– Вынужден разочаровать. Та, что целая, вовсе не толстый «Упманн». Вернее, этикетка похожа, но это подделка.
Новый удар Ванзаров принял героически:
– Почему подделка?
– Настоящий «Упманн» состоит из нескольких слоёв табака высокого качества. Знаменитый сладковатый вкус даёт особый лист наивысшего качества, который завернут в середине. В вашем образце – один вид табачного листа, самый дешёвый. С виду похоже, но, если раскурить, знаток сразу поймёт подмену. По сигарной коробке окончательно видно: на днище нет фирменного клейма. Умельцы забыли прожечь. Фальшивку делают в Варшаве. К нам завозят контрабандой. В магазинах, конечно, не возьмут, но у жуликов найти всегда можно.
– Благодарю. Что с прикуренной сигарой?
Аполлон Григорьевич позволил себе театральную паузу. Небольшую. Из небольшого театра.
– Вам не понравится, – наконец доложил он. – На глубине второго и третьего слоя табака синеродистого калия нет совсем. Никаких следов. Нет и в виде целых кристалликов, как я предполагал. Но… – Тут взялась новая пауза. – Верхний лист пропитан синильной кислотой. Что неудивительно: садовый рабочий, ныне покойный, нагрел сигару дымом и теплом ротовой полости. Синеродистый калий стал ядом. Понимаете, друг мой?
Ванзаров не отличался тугодумством. За что его не любили чиновники сыска.
– Температуры рта недостаточно?
Лебедев утвердительно качнул головой:
– Если кристаллы синеродистого калия каким-то образом воткнули в верхний лист сигары и погибший фигурист этого не заметил, то на морозе от нераскуренной сигары последствия были бы не такие трагические.
– Ивану должен был попасть яд с сигары.
– Должен был, – слишком легко согласился Лебедев. – Беда в том, что количество синильной кислоты у него в желудке и то, сколько он мог слизнуть с сигары синеродистого калия, несопоставимо в разы. Он бы не умер так мгновенно. Ему бы стало плохо, он бы выронил изо рта сигару, но имел шанс выжить. А его убили так, будто всыпали синеродистый калий в рот изрядной горстью. Сразу и много. Можете такое представить?
– Недели три назад недалеко отсюда был найден бродяга. Рядом с ним был обнаружен окурок сигары. Не толстый «Упманн», другой марки. Бранд счёл уличным мусором.
– На что намекаете, друг мой?
– Это была проба действия яда. У меня для вас кое-что ещё…
Ванзаров из карманов пальто извлёк предметы, дожидавшиеся встречи с криминалистикой. Фотопластинку попросил проявить и напечатать как можно скорее. Определить происхождение туза червей и узнать что-то о почерке. Наконец очередь дошла до голландской табакерки.
– Здесь синеродистый калий, – сказал Ванзаров.
Осторожно взяв перчатками, Лебедев покрутил изящную вещицу и прошуршал содержимым.
– Почему так уверены?
– Выводы будут иметь смысл, если подтвердите.
Табакерка отправилась в бездонное нутро саквояжа.
– А если ошибётесь? – Такой шанс Аполлон Григорьевич упустить не мог.
– Назначайте ставку, – ответил Ванзаров.
– Подумаю, что содрать с вас, друг мой. Предупреждаю: плата будет высока!
– Всегда готов.
Пожав руку криминалиста, что мало кому удавалось без визита к доктору, Ванзаров направился по Екатерингофскому. Начальник сыска заждался наглого чиновника с отчётом.
41
Тухля сделал всё, что мог. И даже превзошёл себя. С Гороховой улицы он предложил отправиться к Полицейскому мосту на реке Фонтанке, где находился каток Тихомирова. Мистер Джером вежливо согласился.
Фонтанка в этом месте довольно широка, каток просторный, ограничен гранитными набережными. Хозяин считал, что в таком месте не следует строить домики для переодевания, публика в основном простая. Ограничился скамейками для отдыха и надевания коньков, а также канатами, которые были натянуты между деревянными рогатками. За вход бралось тридцать копеек со взрослых и двадцать с учащейся молодёжи. В этот час народа было немного, несколько фигур резало лёд.
Мистер Джером спросил, где сойти на лёд, не прыгать же с моста. И тут Тухля выдал речь о том, что кататься на этом катке опасно: лёд тонкий, течение реки быстро, каждый год проваливается с десяток-другой катальщиков. Наглая ложь, как известно, настолько заразительна, что Жаринцова не нашлась что возразить. Только головой покачала с укоризной.
Пока английский юморист не понял, какую шутку ему устроили, Тухля потребовал отправиться дальше вниз по Фонтанке. Следующей остановкой стал каток между Симеоновским и Аничковским мостами, который содержал некий Шитов. Сойдя с пролётки, Тухля выдал тираду о том, что на катке только с виду хорошо: фонари через речку навешали, флаги понатыкали, а лёд ужасный, того и глядишь, провалишься, переодеться негде, толчея ужасная, куда только смотрит городская дума. Все это было доложено на прекрасном английском, сдобренном русскими эмоциями.
Извозчик ни бельмеса не понял из журчания речи господина-калача, как он про себя обозвал Тухлю, однако подивился: и чего так заливаться соловьём перед иностранцем? Нет чтоб доставить настоящее удовольствие: сводить в баню и напоить водкой до бесчувствия. Ох, чудят бары.
