сдуло – и нет. Не закрывать же каток из-за того, что Иван умер. Надо радоваться жизни, добрым конькам и свободе скольжения. Не будем грустить, господа…
– Ну и где здесь ваше важное? – спросил Куртиц, не повернув головы.
Доска тотошника исчезла. На дальнем конце веранды сидела дама в кресле, заботливо укрытая пледом. Внимание её было отдано барышне, которая в одиночестве выкатывала сложные фигуры. Настолько сложные, что проезжавшие дамы и господа выворачивали шеи, пытаясь узнать, кто эта незнакомка. Потом шептались меж собой.
Ванзаров невоспитанно указал пальцем:
– Вам знакома эта мадемуазель?
Фёдор Павлович сощурился.
– Вот те на! – выдохнул он. – Это же она!
– Кто именно? – задал Ванзаров глупейший вопрос, потому что был обязан. Чтобы отмести малейшие сомнения.
– Да эта же… Московское чудо… Как же её, вы же называли…
– Гостомыслова.
– Да! Вот именно! – Куртиц приветственно вскинул руку. – Надежда Ивановна, а мать её, генеральша, Елизавета Петровна Гостомыслова, как сейчас помню…
Куртиц был громок, мадам обернулась на звук своего имени. Ванзаров отдал ей короткий поклон и жестом пригласил подойти. Откинув плед, она поднялась, величаво держа спину. Лицо её выражало спокойную суровость. Куртиц заметил и побежал к ней, на ходу срывая цилиндр. Добежав, поклонился излишне низко. Генеральша смерила его тяжёлым взглядом, пряча руку за спиной.
– Счастлив приветствовать вас, мадам Гостомыслова, в столице, на нашем катке! Какая чудесная встреча, – заливался он, как смущённый юноша. – Особо счастлив видеть вашу дочь на нашем льду. О, какой изумительный сюрприз!
Елизавета Петровна внимала с ледяным равнодушием. Будто перед ней журчал ручеёк. Хотя какой ручеёк на морозе…
– Какое чудесное событие! Я счастлив… Да, исключительно счастлив, – не мог угомониться он. И тут очевидная мысль посетила его обнажённую голову. – Позвольте, почему не предупредили о приезде, мы бы встретили как положено, устроили наилучшим образом. Где остановились: в «Европейской» или в «Англии»?
– У Андреева, – ответила мадам.
На лице Куртица проявилось слишком много чувств, чтобы справиться с ними.
– В этой помойке? – не сдержался он. – Но ведь там же… Но зачем же…
– Гостиница напротив катка, – ответила генеральша, будто намекала на что-то.
– Да… Но… – Фёдор Павлович овладел собой. – Не смею осуждать ваш выбор… Если пожелаете, только скажите…
– Нам вполне удобно.
– Разумеется… Разумеется… – Другая мысль вызвала у него беспокойство. – Прошу простить, но как вы попали на каток общества… Это невозможно… Без моей помощи…
– Вы помогли, господин Куртиц.
– Я? Каким образом?
– Прислали нам с дочерью пригласительные билеты.
Фёдор Павлович тряхнул головой, будто умещал новость:
– Да… Конечно… Разумеется…
– Признательна за подарок, господин Куртиц. – Генеральша не склонила головы, как требуют приличия. – Мы к вашим услугам.
– Ну что вы! Это мы… Я… К вашим услугам… Приглашаю вас с дочерью принять участие в церемонии открытия состязаний на звание чемпиона России в фигурном катании! Почту за честь! Завтра, февраля 1-го дня. – И он отвесил почтительный поклон.
Елизавета Петровна села в кресло, накрылась пледом и вернулась к наблюдению за дочерью, которая вызывала всеобщий интерес катающейся публики.
Фёдор Павлович сделал вид, что так и до́лжно заканчивать разговор в английской манере, ещё раз поклонился даме, надел цилиндр, наткнулся на Ванзарова и быстро пошёл прочь. Вышел из павильона, дошёл до катальной горки, на которой никто не катался. Накопленную досаду он щедро вылил на чиновника сыска:
– В чем же ваше «важное», Ванзаров?
– Установлено, что мадам и мадемуазель Гостомысловы те, с кем вы познакомились в Москве.
– Великое достижение, нечего сказать! Ну и зачем…
– Иван умер на руках мадемуазель Гостомысловой.
Куртиц не заметил поклона проходившей пары:
– Вы уверены?
– Номера вашего сына и Гостомысловых находятся на одном этаже в нескольких шагах друг от друга.
– Не понимаю, к чему клоните… Раз уж дамы не побрезговали этим заведением, Ванька тем более… Что из этого следует?
– Почему мадам так строга с вами?
Фёдор Павлович выразительно пожал плечами:
– Ума не приложу! Я, конечно, немного нарушил приличия, подкатил к ней на катке в Москве, представился сам. Но это не повод смотреть на меня волком. Ничего дурного не сделал, спросил разрешения нанести визит, она ответила отказом. В присутствии моих сыновей. Можете вообразить?
– Ваш сын приезжал в дом Гостомысловых сделать предложение Надежде Ивановне. Ему ответили отказом.
– Ах, стервец! – Мелькнула нотка отцовской гордости. – Ах, стервец… Ах, Ванька…
– У вас было намерение сосватать Алексея Фёдоровича за Надежду Ивановну?
Вот тут Куртиц не нашёлся что ответить, будто свалился с коньков.
– Как… Откуда… Кто вам… – пробормотал он.
– Логичный вывод. Женить его – спасти от монастыря. Московская невеста хороша всем, особенно приданым. Приданое беспокоит вас меньше всего. Тут важно другое: мадемуазель Гостомыслова – дочь генерала, приличная фамилия. Ивану было поручено устроить сватовство брата. А он не удержался от соблазна.
Поправив цилиндр, Фёдор Павлович уважительно кивнул:
– А вы соображаете, господин Ванзаров…
Комплимент чиновник сыска не заметил, как снежинку:
– Надежда Ивановна понравилась Алексею Фёдоровичу?
– Увидел на катке Зоологического и глаз с неё не спускал.
– Готов был ради неё оставить монастырь?
– Духу не хватило, сбежал, глупец.
– К Гостомысловым он приезжал?
– Не знаю… Нет, вряд ли… После катка с Алёшей больше не общались, – Куртиц будто стряхнул воспоминания. – К чему эти вопросы?
– Ищу причину вражды генеральши к вам.
– Нечего искать. Мы никогда и нигде не встречались. Я фамилию эту впервые услышал, когда Митя на катке разузнал, кто она.
– Вы послали им пригласительные билеты?
– Значит, послал, – ответил Фёдор Павлович. – Хватит об этом. Найдёте, кто убил Ивана, и я в долгу не останусь. Будете довольны.
– Благодарю, мне жалованья хватает, – сказал Ванзаров.
– О, честный нашёлся. Ну-ну… А пальтишко-то с шапкой жалость вызывают.
Обсуждать свой гардероб Ванзаров не имел желания. Что было, то и носил. Хорошо, что Тухля не добрался. Из глубин жалкого пальто он извлёк сигару с красным колечком.
– Знакома эта марка?
– О, толстый «Упманн»! Откуда у вас? – спросил Фёдор Павлович с завистью.
– Одолжился у брата, – ответил Ванзаров. Про сигары в платяном шкафу знать не полагалось.