– Какая ещё прислуга? При чём тут прислуга? – искренно не понял страдалец.
– Ты хочешь узнать, что случилось с женщиной, которую откопал в снегах?
– Вот ещё глупости! – рассердился Тухля. – Знать про неё не хочу. Как ты расследуешь убийство Ивана Куртица?
Ванзарову потребовалось несколько секунд, чтобы звенья встали в логическую цепочку. Которая потянулась к новым выводам.
– Кто просил тебя узнать?
– Никто не просил, просто интересно. – Тухля принялся рассматривать свои носки. Не будем уходить в эти подробности.
– Об этом происшествии не писали в газетах, о нём знает узкий круг лиц. Кто просил тебя об услуге?
Пойманный друг заёрзал карасём на сковородке:
– Ничего подобного… Просто… Можешь секретничать, если тебе угодно…
Тухля испробовал улизнуть, но лёгким толчком в грудь был возвращён на диван.
– Применим маевтику, – сказал Ванзаров, возвышаясь над ним скалой. – Мадемуазель Куртиц считает, что ты мой брат. Почему? Простой ответ: ты сам ей назвался. Зачем? Вероятно, ты назвался ещё кому-то на катке, кого она знает. Распорядитель Иволгин упорно считает, что мой брат, похожий на меня, помогает мистеру Джерому. Чего быть не может: Борис на меня ничем не похож и занят в министерстве. Что остаётся? Остаётся господин Тухов-Юшечкин. Зачем он назвался чужой фамилией? Быть может, он жулик или лгун? Нет. Простой ответ иной: он вынужден был назваться так, потому что предъявил пригласительный билет на каток. Который в воскресенье утром сюда доставил посыльный от господина Куртица для меня.
Над диваном повисла нехорошая тишина. Тухля жалобно шмыгнул:
– Прости, Пухля… Я не хотел… Случайно вышло… Я думал…
– Что я тебя обманул?
Тухля был окончательно раздавлен стыдом:
– Я не хотел… Всё ради неё… Только ради неё… Прости меня…
Что тут сказать? Главное качество чиновника сыска: милосердие. К падшему и оступившемуся. Да, полицейский – меч закона. Только меч не должен рубить повинную голову. Наказать по закону – обязательно. Но не рубить. Милосердие – тяжёлое испытание. Не всем по силам. Ванзаров справлялся. К настоящим преступникам. Так неужели откажет в милосердии своему безалаберному и наивному другу?
– Закончив дело, хотел отдать билет тебе, – сказал он. – Прости, Пухля, прости. – Друг вытер слезу, не совсем трезвую.
Ванзаров сел рядом, обнял его за плечи и легонько тряхнул. Отчего перед глазами Тухли забегали радужные круги.
– Считаем, что ничего не было. Тебя об услуге просил господин Куртиц?
– Мадемуазель Куртиц, – ответил он и добавил с нежностью, которая всё объясняла: – Настасья Фёдоровна… Она чудо… Невероятная… Сказала, что это поручение её отца. Просила узнать незаметно…
– У тебя получилось, – ответил Ванзаров. – Когда она ждёт от тебя отчёт?
– Ничего такого… Никаких условий… Просто если вдруг, к слову, ты разболтаешь. – Про двадцать пять рублей Тухля скромно умолчал. Деньги ни при чём, когда любящее сердце… Ну и так далее.
– Да, я обычно болтаю на досуге о делах, которые веду. Особенно с тобой.
Что мог ответить Тухля? Только тяжко вздохнул.
– При встрече с мадемуазель Куртиц скажи: подробностей не знаю, но кажется, Ванзаров напал на след убийцы и кого-то подозревает. Запомнил?
– Не сомневайся, Пухля, не перепутаю. Ты меня знаешь…
Осталось убедиться, что прощёный друг не умрёт от голода и жажды, карманные деньги у него по-прежнему имеются: в наличии двадцать два рубля и тридцать одна копейка. Значит, за состязание в русской водке платил не Тухля.
Выйдя из дома, Ванзаров направился на угол Екатерингофского проспекта. Знакомый городовой козырнул.
– Поступали жалобы, что по ночам по Большой Садовой призрак летает?
Васькин выразительно хмыкнул.
– Уж и до сыскной дошло, значит, – ответил он и опомнился, что говорит непозволительно: – Так точно, ваш бродь, болтают всякое. Пристав не велел обращать внимания.
– Сам видел?
Городовой доверительно склонился к чиновнику сыска.
– Так точно… Летит, как мышь летучая, чёрный, крылья здоровенные… Страшно…
– Давно объявился?
– Так вот с начала января. Никаких неприятностей от него. Проскочит, и поминай как звали. Может, чья душа неуспокоенная?
– В котором часу его видят?
– Поздно, ближе к полуночи. Я же говорю: душа чья-то…
– Васькин, души не носят чёрный плащ, – оборвал мистические настроения Ванзаров. – Передайте господину Бранду моё приказание: сегодня ночью устроить засаду и поймать летающего господина. Это не призрак, а живой человек. Как поймают, держать до утра под арестом. Пока не допрошу. Любая ответственность – на мне. Исполняйте…
Городовой козырнул и побежал в участок. А про себя думал: «И как это господин сыщик вздумал призраков ловить? С виду вроде умный. А так – совсем отчаянный. Не знаешь, чего ожидать».
