, – ответил Тухля, не переводя дословно.
– Samoed, – повторил писатель, будто пробуя слово на прочность. – Никогда не слышал. Вы точно катались, мистер Тухофф?
Тухля ответил таким выразительным взглядом, что сомнений не могло остаться: джентльмен не будет врать. Правда была только в том, что Тухля давно мечтал покататься на оленях. Жена, отсутствие денег и робость мешали совершить подвиг. Он решил, что если не теперь, то уже никогда. Другого шанса не будет.
– Quid est veritas [53], мистер Джером.
Аргумент крыть было нечем. Поискав место для пассажира, англичанин понял, что надо садиться на шкуру, под которой ничего, кроме верёвок. От оленей пахло так, что пришлось собрать силу воли, чтобы не зажать нос. Джером присел как мог дальше. Сани ответили хрустом игрушечного стульчика. Оказалось, что ноги девать некуда: ботинки надо ставить на деревянные полозья. Поза напоминала напуганного мальчика, который залез на крышу, слезть не может и сидит, поджав колени. Приняв невозмутимый вид, Тухля уселся рядышком, чтобы было не так страшно. Погонщик жестами указал перебраться на другую сторону. Тухля обошёл сани, сел и подумал, что погорячился.
– Отлично, мистер Джером. Прогулка будет приятной.
– Вы полагаете, мистер Тухофф?
– Да, я полагаю.
Самоед устроился на дощечке, издал гортанные звуки и шлёпнул хлыстом оленей.
– Мистер Джером, держи… – …успел сказать Тухля. Дальнейшее он помнил смутно.
Зато Монморанси не забыть самый страшный день собачьей жизни. Вопли погонщика. Хруст льда. Ледяной ветер, бьющий в нос и уши. Храп оленей. Что-то каменное и большое, пролетевшее мимо. Это была Петропавловская крепость. Жуткий толчок, когда вместе с хозяином её подбросило и Монморанси решила, что пришёл конец. Это сани перескочили через рельсы электрического трамвайчика, что по зимнему льду бегал через Неву. Снова бег. Поворот, когда они с хозяином чуть не опрокинулись на лёд. И снова ветер, топот копыт, вой погонщика.
И вдруг всё кончилось. Монморанси открыла глаза и поняла, что мир на месте, олени сопят, сани не двигаются. Погонщик что-то весело лопотал, а Монморанси думала об одном: «Дикая страна. Дикие нравы. Ни лапой сюда больше».
Джентльмены приходили в себя после приятной поездки. Тухля пришёл в себя не целиком, капелька осталась на льду, когда он, вцепившись в шкуру, мысленно прощался с женой, своей мечтой и Ванзаровым. Ещё он подумал, что некоторые мечты должны оставаться туманно недоступными. Так спокойней. Что подумал Джером, определённо сказать трудно: джентльмен умеет прятать мысли. Встав на негнущихся ногах, он прижал к груди Монморанси:
– Вы были правы, мистер Тухофф.
Тухля кое-как принял вертикальное положение. Беспечный ездок на оленьей упряжке не может позориться перед иностранцем, доползая до гранита набережной на карачках. Чего ему хотелось.
– Запомню это поездку навсегда. Самое незабываемое приключение моей жизни. Никто не поверит, что такое возможно.
– Я вам говорил, мистер Джером, – отвечал Тухля, собирая себя по кусочкам и уже чувствуя ледяные столбы ног.
– Отлично, мистер Тухофф. По счастливой случайности мы остались живы, значит, надо завершить важное дело.
– Какое дело, мистер Джером?
– Вчера мы успели продегустировать около дюжины сортов водки в «Медведе».
– Совершенно верно, мистер Джером.
– Меня беспокоит судьба оставшихся сортов. А вас?
В своей бурной жизни Тухля отвечал и не на такие вопросы.
– Чрезвычайно беспокоит, мистер Джером.
– Будет невежливо не познакомиться с ними.
– Поведение, недостойное джентльмена.
– Что о нас подумает бармен?
– Он подумает, что мы струсили.
– Но ведь это не так. Нельзя назвать трусами людей, катавшихся на оленях.
– Совершенно верно, нельзя.
– Тогда не будем терять время.
– Не будем, мистер Джером.
Опустившись на диванчик пролётки, которая дожидалась наверху гранитного спуска, Тухля ощутил труднообъяснимое блаженство. Да, господа, надёжность и спокойствие – вот что порой нужно для счастья. Не только истинному римлянину или джентльмену.
– Знаете, мистер Тухофф, понимаешь, как прекрасна жизнь, лишь после того, как чуть не потерял её.
– Гав! – поддержала Монморанси. Недаром говорят, что собака – это душа человека на четырёх лапах с хвостом.
