Мадам открывала и закрывала ротик, как рыбка, выброшенная на берег. Буквально не могла выдавить из себя ни слова:
– Как вы… Кто вам…
– Логика, – ответил Ванзаров, словно успокаивал. – Ваша внешность слишком яркая для аристократического катка. Вы здесь, значит, это кому-то выгодно. Держитесь рядом с тотошником. Где тотошник – там мужчины при деньгах. Кому выгодно – очевидно. Далее. Вы проявили ко мне кокетливый интерес, решив, что общение с Куртицем и поручиком Брандом говорит о моём высоком положении. Вы ошиблись. Теперь пытаетесь исправить ошибку.
Она опустила голову. Будто рассматривала снег у ботиночек:
– Что с того, господин Ванзаров?
– Для вас – ничего, мадам Дефанс, – ответил он. – Меня не интересует, чем и как вы зарабатываете на катке и вне его. Мне нужна ваша помощь.
Мадам ответила быстрым взглядом, в котором было заметно много природного ума:
– Это правда?
– Слово чиновника сыска. – Ванзаров поднял правую руку, будто давал присягу суду.
– Чего вы хотите?
– Когда начнутся состязания по фигурному катанию?
– Завтра. Сегодня у фигуристов последняя тренировка. Через час стартуют забеги на скорость. Так что вы хотите?
– Приглашаю покататься. – Ванзаров указал на павильон. – Лёд отличный, погода чудесная.
Потребовалось несколько секунд, чтобы мадам Дефанс убедилась: странный мужчина не шутит.
– Не смею отказать вам, господин Ванзаров.
Они зашли в павильон. Иволгин с невозмутимым лицом выдал им коньки. Ванзаров ушёл на мужскую половину, мадам Дефанс на женскую. Через пять минут они встретились на веранде, где установили доску тотошника, а самые горячие болельщики согревались чаем и бутербродами. Ванзаров первым сошёл на лёд, предложил даме руку. Она приняла её. Легко оттолкнувшись, Ванзаров заскользил по чистому льду, увлекая за собой партнёршу. Коренастый мишка держался уверенно, с некоторым изяществом. Ничего особенного, конькобежец, владеющий голландским шагом. Они сделали большой полукруг по зеркалу пруда и оказались у островка, на котором снег тщательно утрамбовали. Мадам Дефанс хотела продолжить катание, но Ванзаров остановился. Место, отдалённое от посторонних ушей. Фигуристы тренировали фигуры далеко, около сцены и веранды.
– Мадам Дефанс, прошу отвечать искренно. Всё останется между нами.
В интонации чиновника сыска не было ни угрозы, ни нажима, ничего особенного. Почему-то мадам сразу поверила:
– Вы не оставляете мне выбора, господин Ванзаров.
– Рад, что мы поняли друг друга. В субботу утром вы видели Ивана Куртица?
Она молча кивнула.
– Здесь на катке?
Ответ тот же.
– Что вам было нужно?
– Ваня… – Она запнулась и продолжила: – Иван Фёдорович должен был вернуть мне старый долг.
– Насколько большой?
– Сто рублей, – ответила мадам без запинки.
– Как узнали, что Куртиц будет в этот час на катке?
– Случайно. Пришла утром на каток в ожидании… одного человека. Встретила Протасова, он говорит: «Ваня приехал, скоро будет». И он вскоре появился. Весёлый, довольный, под мышкой новенький костюм, завёрнутый в бумагу.
– Откуда Протасов мог узнать о приезде?
– Полагаю, Митя ему сказал, видела его около павильона.
– Долг Иван Фёдорович отдал?
– Обещал после, как покатается. И так внезапно умер. Осталась я ни с чем. Господин Ванзаров, больше ничего не знаю…
– С кем Иван Фёдорович разговаривал перед выходом на лёд?
Мадам немного задержалась с ответом. Будто взвешивала: можно сказать или нет.
– С Протасовым. С Картозиным, кажется.
– С Иволгиным?
– Кивнули друг другу. Иван держит с распорядителем дистанцию. Но почему вас это интересует?
– Потому что перед выходом на лёд Ивана Куртица отравили.
Ванзаров наблюдал, как на лице Дефанс проявляется осмысление страшной новости. Наконец осознала целиком.
– Я знала, что это случится, – сказала она.
– Назовите причину, мадам Дефанс.
– Дело в том… А, да что тут скрывать, это и так все знают… Протасов держал тотошник всего несколько недель, пока Иван был в Москве. Дело принадлежит Ивану, вернее господину Куртицу. Иван назначает и принимает ставки. А на тотошнике… – Она запнулась и замолчала.
– Много проигравших и обиженных, – закончил Ванзаров.
– Плата за азарт. Мужчины в нём нуждаются.
– Ваши клиенты обычно проигрывали?
– О них не спрашивайте, господин Ванзаров. Сама буду молчать и вам не советую интересоваться.
Намёк был похож на предупреждение.
– Господин Картозин участвует в забегах, когда делают высокие ставки?
– Вы всё поняли, господин сыщик. Может, закончим катание? Холодно стоять.
Ванзаров оглянулся. Вокруг них пустой лёд и снег по берегам.
– Снимите с левой руки перчатку, – мягко приказал он.
Всеми чертами лица мадам Дефанс выразила недоумение, но стянула перчатку и показала ручку. Ручка была ухоженная, гладкая, ноготки аккуратно подстрижены.
– Сколько лет назад вышли из убежища мадемуазель Жом?
