– Блестяще! – со всей честностью заявил Ванзаров. – Ваша помощь бесценна, Аполлон Григорьевич.
Что ни говорите, господа, а лесть в умелых руках творит чудеса. Тучи рассеялись, молнии погасли, лицо Лебедева прояснилось. Только печаль осталась. Взяв конверт с купюрой, он подтвердил, что подпись на лицевой стороне сделана все той же рукой.
– Что намерены делать с деньгами? – спросил он, рассматривая «катеньку» [48] через лупу. – О, да тут экслибрис.
Ванзаров не понял, о чём речь: на ассигнации никаких особых знаков нет. Был шанс явить превосходство криминалистики над сыском. Чем Лебедев воспользовался, дав Ванзарову лупу и указав рядом с портретом императрицы еле заметные чернильные точки, которые собирались в букву «W».
– Есть любители метить свои крупные купюры, а потом ждать, когда они к ним вернутся. Развлечение купцов, говорят, даже пари меж собой устраивают: кто быстрее своё назад получит, – пояснил Аполлон Григорьевич. – Чья-то меченая купюра. Жаль, нет у меня каталога таких экслибрисов. Сразу бы убийцу поймали.
– Чрезвычайно важный факт, – сказал Ванзаров, мягко возвращая купюру. – Когда найду того, кто послал, обязательно спрошу, чей экслибрис.
Криминалист издал тяжкий, но безопасный вздох:
– Друг мой, как быстро проходит жизнь. Вы молоды и не понимаете этого, а мне уже пора думать о вечном.
Философское размышление указывало, что у великого криминалиста случился резкий перепад настроения. Надо быть настороже. Такая переменчивая натура, знаете ли…
– Надеюсь, подтвердите: в голландской табакерке синеродистый калий?
Бровь Лебедева поползла вверх и вернулась на место:
– Это так важно?
– Чрезвычайно.
– В таком случае… – Аполлон Григорьевич дотянулся до серебряной коробочки, открыл крышку, сунул кончик пальца в рот, затем в белый порошок и демонстративно облизнул. Эффектные номера были его коньком. – Желаете попробовать?
Сладкое Ванзаров не любил. Сахар не водка – много не съешь. Он смотрел на ухмылку великого друга. В голове его с треском рушилась такая прочная и надёжная цепочка. Логика помалкивала, не оправившись от удара: в табакерке должен быть яд. Вместо него – ванильный сахар.
– Благодарю, – выдавил он.
Лебедев тоже изучил повадки друга: увидел, что Ванзаров расстроен нешуточно. Увидел и тут же забыл о своих горестях. Достал из тумбочки заветную бутыль, разлил по мензуркам. Ванзаров не прикоснулся. Взгляд его упёрся в лабораторный стол. Сам он бродил в мыслительных дебрях. Как уснул с открытыми глазами.
– Что за трагедия, друг мой?
Мотнув головой, Ванзаров вернулся в наш грешный мир:
– Этого не могло быть, Аполлон Григорьевич.
– Почему?
– Господин Куртиц любит перед катанием облизнуть сигару и окунуть её в ванильный сахар. Вкус сладкого табака с ванилью на морозе и льду – невинное удовольствие. Табакерка хранится в тумбочке его личной комнаты. Тот, кто хотел убить Ивана Куртица, это знает. Надо всего лишь пересыпать в табакерку синеродистый калий. Чтобы произвести впечатление на московскую барышню, от которой он получил отказ, Иван повторяет манеру отца: макает сигару в табакерку, выходит на каток, отправляет в рот. Мороз и холодная сигара замедлят действие яда. Иван и мадемуазель Гостомыслова катаются. Белый порошок со слюной в большом количестве попадает ему в желудок и начинает действовать. Ничего не перепутал, Аполлон Григорьевич?
Лебедев согласно кивнул.
– Однако в табакерке ваниль, – добавил он. – Подмену табакерки исключаете?
– Нет смысла: Иван знает фамильную вещицу.
– Почему же знает? Вещь отца, мало ли сколько у него табакерок.
– Потому что знает, где лежит табакерка: в глубине за стопкой носков. Какой вкус у синеродистого калия?
Аполлон Григорьевич только плечами пожал:
– Вкус смерти. Никто из учёных в здравом уме не будет пробовать. Хотя где-то читал: какой-то отчаянный француз прикоснулся кончиком языка. По его мнению, у сухого порошка вкуса нет. Ну а синильная кислота уже имеет запах и вкус миндаля. Возможно, вас порадует, как погибла кухарка Куртица.
– Синеродистый калий? – спросил Ванзаров. И понял, что доставил удовольствие новой промашкой.
– У садового работника – доказано. А у неё – ни капельки, – ответил Лебедев, похлопав по листам заключения. – Причина смерти – утопление.
– Не может быть, – поторопился Ванзаров. – На льду нет прорубки, в которой могли держать её голову. Следов борьбы на теле нет.
– Верно подмечено, друг мой. Но вы не вскрывали бедняжку, не брали пробы желудка и образцы крови. Старик Лебедев всё ещё пыхтит из последних сил…
– Аполлон Григорьевич…
Укоризненный тон подействовал.
– Ладно, ладно… Перед смертью она получила изрядную дозу патентованного снотворного. Очень сильного. Пара капель действует как успокоительное, чуть больше погружает в глубокий сон. Продаётся в любой аптеке, выпускается швейцарской фармацевтической компанией. – Лебедев назвал известного производителя. – Пользовать от нервов не рекомендую: вызывает сильнейшее привыкание к лекарству.