51
Гость был нежданный. Настасья Фёдоровна замерла на пороге. Будто не знала, что теперь делать. Будто не хотела пускать. Будто закрывала собой дом от беды. Стояла в проёме, придерживая дверную ручку. Она не поклонилась, не улыбнулась, но и не вскрикнула от испуга. Словно не нашлось подходящих чувств. Хотя ничего особенного в госте не было: самый обычный чиновник сыскной полиции. Разве что шапка модного фасона, которую воспитанно снял перед барышней и отдал поклон вежливости. Молчание затягивалось. Приглашения не последовало. И уходить гость не собирался.
– Кто там ещё? – донеслось через комнаты и коридоры.
Настасья Фёдоровна обернулась.
– Господин Ванзаров, – ответила она громко.
– Пусти…
Войдя в прихожую размером с его квартиру, Ванзаров отправил пальто с модной шапкой на вешалку. Настасья Фёдоровна, сложив ручки, исполняла роль горничной. Ванзаров пригладил вихор, который этого не заметил, одёрнул сюртук и тронул галстук-регат. То есть привёл себя в парадный вид.
Некоторые дамы выражают возмущение, дескать, что за несправедливость: мы полдня у зеркала вертимся, букли цепляем и вообще пудру банками переводим, а мужчина плюнул на ладонь, прижал пробор и готов, молодец-красавец. Как известно, мы против всякой несправедливости, а мужской подавно. Хочется спросить: дамы, а что вам мешает плюнуть на ладошку? Плюйте на здоровье. Вот именно…
К приготовлениям гостя Настасья Фёдоровна осталась равнодушна. Приложила пальчик к губам и легонько повела в стороны головой. Что могло означать «не выдайте» – впрочем, как и «новых угроз не получали». Так же молча Ванзаров подтвердил твёрдость их заговора.
Его провели через несколько комнат и большой коридор. На стенах были развешаны фотографии конькобежцев, кубков, медалей, награждения победителей, групповые снимки Общества. Среди множества снимков не было ни одного семейного портрета с женой и детьми или портретов сыновей. Чем в богатом купеческом доме обычно гордятся.
За большим столом завтрак не закончился. Во главе восседал Фёдор Павлович, по правую руку от него в тарелке ковырялся Митя. Место слева, судя по приборам, было Настасьи Фёдоровны. На Ванзарова хозяин дома не глянул, заканчивая разговор с сыном:
– Гони в шею этого дурака. Берись сам. Чтобы без глупостей. Справишься?
– Справлюсь, – ответил Митя, как полководец обещает разгромить врага.
– Хорошо. Заслужишь доверие, тогда сам знаешь. – Фёдор Павлович изволил одарить взглядом гостя и не пригласил позавтракать. – И вот ещё. Найди этих мерзавцев, Жаринцову с помощником, и напомни: если писателишка не снимется на катке со мной, она мне деньги вернёт, а её толстяку лично уши оборву.
Ванзаров подумал, что уши Тухли и не такое пережили. И ничего: на месте. Испытывать их на прочность в лапищах Куртица не следовало. А следовало этого избежать. Богатым купцам не позволено драть уши образованным людям. Подумаешь, забыл пластинку вставить в фотоаппарат. Наполеон Бородино проиграл – и то ничего.
– Ну!
Вероятно, Фёдор Павлович ожидал, что сейчас сыщик назовёт убийцу сына.
– Доброе утро, господин Куртиц, – ответил Ванзаров, отдав поклон. Он по-прежнему стоял около стола.
– Доброе у кого-то… Говори!
В столовую тихо вошла женщина в тёмном платье с белым фартуком и коронкой в волосах. Она держала большой мельхиоровый поднос, к счастью пустой. Заметив Ванзарова, отпрянула, чуть не выронив поднос, зацепив за косяк двери, и тут же скрылась.
– Долго молчать будешь?
Настасья Фёдоровна тенью юркнула на место, принялась мелко резать омлет.
– Господин Куртиц, в тумбочке вашей комнаты для переодевания хранится серебряная табакерка. Что в ней?
С досады Фёдор Павлович шлёпнул по столу, отчего тарелки и блюда с закусками дружно подпрыгнули:
– О, господи… Я уж думал… Ну к чему тебе это, Ванзаров?
– Держите там ванильный сахар?
Куртиц поднял руки, будто сдавался на милость победителю:
– Виноват… Держу… Что с того?
– Перед катанием обильно смачиваете кончик сигары во рту и опускаете в табакерку. Ванильный сахар медленно тает. Усиливает вкус сладкого табака. Сигару можно не поджигать.
Фёдор Павлович глянул на сына и дочь как на подозреваемых:
– Кто разболтал?
Взрослые дети молчали в полной невиновности.
– Ну хорошо, узнал, вынюхал, проведал. Дело с мёртвой точки сдвинулось?
– Ваш сын задолжал как минимум двум лицам.
– Чепуха! – ответил Куртиц так, чтобы сомнений не осталось. – Ивану ни в чём отказа не было. Ни у кого денег не одалживал, никому не должен. Я бы знал…
– Телеграммой Ивана Фёдоровича вызывали?
– С какой стати? У него дела были в Москве.
– Алексея на похороны брата вызвали?
Куртиц мотнул головой, будто стряхивая обрывки мрачных мыслей:
– Упрямый, моя порода… Да и незачем ему тут… Ивана не вернёшь…
– Держите игральные карты?
– Сам в руки не беру и сыновьям не позволено. От карт одни беды. Это всё, с чем пожаловал?
Ванзаров попросил разрешения осмотреть фотографическую комнату. Встав из-за стола, Фёдор Павлович швырнул салфетку в тарелки, назначил в сопровождающие Митю и удалился. За столом осталась Настасья Фёдоровна, которая была слишком озабочена омлетом.