– Под большим секретом. Сказала, что они принимают женщин. Только надо очень хотеть, и тогда получишь приглашение. Они ведь желания исполняют. Я так хотела… – Она не договорила. Но и так ясно, чего хочет женщина: век бланкетки недолог, подходит к концу. А денег накопить не успела. Обычная история.
– Приглашение нашли под дверью, церемония посвящения прошла тут, в саду, – сказал Ванзаров, будто повторял скучные истины.
Глаза мадам расширились, отчего показались выразительней.
– Вы и это знаете?
– Когда вас посвятили?
– В начале прошлой недели. Но откуда…
– У вас на щеке точка от укола льдинкой. Запудрили, но она видна.
Женщина невольно закрыла щёку ладонью:
– Вы всё отмечаете. А у самого ворот сорочки в крови.
– О чём говорили с Иваном перед его выходом на лёд? – в привычной манере ответил чиновник сыска.
– Он… Я… Я тогда соврала вам про деньги… Иван платил сразу, хоть мало, но платил. Встретила его случайно. Ждала клиента, а тут он. Иван сказал… Сказал, что скоро станет полным хозяином всего. Если хочу остаться, должна слушаться его беспрекословно. Платить за проигрыш клиента на тотошнике будет меньше. Довольный такой, важный, будто выиграл состязания.
– Он был членом «Братства льда»?
– Не знаю… Честное слово, не знаю, господин Ванзаров. Никто не знает, кто в Братстве. Может, и вы тоже. Проверяете меня: не выдам ли тайну, а теперь мне конец. – Она смахнула с носика невидимую каплю.
– Всё возможно, мадам Дефанс, что не противоречит логике. Вы забрали пепел из пятого номера?
Ответить мадам не успела. Что-то большое и тёмное явилось откуда ни возьмись. Даму взяли за ушко и приподняли так, что она вытянулась и завизжала.
– Ну здравствуй, Аделька, вот снова и свиделись.
Господин, что держал ухо женщины в массивной лапе, нёс на богатырских плечах распахнутую шубу, под которой блестели брильянты и сияло золото везде, где мужчина может носить драгоценности.
– Отпустите женщину, – приказал Ванзаров.
Его наградили взглядом и не нашли достойным соперником. Во всяком случае, по росту.
– Помалкивай, господин хороший, нашёлся защитничек шалавы…
Дальнейшая дискуссия потеряла смысл. Короткий прямой в солнечное сплетение, как раз над цепочкой с брелоками, был такой силы, что крупное тело дрогнуло, пошло волной, а пальцы, державшие ухо, разжались. Следующим движением Ванзаров всем корпусом ударил в область пуза, затянутого в жилетку, и перебросил господина через себя. Тот грохнулся оземь, ошалело глядя в чистое небо. После чего его перевернула сила непобедимая. Эта же сила заломила руку так, что здоровенный мужик взвыл, а колено вдавливало, заставив уткнуться лицом в снег. Всё произошло так стремительно, что со стороны могло показаться, что господин в шубе неудачно упал. Публика ничего не заметила, занятая аплодисментами выступлению фигуриста.
– Сыскная полиция Петербурга, – сказал Ванзаров, не ослабив борцовский болевой приём. – Арестованы за недостойное поведение и сопротивление полиции. Сейчас отведу в участок. Получите три дня ареста.
Мадам Дефанс держалась за покрасневшее ушко. Плюнув и не попав в голову поверженного, она побежала прочь. Не поблагодарив спасителя.
– Прощения просим, – раздался из снега сдавленный хрип. – Отпустите, господин полицейский… Прощения просим…
Ванзаров выпустил руку, которой владел безраздельно. Получив свободу, господин стал тяжело подниматься, кряхтя, постанывая и отряхивая шубу.
– Паспорт имеется?
Из мехов появилась паспортная книжица. Она подтверждала, что господин этот – саратовский мещанин Паратов Мокий Парфёныч. Регистрация в столице была отмечена как полагается: гость из провинции проживал в гостинице «Франция».
Паспорт был возвращён владельцу.
– Как посмели вести себя подобным образом с дамой?
Редко кто имел право отчитывать Мокия Парфёныча. Особенно тот, кто меньше ростом. То есть почти все. Но этот полицейский обладал такой силищей, что вызвало уважение.
– Обманула она меня на две тысячи рублей. Какая она дама! Наташкой Поповой зовут. Узнал в гостинице, в которую меня тащила, вон, напротив.
– Украла у вас деньги? – спросил Ванзаров.
Мгновенному портрету ничто не мешало закончить дело: волжский купец поднялся из мужиков, образование три класса, всего добился сам, около сорока лет, очень богат, хитёр и умён, привык к неограниченной власти, женат.
Мокий Парфёныч замялся:
– А позвольте узнать, с кем имею честь свести такое приятное знакомство?
Ванзаров назвался. Чем доставил Мокию Парфёнычу большое удовольствие. Как он заявил. Затем выложил историю о том, как в прошлом феврале приехал в столицу развеяться перед летней навигацией, познакомился с приятной дамой, которая пригласила на знаменитый каток. А на катке состязания в беге на скорость, ещё и тотошник. Захотелось испытать счастье в новом развлечении. Молодым любил побегать по волжскому льду. Будто в юность вернулся. Как ставку сделать, не зная спортсменов? Положился на чутьё: у него глаз намётанный на тёмных лошадок. Выбрал конькобежца под номером 13. Это число ему удачу приносит, поставил две тысячи, ставка один к трём. Конькобежец всех обошёл, а на последнем повороте вдруг упал, да так, что лицо разбил. Дело нечистое.