Тухля был согласен глубоко и окончательно. Он приказал извозчику везти к «Медведю». Пролётка тронулась, повернула к Дворцовому мосту через Неву и тихонько покатила. После оленей езда по снежным ухабам казалась вершиной удобства и надёжности. Вот оно какое, удовольствие зимнего катания.
61
Нарезать круги в этом месте казалось странной причудой. Однако конькобежец в вязаной шапочке, вязаном свитере с цифрой 15 на спине кружил вокруг островка. Не спеша, чуть отталкиваясь ото льда, прогулочным голландским шагом. Голова его, как стрелка компаса, поворачивалась к берегам островка, он старательно рассматривал снежные откосы. Увлёкся, не замечая, что происходит рядом.
– Что потеряли, господин Картозин?
Конькобежец споткнулся. Ноги предприняли попытку удрать, но мозг не позволил. Картозин дёрнулся, будто кто-то невидимый толкнул в спину, и развернулся к господину, который пренебрёг правилами, выйдя на лёд без коньков.
– Убегать – глупый способ общения с сыскной полицией, – сказал Ванзаров. – Порыву не поддались. Отсюда вывод: вы человек разумный, вам известно, кто я и почему оказался на вашем катке. Господин Протасов наверняка предупредил.
Выставив левую ногу вперёд и опираясь правой на конёк, Картозин принял картинную позу, заведя руки за спину. Как принято у воспитанных людей и арестантов под конвоем.
– Что вам угодно?
Сложился мгновенный портрет: моложавый, не старше двадцати пяти лет, чуть ниже среднего роста, поджарый, спортивный, хорошо развита мускулатура, идеально завитые усики, прекрасное здоровье, слабовольный, поддаётся чужому влиянию, избалованный сынок богатых родителей, бездельник, не женат.
– Вопрос слышали, повторять нет нужды. Мы не в гимназии.
Самому себе Картозин казался внушительным, но глаза бегали.
– Я потерял, – сказал он и замолчал, стараясь придумать ответ. – Потерял одну вещь.
– Когда?
– Сегодня… Часа два назад… Катался и обронил.
– Два часа назад были состязания по фигурному катанию. Конькобежцев на скорость на лёд не пускали. Что потеряли?
– Перчатку.
– Они у вас на руках.
Вынув руки из-за спины, Картозин убедился: перчатки на месте.
– Потерял… Портсигар… Да, портсигар.
– Карманов в вашем костюме нет, положить портсигар некуда. Вы не курите. Судя по вашим усам, – сказал Ванзаров, чуть тронув ус воронёного отлива. – Придумайте что-нибудь ещё. Не торопитесь.
Картозин потряс головой, будто стаканом, в котором мешают игральные кубики. Голова была пуста. В присутствии этого господина не мог выдумать ничего. А ведь мастер рассказывать байки. Всем известно.
– Да что вам угодно? – дрогнувшим голосом заявил он.
– Мне угодно услышать правду.
– Какую ещё правду? Что за глупость…
Ванзаров ждал, чтоб волнение разгорелось. Его молчание раздувало страх в душе конькобежца. Слабую волю сломить несложно: не отводить тяжёлый ванзаровский взгляд. Нервный человек сам выдумает страхи. Сам испугается. И сломается. Как учит психологика.
В самом деле, не прошло полминуты тягостного молчания, как Картозин сменил гордую позу, стал переминать руки и отворачиваться.
– Не понимаю, что вам надо, – проговорил он.
– Я помогу. Ищете на островке следы церемонии принятия в «Братство льда». Полагаю, вчера вечером вас приняли в рыцари. Хотите проверить, что вам не приснилось, а случилось в самом деле. Свеча во льду, шёлковая повязка на глаза, укол льдиной в щёку. От неё осталась крохотная точка. Теперь вам предстоит пройти три ступени. Первое задание уже получили?
Губы пытались что-то произнести, но слова застряли в горле. Картозин не мог произнести ни звука. Так глубоко потрясение.
– Откуда вы… – смог он выдавить.
– За вами не следил. Вчера вечером, как нарочно, оказался далеко от Юсупова сада, – ответил Ванзаров. – У вас есть выбор, господин Картозин: с кем хотите иметь дело. Со мной. Или…
– Или? – подчиняясь чужой воле, спросил конькобежец.
– Или с тихими господами из Секретного отдела Департамента полиции. Они борются с врагами империи и мечтают познакомиться с рыцарем «Братства льда», чтобы вести с ним долгие беседы в казематах Петропавловской крепости. Что предпочитаете?
– Но если я… Мне тогда… Я же… Как…
– Желаете сказать, что за разглашение тайны Братства вам грозит смерть. От этой неприятности обещаю вас избавить.
– Согласен. – Протянув руку, