– Большая редкость. В Россию практически не поставляются. Всё, что кубинская фабрика производит, подчистую забирают англичане и немцы. Нам крохи не перепадают. Лично я не видел их года три.
– В Москве можно достать?
– Если только чудесным везением кто-то привёз из Лондона.
– Сколько может стоить коробка из двенадцати толстых «Упманнов»?
Приказчик позволил себе дерзкий смешок:
– От двухсот рублей и выше. На аукционе знатоки могут выложить и пятьсот, и тысячу. Не желаете продать свой экземпляр? Предложим хорошую цену.
Язык рвался брякнуть: «Сто рублей!» Ванзаров отказался от эксперимента.
…Переделав столько дел, он губил время ожиданием. Давно бы уже сообщил всё что нужно по полицейскому телеграфу.
Наконец очередь дошла. Телефонный аппарат освободился. Ванзаров приложил к уху трубку, сохранившую жар прежнего болтуна, покрутил ручку и дал вызов. В трубке щёлкнуло, треснуло, и он услышал:
– Лелюхин у аппарата!
Голос принадлежал чиновнику московского сыска, который служил ещё до Эфенбаха. И служил до сих пор, несмотря на годы. Семьи у Василия Яковлевича не было. Служба заменила ему жену и детей. Воскресенья он проводил в сыске. С Ванзаровым познакомился пять лет назад [34], потом они помогали друг другу несколько раз. К старому сыщику Ванзаров относился с искренним уважением. Не по возрасту, а по сыскному таланту.
– Приветствую, Василий Яковлевич!
– Здравствуй, Родион, душа моя. Как хорошо тебя слышать вживую. Ленишься, не заглянешь к нам в Москву.
– Дела не отпускают.
– Ну-ну, дела. Говори уж, что стряслось…
Телефон находился на столике у стены зала, между двумя пальмами. Никакого уединения. Ванзаров имел несчастье невольно слышать чужие разговоры. Теперь будут слушать его. Господам, тосковавшим на венских стульях, нечем себя развлечь, кроме как развесить уши.
– Нужны некоторые сведения.
– Это уж как водится. Говори. – Лелюхин ничего не записывал: несмотря на годы, памяти его мог позавидовать профессор математики.
– Разузнайте о генерале Гостомыслове и особенно о его семье. Возможно, отыщется семейный снимок.
– Пустяки, сделаем. Что ещё?
– В Знаменском монастыре…
– Это на Варварке?
– Именно так. Проверить: находится ли у них некий Алексей Фёдорович Куртиц. Служит трудником, собирается стать послушником, затем принять монашеский постриг. Проверьте лично.
– Когда было по-другому, Родион. Ну и напоследок…
– Сообразительность делает вам честь, Василий Яковлевич.
– Не отстаём от тебя, Родиоша. Говори уж, устал тут сидеть.
– Надо узнать, у кого была куплена коробка сигар толстый «Упманн», на латыни пишется два «N».
– Знаю, знаю. Сигарка дорогая и редкая. Когда куплено?
– Предположительно на прошедшей неделе.
– Найдём, конечно…
Чтобы продлить радость телефонного общения, Ванзаров расспросил о жизни и службе под началом статского советника Рыковского. Лелюхин отвечал кратко, давая откровенные характеристики своему начальнику. Они поговорили ещё минут десять, немного выйдя из отпущенного времени. Лелюхин обещал прислать материалы сразу, как соберёт. Не почтой, с проводником поезда. На том простились.
Идя к выходу, Ванзаров замечал любознательные взгляды. Уж больно странный разговор вёл господин с Москвой. Сунуть нос в чужую жизнь – любимое развлечение обывателя. Будто в сыщика поиграть. Мало публике криминальных романчиков в мягких обложках. Надо пощекотать любопытство.
Ну что ж, извольте…
27
Мороз покусывал усы. Ванзаров отправился пешком. Сэкономил на извозчике, зато поужинал в трактире Карпова на Сенной. Для голодающего жильца захватил кусок пирога с вязигой. У своего дома он оказался в половину одиннадцатого. Издалека посмотрел на Юсупов сад. Флаги над воротами спущены, иллюминация погашена, сквозь решётку белеет лёд. А в глубине тёмного сада метались огоньки. Будто машут масляными фонарями. Ванзаров перешёл улицу, остановился у ворот.
Из темноты выскочила фигура в полицейской шинели:
– Господин Ванзаров? Что вы здесь делаете?
– А вы, господин Бранд?
– Занимаюсь происшествием.
– Новый труп нашли?
– Как вы догадались?
– Логичный вывод, – ответил Ванзаров.
Он не соврал. Нет. Помощнику пристава надо было подпустить пыль в глаза. Очень полезную пыль. Волшебную. Пыль, которая заставляет юные мозги шевелиться, искать ответ, когда ответ – проще не придумаешь: любопытство. Никакой логики, блики света поманили.
Воспитуемый вздохнул с завистью:
– Эх, как бы мне у вас такому обучиться.
– Для начала ворота откройте.
Бранд лязгнул щеколдой калитки. Ванзарову пришлось согнуть шею, чтобы не задеть модной шапкой чугунный край. Они пошли по утоптанной дорожке сада, огибая большой пруд и поляну перед дворцом. По дороге Бранд ввёл в курс дела: он вышел из гостиницы воздухом подышать, вдруг видит – бежит городовой Васькин, остановил его, спросил, в чём дело. Городовой доложил: в Юсуповом опять несчастье, старший садовник нашёл мертвеца. Поручик глянул на тело, действительно окоченевшее, и отправился в участок за указаниями пристава. И тут удачно наткнулся на Ванзарова.
Они завернули за угол дома Егорыча, к дворику с дровяным складом, лопатами, лейками и прочим садовым инвентарём.
На снегу желтели пятна света фонарей, которые держали Егорыч и городовой. Там, где света не хватало, темнела фигура, бочком прилёгшая на снег. Перед телом сидела чёрная кудлатая собачонка породы «русская дворовая». К незнакомым людям она повернула бородатую мордочку и приветливо помахала хвостиком. Псинка тихо подвывала.
– Посветите.
Городовой поднял фонарь над телом и тычком локтя подсказал садовнику сделать то же. Ванзаров присел перед телом. Глаза работника остекленело выпучились, изо рта свисала тёмная сосулька, рука неудобно подвернулась. Рядом с рукавицей виднелся продолговатый предмет. Ванзаров потянулся, в перчатку ткнулась собачья мордочка, будто хотела помешать.
– Кузя, пошла, пошла прочь, – зашипел Егорыч.
Собачка вильнула хвостом и отошла.
Ванзаров поднял находку за обгоревший кончик. Толстый «Упманн» подожгли, но тупого кончика не откусили, даже колечко бумажное на месте: мужик не знал, как управляться с сигарой. Нашёл, честно поднял рукавицей. Сделал, как велели. Сел в укромном месте отдохнуть от дневных трудов, побаловать себя барской забавой. Не зря доктора говорят: курить вредно. Особенно для жизни.
– Егорыч, почему не сказали, что к сигаре нельзя прикасаться?
Старший садовник виновато засопел:
– Сказал, как не сказать, всё как есть упредил строго-настрого, как велели… Так ведь Никитка, дурья башка, ничего не слушает: схитрить удумал… Утаил, значить, смолчал Никитка, что подобрал, рубь наградной себе положить вздумал…
– Когда он умер?
– Кто ж его знаить, – ответил Егорыч на внушение городового. – Я как ворота запер, обход сделал, пошёл в дом погреться. Жду, а его всё нет и нет. Думаю, куды Никитка подевался? Неужто ночью по саду бродить вздумал. Вышел на крыльцо, огляделся. Нету. Тогда заглянул во двор, а Никитка сидит. Тронул за плечо, говорю: «Что заснул, замёрзнешь до смерти». А он повалился чурбаном…
– Показывал свою находку?
– Если бы… Я б ему не позволил. Вот и рубь наградной пропал таперича… Как увидел его бездыханным, так вот и побёг за Иваном Евсеичем. – Садовник кивнул на полицейского. Для Егорыча городовой – первейшая власть. Что там над ним, до самых небес, и подумать страшно.
– Полагаете, сигара Куртица? – спросил Бранд, разглядывая находку. Строгий вид заменял ему сообразительность. – Та самая?
– Есть иные предположения? – ответил Ванзаров.
Бранд старательно задумался.
– Никогда не слышал, что сигара убивает, – высказал он всё, что смог наскрести в своей голове.
– Убивает даже шпилька. В умелых руках.
Забрав у городового фонарик, Бранд старательно рассмотрел тёмный цилиндр.
– Нет, не такая, – уверенно сказал он.
– Сергей Николаевич, где видели схожую сигару?
– Нет, совсем другая. Пустяки, показалось.
У поручика затребовали подробности. Бранд доложил, что недели три назад на улице был найден замёрзший бродяга. Рядом с ним валялся окурок, уличный мусор. Сигара другая, он хорошо запомнил. Просто совпадение.
– Почему об этом случае не было в сводках? – спросил Ванзаров.
– Так ведь оформили как бытовое происшествие.
Да, приставу Кояловичу лишний труп на участке ни к чему. Тем более бродяги.
Ванзарову потребовалась пустая ёмкость. Егорыч вынес из дома бонбоньерку, у которой на крышке красовался крылатый конёк. Размер как раз для сигары. Коробка отправилась в карман жалкого пальто, к склянке с наклейкой «Ванильный сахар» и ключу с цифрой 3. Бранду дано было распоряжение снять показания с Егорыча и доставить тело в Мариинскую больницу, ближе к Ивану Куртицу. Поручик обещал исполнить в точности. Собрался в сыск – привыкай трудиться за троих.
Ночью сад казался загадочным колдовским царством, за каждым деревом и сугробом прячутся неведомые существа. Подо льдом ждут русалки. Хотя какие в городском пруду русалки. Давно бы выловили и отправили в Кунсткамеру. Ванзаров не услышал, а ощутил, что за ним кто-то следует. Он обернулся. Собачка Кузя провожала. Вильнув метёлкой хвоста, завыла, будто хотела сказать нечто важное. Слов подобрать не могла.
Ванзаров погладил кудлатый загривок:
– Была бы ты полицейской собакой…
Кузя отпрянула, будто не желала служить в полиции, отбежала. Ванзаров помахал ей на прощание и пошёл к калитке.
День выдался долгим.
28
Время остановилось. Вернее, улеглось рядом с Тухлей. Дорогой друг возлежал на диване в той же позе и в том же халате. Он поднял руку жестом, каким цезарь приветствует народ.
– А, Пухля, вот и ты, – сказал друг. – Как же я утомился…