– Симку усыпили, – сказал Ванзаров. – Выпила, не ожидая опасности.
– Выпила изрядно, примерно четыреста миллилитров чая.
– Заснула, её уложили в снег.
– И полили водой, – закончил Лебедев. – Формально она захлебнулась во сне. Лёд остался в гортани и на лице.
– Осталось забросать кусками снежного городка, – закончил Ванзаров. И тут же продолжил: – Туз червей?
– Обычные атласные карты. Колоды продаются в любой лавке.
– Благодарю, Аполлон Григорьевич, вы чрезвычайно помогли. – Ванзаров залпом опустошил мензурку.
Лебедев не отказал себе в удовольствии.
– Льстец, – сказал он, занюхав из голландской табакерки. – Я уже не тот, старею.
– Это вам актриски заявили?
– Ещё чего! Стонут от счастья. Тут другое. Память подводит.
– Не могу поверить, – из вежливости ответил Ванзаров. На голодный желудок «Слеза жандарма» взялась крепко.
– Благодарю, конечно. Но это факт. Уверен, что ещё где-то видел стальное колечко с вензелем «МИ» на руке Симки, перерыл все записи, а найти не могу. Просто дежавю какое-то. Дежавю и психологику вашу наука отрицает. Не знаю, что делать.
– Искали среди трупов? – спросил Ванзаров.
– Конечно. Где же ещё. В записях – ничего. А перед глазами так и вертится, зараза. Точно видел колечко с вензелем.
– Поищите среди живых.
Аполлон Григорьевич открыл рот, чтобы возразить. Но лицо его перекосилось, будто в нос впилась пчела, он вскочил, глаза выкатились из орбит.
– Гений! – шипящим змеем пробормотал криминалист, бросился к стеллажу, стал перебирать записные книжки, выхватил одну, пролистнул первые страницы и издал вопль: – Вот! Нашёл! Эврика!
Ванзаров захотел разделить радость находки. Лебедев показал записную книжку, в которой имелась запись от февраля 1882 года, семнадцать лет назад.
Он служил в полиции три года, о криминалистике тогда мало кто слышал, судебная медицина только начала развиваться. Молодой Аполлон Григорьевич приехал на вызов вместе с начальником сыскной части столичной полиции Иваном Дмитриевичем Путилиным и приставом Суворовского участка Васильевской части, капитаном Ивановым. В убежище для девочек случилось убийство. Убийца не скрылся, остался на месте.
– Девица лет семнадцати забила человека коньками до смерти, – продолжил он. – Как сейчас помню: стоит окаменевшая. Лицо, руки, одежда кровью забрызганы, она коньковые полозья сжимает и не чувствует, что руки режет. Не смогла кулаки разжать, так и стояла с коньками. У неё на пальце было такое же кольцо с вензелем.
– Знак выпускницы убежища мадемуазель Жом, – сказал Ванзаров. – Кого она убила?
Простой вопрос вызвал странное поведение: Лебедев потупился, сунул записную книжку на полку, взял Ванзарова за локоть и сказал тихо:
– Дело было закрыто. Сразу и наглухо. Как будто ничего не случилось. Бедняжку отправили в дом умалишённых.
– Так кого она убила в убежище? – повторил Ванзаров.
Аполлон Григорьевич повёл себя необычно: оглянулся на дверь и стал шептать на ухо:
– Дело грязное. Убитый мужчина лежал в кровати в… в непристойном виде. И это в убежище для девочек… Подробности сами додумаете. Я девушку не осуждаю, защищала себя. Негодяй слишком легко отделался. Будь моя воля, он бы у меня корчился под пытками. Не знаю, есть ли место в аду для таких мерзавцев. Я бы отдельный котёл для них устроил.
Гнев был искренним. То, что Лебедев недоговаривал, было, к сожалению, понятно. В полиции знали, что творилось в некоторых сиротских приютах и убежищах. Знало общество. Все знали и делали вид, что ничего не происходит. Будто ничего нет. Нет размалёванных девочек двенадцати лет на Невском. Городовые гоняли нищих, а их не замечали. Так принято. Пороки большого города. Ну что поделать. В Европе не лучше. И прочие разумные аргументы.
– Как её звали, помните? – спросил Ванзаров.
– В книжке записал, – всё ещё шёпотом ответил Аполлон Григорьевич: – Екатерина Люлина.
Ванзаров не показал вида, чтобы не утонуть в расспросах:
– Полицейский фотограф был?
– Как полагается для составления дела, снял её и жертву. Только дела не было.
– Кого она убила?
Снова заглянув в бесценную книжку, Лебедев вернулся и шепнул:
– Яков Павлович Куртиц, коммерсант.
– Знаете, кто это?
– Ни малейшего понятия.
– Брат господина Куртица, который сначала отменил, а потом приказал начать расследование, – ответил Ванзаров.
Аполлон Григорьевич выразился так, что мы не рискнём повторить.
– Говорю же: старею, – закончил он.
– Ваш мозг работает великолепно, – возразил Ванзаров. – После смерти брата Куртиц сменил название своих магазинов. В то же время его жена покончила с собой, оставив четверых маленьких детей.
– Причина?
– Могла узнать подробности смерти деверя. Господин Куртиц, кстати, председатель попечительского совета убежища.