Тухля знал, ради чего берёт грех на душу. Его мечта будет довольна, как ловко и виртуозно он испортил мнение о конкурирующих катках столицы. Мистер Джером выслушал, сказав: «Кто бы мог подумать», но не предпринял попытки опробовать подаренные коньки. Жаринцова от стыда готова была прыгнуть в Фонтанку. Но так и не собралась.
Вдохновлённый Тухля приказал извозчику к Соляному городку, напротив Летнего сада. Этот каток тоже держался на льду щедрой Фонтанки, но принадлежал Обществу физического развития детей. Здесь был установлен небольшой домик, где няни могли переодевать ребёнка, нацепив на ботиночки коньки. Днём за порядком следило трое строгих смотрителей и дама воспитательного вида. На всякий случай дежурил доктор с запасом йода, зелёнки, бинтов и мази от ушибов. Родители отправляли ребёнка покататься со спокойной душой. Картина на катке были умилительная: маленькие конькобежцы учились кататься или делали первые робкие круги. Над катком парил детский смех и радостные голоса. Трогательная картина, что скрывать… Любое сердце тронет.
Сердце Тухли осталось каменным. В семейной жизни он не добрался до детей. Сойдя с пролётки и не найдя, к чему придраться, Тухля трагически вскинул руку и заявил:
– Ужасно!
Этого показалось мало, и он добавил самый веский аргумент:
– Ужасно, ужасно. Не правда ли?
Мистер Джером обменялся взглядом с Жаринцовой, которая не знала, куда глаза девать. Если бы не заболевшее горло, такому позору она бы не позволила случиться. Конечно, господин Куртиц платит и ожидает пользы для своего катка, но надо же меру знать.
– В самом деле? – спросил мистер Джером. – По-моему, милый каток. Я бы не прочь тут покататься. Когда здесь катаются взрослые? Вечером?
– Не рекомендую, – отрезал Тухля. – Льдина может оторваться, унесёт в Неву. Были печальные случаи. Hodie Caesar, cras nihil! [45]
Тут даже Монморанси поняла, что господин заврался окончательно, тявкнула строго. Что именно она высказала, нам неизвестно. Мы человечий английский понимаем с грехом пополам, куда уж собачий.
– Вот, мистер Джером, вы наглядно убедились, что лучше катка Юсупова сада в Петербурге да и во всей Европе нет, – заявил Тухля. Маркетинг, который пока ещё не придумали, был явно не его конёк.
– А потому, – продолжил он, – предлагаю вернуться на каток Общества любителей бега на коньках, где вот-вот состоится открытие состязаний… Извозчик, в Юсупов!
«Ванька» тронул поводья, но тут мистер Джером выразил решительный протест. Монморанси его поддержала. С вежливой твёрдостью джентльмена он заявил: Петербург – столица льда и снега, но катков на сегодня достаточно. Хочет осмотреть культурные достопримечательности: Русский музей императора Александра III, Эрмитаж при Зимнем дворце. Ну и в оперу, конечно.
Катастрофу Тухля пытался остановить. Отговаривал, убеждал, умолял и тому подобное. И может, убедил бы. Но ему был нанесён предательский удар: Жаринцова заявила, что желание гостя надо уважить. Музей – так музей. Юсупов сад всегда хорош. А состязания начнутся завтра. Торжественным открытием можно пожертвовать.
Собачье сердце Монморанси отлегло: не поест, так согреется. Хотя чего интересного в музее? Краской воняет да холстиной. Вот трактир – другое дело!
– Извозчик! – гаркнула басом хрупкая дама, отчего возница маленько вздрогнул. – В Русский музей!
Тухля потерпел сокрушительное поражение. Как истинному римлянину, ему следовало броситься на меч. В Петербурге подходящего меча не найдёшь. Придётся влачить жалкую жизнь дальше…
Что он скажет своей прекрасной мечте?
42
Позволить себе роскошь пребывать в мечтаниях господин Шереметьевский не мог. Он навёл справки. Не те, что можно найти о каждом жителе столицы в справочниках, а те, что говорят шёпотом, под большим секретом и только проверенным людям. Недаром Леонид Алексеевич обзавёлся многочисленными знакомствами. И вот пригодилось. Сведения были получены. Хоть многие из них ограничивались намёками и полунамёками, но в общем и целом Шереметьевский прекрасно понял, почему владелец магазинов спортивных товаров имеет высокие покровительства. Знание было опасным. Говорить о нём вслух немыслимо. Он пожалел, что стал вести расспросы. Лучше совсем не знать. А так чего доброго кто-то проболтается, что начальник сыска проявил ненужный интерес.
Поразмыслив, Леонид Алексеевич нашёл несомненную пользу: если Ванзаров докопается до истинных причин убийства сына Куртица, то попадёт в капкан. Из которого не сможет выбраться. А то и поплатится головой. Наверняка поплатится. Кто узнал нечто подобное, долго не проживёт.
Шереметьевский был уверен, что в этот раз знает карты своего соперника, видит их, а Ванзаров об этом не догадывается. Редкий случай, когда начальник сыска раскрыл дело раньше своего подчинённого. Всего лишь угостив обедами нужных людей. Зная причину убийства, Леонид Алексеевич понял, что теперь может наслаждаться спектаклем, финал которого ему известен. Зрелище потрясающее, с трагическим финалом. Как жаль, что герой погибнет, но что поделать. Сам виноват. Вот до чего доводит зазнайство и непослушание.