Неловкость замяли. Господин ведущий, наклоняясь к детям, лично вручал коньки, гладил по головкам и ласково улыбался. Чем вызвал поток иронических фраз Громовержца, которые вольются в будущий репортаж.
Выйдя из павильона на снежную тропинку, девушка остановилась, будто наткнулась на невидимую стену. Она покачнулась, стала падать прямо на утоптанный снег. Но упала на что-то упругое и мягкое, как перина. Лежала, свесив руки, видя перед собой высокое голубое небо и чьи-то глаза. Мадемуазель не понимала, кто это… Кто-то знакомый, взгляд сильный, цепкий, нестрашный, ах, всё равно… Она тихонько опустила веки.
Ванзаров освободил руку, держа вес её тела на одной, зубами сорвал перчатку и кончиками пальцев, чтобы не сделать больно, шлёпнул барышню по щекам. Она вздрогнула, заморгала, взгляд стал осмыслен. Не такой водянистый, как секунды назад. Пришла в себя. «Слеза жандарма» не понадобилась.
– Вы, – тихо сказала она.
Надежда Ивановна близко смотрела в его лицо, видела усы воронёного отлива, русый вихор и эти странные, жёсткие и добрые глаза. Не понимала, что полулежит на его руке.
– Я, – ответил Ванзаров. – Вам хватит сил стоять?
Мадемуазель отметила: мир вокруг выглядит странно, незнакомо, будто под наклоном.
– Где я? – спросила она в лёгком тумане.
– На моей руке.
– Как я на ней оказалась?
– Не дал вам упасть.
Только сейчас мадемуазель осознала, в каком неприличном виде находится: лежит на руке мужчины. Прилюдно. Какой ужас… Она сделала слабую попытку встать, Ванзаров незаметно помог ей подняться. Не отвёл руку, за которую она уцепилась. Ноги держали её не слишком уверенно.
– Что случилось, Надежда Ивановна?
Барышня мотнула головой, отчего стало хуже, потёрла висок:
– Я не знаю… Не понимаю… Что-то такое вспыхнуло, и я… я… Ничего не помню… Какой позор…
– Небольшая неловкость, – твёрдо сказал Ванзаров.
– Что я сделала?
– Не отдали коньки девочке из убежища мадемуазель Жом. Вы с ней знакомы?
– Впервые слышу.
– Господин Куртиц предупреждал, что вызовет вас на вручение?
– Разумеется, нет, – ощутив собственное тело надёжно, Надежда Ивановна отпустила руку Ванзарова. И так стыда не обобраться. – Маменька рассердилась, не пускала, на нас оглядывались, еле согласилась, чтобы не вышел публичный скандал.
Мадам Гостомыслова как раз спешила по дорожке, насколько позволяли приличия и тяжёлая шуба. Подбежав, схватила дочь за руку, с тревогой глянула ей в лицо:
– Надя, что случилось?
Надежда Ивановна попробовала улыбнуться. Получилось не слишком убедительно.
– Ничего, маменька, всё хорошо. Небольшой обморок. Господин Ванзаров оказался вовремя.
Спасителя наградили взглядом для нерадивых слуг.
– Мадам Гостомыслова, позвольте задать вам…
– Не сейчас! – отрезала мадам и смягчилась: – Только не сейчас, господин Ванзаров… Позже… Я должна увести Надю из этого места. Немедленно.
Гостомыслова обняла дочь за плечи, но тут из павильона появилась пожилая дама в перьях. На морщинистых щеках мадемуазель Жом свисала широкая улыбка, открывая щербатый рот. Она чуть горбилась, бойко переставляла ножки в тёплых сапожках парадного вида. Манто на меховой подкладке было новым, надеваемое для торжественных случаев. Мгновенный портрет указал: старушка привыкла командовать, умна, хитра, любит украшения, даже слишком, выглядит куда богаче, чем может позволить себе начальница убежища для девочек, за пятьдесят пять лет, не замужем.
– А позвольте, позвольте! – вскрикнула она, шустро приближаясь. Голос звонкий, моложавый.
Мадемуазель Жом подскочила к генеральше, отвесила поклон чуть не в ноги, повернулась к Надежде Ивановне, задержала на ней взгляд и тоже согнулась в поясном поклоне. Распрямилась она легко, будто годы не сказались на гибкости тела.
– Я по-простому, уж простите, захотелось представиться и пригласить к нам, мадам Гостомыслова и юная мадемуазель. Посетите «Исток милосердия», каковым управляю множество лет. А благодетель наш, Фёдор Павлович, председательствует в попечительском совете. Дай Бог ему здравия и благоденствия на многие лета… А позвольте ручку, милая барышня Надежда Ивановна. Позвольте вам ручку поцеловать…
Мадам Гостомыслова загородила дочь.
– Прошу оставить нас в покое, – проговорила она с угрозой. – Не желаю вас знать.
Откровенная грубость мадемуазель Жом не задела. Она кивала и улыбалась:
– Жалость-то какая… А то осчастливили бы нас своим визитом… У нас хорошо, девочки послушные. Мы прислугу готовим вышколенную, умелую. Прислуга высшего достоинства. Может, себе кого приглядите? Скажем, барышне горничную…
– Пошла вон, – ответила Гостомыслова, как позволительно лишь вдове генерала.
Мадемуазель Жом хмыкнула и отправилась в павильон. Она напевала мотивчик, как вполне счастливый человек.
– Господин Ванзаров, примите благодарность, что выручили Надежду Ивановну.
Он молча отдал поклон.