Она отдёрнула руку, будто обожглась. Смысла не было. Ванзаров заметил полоску на левом мизинце: вросшее кольцо сняли при помощи клещей.
– Кто вам сказал?
Сказала психологика: мадемуазель Жом подмигивала мадам Дефанс сначала в толпе зрителей, а потом после неудачного приглашения Гостомысловых. В ответ мадам Дефанс в упор не замечала знаки дружеского приветствия. Как бывает, когда знакомый не желает признавать знакомство. След от кольца лишь подтвердил.
– Сколько лет тому назад вышли из убежища? – повторил Ванзаров. – Четырнадцать? Пятнадцать?
– Семнадцать, – бросила ему в лицо Дефанс. – Довольны? Прикажете изложить всю биографию?
– Серафиму Маслову знаете?
– А, вот откуда ветер подул! – Мадам не скрыла презрения к предательству подруги. – Разболтала Симка. Повстречаю – отвешу благодарность.
– Не сможете, – сказал Ванзаров.
– Это ещё почему?
– В ночь на субботу Симку убили. Закопали в снегу вот здесь. – Он показал на гладкий сугроб. – Завалили остатками снежного городка. Сегодня утром случайно нашли. На ней были новенькие ботиночки со «Снегурочками».
Новость мадам Дефанс приняла сдержанно. Торопливо натянула перчатку, долго не могла справиться с пуговичкой на запястье.
– Вот, значит, как, – проговорила она.
– В одежде Симки был найден туз червей с запиской. Подписан вензелем «М» с «I» десятичным. Кто мог так подписать?
– Я ничего не знаю, – слишком поспешно ответила мадам. – Господин Ванзаров, отпустите меня, я окоченела. Или давайте кататься, в самом деле.
– Почему вас заинтересовала мадемуазель Гостомыслова?
Кажется, Дефанс не сразу поняла, о ком речь:
– Ах, эта, московская гостья. Да, она каталась с Иваном, когда он умер на льду.
– Вы слишком внимательно рассматривали её.
– А вы слишком большое значение придаёте женскому любопытству, господин Ванзаров. Да, я засмотрелась на хорошенькую барышню. Какой была много лет назад.
– Напомнила вам кого-то?
Мадам еле сдержала крепкое словцо:
– Для сыщика вы слишком въедливый, господин Ванзаров… Хорошо, от вас всё равно иначе не отделаться. Да, эта юная московская барышня похожа… похожа на мою давнюю подругу.
– Как её зовут?
– Зачем вам? Она умерла много лет назад. Все юные барышни похожи.
– Как звали вашу подругу?
– Вы просто мучитель, а не сыщик… Люлина Катя. Довольны? Отпустите меня, прошу вас.
Предложив даме руку, мучитель покатил её вдоль берега к павильону. Ехали молча, Дефанс отворачивала голову. У веранды оставила руку кавалера, поднялась по ступенькам и скрылась в павильоне.
Призывно дымил самовар, бутерброды расточали ароматы. Ванзаров мужественно терпел. Как нарочно, ни Протасова, ни Картозина видно не было. Может, прячутся.
Сняв в комнате для переодевания коньки и вернув их распорядителю, Ванзаров вышел из павильона. К нему спешил швейцар, ковыляя и махая рукой.
– Господин… Ванзаров… – проговорил он, тяжело дыша и вытирая сухой лоб под козырьком фуражки. – Вас там… У ворот… Извольте… Провожу… Просят… Ждут…
46
Предметы, хранившиеся в саквояже, дождались своего часа. Аполлон Григорьевич вытащил образцы, собранные в морге, пластинку фотографии, туза червей с запиской и серебряную табакерку. Он не имел привычки откладывать то, что надо бы сделать сразу. Первым делом отправился в тёмную комнату, где держал фотографическую лабораторию, проявил пластинку, повесил сушить на растяжке с прищепками.
Вернувшись к лабораторному столу, потратил около часа, чтобы провести анализы проб из тел садового работника и Симки. Закончив, аккуратно составил протоколы, подписал, отложил в сторону. Надев прорезиненные перчатки, раскрыл табакерку. Внутри оказался белый кристаллический порошок. Сначала был применён самый точный инструмент криминалистки: собственный нос. Как всем известно, Аполлон Григорьевич обладал исключительно тонким обонянием, которое беспощадные сигарильи не испортили, а заточили до остроты скальпеля. Нос сказал ему, что находится в табакерке. На всякий случай он растворил немного порошка горячей водой, взял пропускную бумагу, смоченную трёхпроцентным раствором гваяковой настойки, и получил ожидаемый результат.
Манипуляции Аполлон Григорьевич совершал молча, тишину лаборатории нарушало шипение горелки. Что было на него непохоже. Он имел привычку вести диалог с предметами и веществами, которые попадали на исследование. Журил или хвалил их, смотря по результату. Однако сейчас не проронил ни звука. Даже мотивчик шансонетки себе не позволил.
Покончив с табакеркой, он ушёл в проявочную и вернулся с мокрой фотографией, которую держал пинцетом за уголок. Придержав другой уголок пальцами, Аполлон Григорьевич внимательно рассмотрел лицо Симки, будто пытался узнать. Недовольно хмыкнув, что означало отсутствие результата, он положил фотографию сушиться под пресс.
Настал черёд туза червей. Среди бездонного количества вещей в лаборатории имелся альбом с игральными картами. Вытащив его из-под альбомов с образцами тканей, Аполлон Григорьевич сравнил и убедился в том, что знал заранее. Что же касается почерка, то ему хватило рассмотреть строчки под лупой, чтобы прийти к окончательному заключению.