– Вам спортсмен сказал, что получил подножку?
– Паренёк помалкивал, только кровью утирался. Мне его признания ни к чему. Свои глаза имеются. И вот ещё: кто меня соблазнил катком? Эта прохвостка, Аделька Дефанс. Дальше сами понимаете. Уж простите, что не сдержался. Обойдёмся без участка? Позвольте мне…
Мокий Парфёныч полез за кошельком. Но заметил взгляд полицейского. Сообразил шустро, исправил ошибку, вместо бумажника вынул платок, утёр покрасневшее лицо. Из кармана выпала сложенная бумажка телеграммы. Подняв её, сунул в нагрудный карман пиджака.
– Позвольте прощения просить, от всего сердца, – предложил он. – Позвольте угостить вас кофе. В Петербурге варят чудесно, а я большой любитель. Окажите милость…
– Кофе не пью, – ответил Ванзаров.
– Так можно и не кофе!
– В столице надолго?
– Накоротке, вчера приехал, сегодня, завтра и послезавтра. Затем отбываю в Париж. Хочу развеяться перед летней каторгой: с мая ни сна, ни отдыха не будет, за всем глаз нужен.
– Где остановились?
– Во «Франции». Гостиница хорошая.
– Как оказались на катке?
– По личному приглашению Ивана Фёдоровича Куртица. Он тотошник держит. Только не вижу его. Буду ставить и сегодня, и завтра. Отыграться хочу, сил нет. Такая уж натура: пока своего не добьюсь – душе не уняться.
Отдав поклон, Ванзаров направился к дальней стороне пруда. Где происходило некоторое движение.
Между тем во втором отделении знаменитый фигурист Паншин подтвердил звание лучшего конькобежца России в сезоне 1898–1899 годов, чем блестяще поддержал славу русского конькобежного спорта.
Заключительным отделением состязаний было совместное катание двух конькобежцев. В нём судьи оценивали исполнение фигур так же, как в произвольном катании. Участвовало всего четыре пары мужчин. С большим отрывом в очках победила пара Паншин – Панин. Всё-таки два великих фигуриста. Как не победить.
Выступления дали Громовержцу повод проявить искусство прятать фигу в кармане. Чтобы читающая публика, которую не пустили на каток, презрительно улыбалась: дескать, ох уж эти развлечения богатых бездельников. А народ страдает.
Состязания по фигурной езде кончились. Военный оркестр сопроводил награждения тушем. Победителям вручили золотые медали и памятные жетоны. Проигравшие верили, что их победы впереди. Зрители остались довольны.
Пришёл черёд забегам на скорость. Рабочие тащили верёвку для ограждения дистанции деревянными подставками. Вынесли аспидную доску, на которой стали появляться имена спортсменов первого забега.
Азартные господа начали делать ставки.
60
– Держу пари, мистер Тухофф: это смертельный номер, – сказал англичанин, разглядывая странное сооружение, что находилось перед ним. Монморанси целиком разделяла опасения хозяина, забилась под мышку, мелко подрагивая.
– Ну что вы, мистер Джером, никакой опасности. Незабываемые впечатления. Хотя бы раз в жизни надо испытать. Потом будете рассказывать друзьям.
– Вы сами катались?
– Множество раз, – сказал Тухля, сопроводив ответ героическим жестом.
– Неужели? И до сих пор живы?
– Как видите, мистер Джером.
Бодрость мистера Тухофф не слишком убеждала. Джером не был трусом, много раз доказывал это делом, но сейчас решиться не мог. Отчаянный шаг. Для джентльмена, разумеется.
– Может быть, лучше ваша знаменитая русская тройка? – спросил он.
– Их нет в Петербурге, – отрезал Тухля.
– Неужели? Трудно поверить.
– В этом году зима долго не наступала, снега не было, а тройка запряжена в сани. Поэтому владельцы отправили тройки в Париж. В столице ни одной не осталось.
– Вы шутите, мистер Тухофф?
– Какие шутки, мистер Джером. Об этом газеты писали: в столице снег и мороз есть, а лошадиных троек нет. Так что – оленья тройка!
Тухля привёз англичанина на стрелку Васильевского острова, где гранитная набережная пологим и широким спуском упиралась в невский лёд. У кромки набережной стояли низкие сани, запряжённые тремя северными оленями с кустистыми рогами. Из всех удобств имелась шкура, брошенная на сплетённые верёвки, и узкая дощечка, на которой сидел человек в меховой одёжке с капюшоном, наглухо укутавшим голову. Из капюшона виднелось лицо, изъеденное глубокими морщинами. Погонщик держал на коленях длинный хлыст, достававший до оленьих затылков. Он дружелюбно кивал, приговаривая: «Катася, каспада, катася, пазаласта!»
– Что он говорит? – спросил Джером, ища достойный повод отказаться.
– Приглашает на приятную прогулку.
– Как мило. Какому народу принадлежит грум?
– Это самоед [52]