– Пойдём, Наденька, пойдём скорее…
Елизавета Петровна чуть не силой развернула дочь. На пути оказалась моложавая дама, одетая кричаще ярко. Она склонила головку в модной шляпке:
– Мадам Гостомыслова, как хорошо, что застала. Фёдор Павлович везде ищет вас и Надежду Ивановну. Позвольте проводить к нему?
Дама говорила с Гостомысловой, но глаза неотрывно изучали Надежду.
– Нам некогда, – подхватив дочь под локоток, Гостомыслова потащила её прочь.
Надежда Ивановна обернулась. Беззвучно прошептала. Читать по губам Ванзаров был не мастер, но это слово не спутаешь: «Помогите!»
44
От помощи Аполлон Григорьевич отказался. Прозектор Мариинской больницы не настаивал. Он знал этого господина, который частенько вскрывал трупы, доставленные к ним. Отголоски великой и ужасной славы сюда долетали. Лебедеву предоставили всё, что он затребовал. На одном столе был положен садовый работник, доставленный вчера ночью, рядом – новенькое тело женщины.
В больничном морге было так холодно, что лёд не стаял с лица Симки. Держался надёжно. Лебедев поначалу занялся работником. Осмотрев внешние признаки, без колебаний разрезал полотняную рубаху и вскрыл брюшную полость. Собрал для исследований вещество из желудка и кровь, убрав образцы в бездонный саквояж. И перешёл к соседнему столу. Зашивать работника он не собирался. Чтобы великий криминалист тратил время на такую ерунду? Местный прозектор справится.
Первым делом Аполлон Григорьевич сколол с лица Симки кусочек льда, который отправил в пробирку с плотно притёртой пробкой. После чего занялся обычными манипуляциями вскрытия. Он-то привычный, а вас от лишних подробностей избавим. Не хватало, чтобы наш читатель хлопнулся в обморок.
Если бы кто-то вздумал провести состязания по вскрытию трупов, Лебедев без сомнений взял бы первый приз. Действовал быстро, сноровисто, с ловкостью мясника, разделывающего тушу. Пардон, конечно, за сравнение. Ну уж как есть.
Закончив сбор образцов, он снял широкий кожаный фартук, закрывавший от шеи до колен. Но остался в прорезиненных перчатках. Аполлон Григорьевич сразу приметил мелочь, которую оставил напоследок. Он приподнял левую руку Симки, за ней последовало окоченевшее тело, будто собралось встать. Его внимание привлекло скромное металлическое колечко на мизинце. У кромки металла кожа наросла бугорками. Так бывает, когда носят, не снимая много лет. Колечко стало с пальцем одним целым.
Среди инструментов прозектора поблёскивала полированным боком пила. Лебедев отказался от радикального способа снять кольцо. Приложив свою безграничную силу, он заставил колечко повернуться. На стороне ободка, скрытая ладонью, виднелась глубокая, почерневшая от времени гравировка: вензель «М» с «И».
Вынув из саквояжа походную лупу, Аполлон Григорьевич рассмотрел завитушки через увеличительное стекло. Хотя и так прекрасно видел.
– Это что такое? – пробормотал он. – Сюрприз нежданный.
45
– Какая приятная неожиданность, господин Ванзаров, оказывается, вы спасатель барышень. Ко всем прочим вашим достоинствам.
На губах мадам Дефанс блуждала игривая улыбка, но взгляд дерзкий, с вызовом, как шпага, обнажённая для поединка.
Ванзаров натянул правую перчатку не от холода, к холоду он был нечувствителен, а чтобы не выглядеть смешно. Мужчина в одной перчатке хорош для водевиля. Не для общения с дамой. Особенно подобной. Две перчатки придают уверенность даже слабым натурам. Надел и словно стал немного рыцарем или боксёром. В одной перчатке – совсем не то.
– Полагаю, разузнали, кто я, – ответил он, принимая поединок.
– Наши фигуристы такие сплетники, ничего нельзя скрыть. – Мадам Дефанс сделала фехтовальный выпад.
– Фигуристы ни при чём. Вас господин Протасов предупредил.
Ответный удар оказался внезапным, мадам Дефанс пропустила его.
– Откуда узнали? – спросила она и поняла, что поторопилась.
– Это логично, – ответил Ванзаров. – Кто я такой, на катке знают несколько человек. Если мы говорим о членах Общества. Садовника Егорыча в расчёт не берём. Иволгин будет молчать из страха потерять место. Господа Срезовский и Куртиц не станут с вами обсуждать такие вопросы. Дмитрий Фёдорович слишком правильный юноша, чтобы общаться с такой дамой, как вы. Остаётся Протасов, который был пойман за попыткой взлома.
Улыбка окончательно сползла с приятных губок, во взгляде появилась суровость. Но в этой суровости мелькал страх. Приметный для опытного глаза, конечно.
– Что это значит, господин Ванзаров? Хотите меня оскорбить?
– Нет, мадам Дефанс, не хочу, – сказал он без вызова, немного равнодушно, будто уже выиграл поединок. – Я не наводил справки о вас. Но знаю, кто вы.
– Неужели? И кто же я, по-вашему?
– Желаете напрямик?
– Да, желаю! – заявила она с вызовом.
– Извольте. – Ванзаров помолчал, будто подбирал слова. – Вы бланкетка. Дорогая бланкетка, бланкетка высшего класса. Ваша задача – приводить на тотошник богатых мужчин, которые проигрывают большие суммы на развитие фигурного катания. За что получаете свой процент. Дополнительно зарабатываете на клиенте обычным образом. Вы никакая не Дефанс. Настоящую фамилию выясним в полицейском участке при проверке паспорта. Регистрация для проживания в столице имеется?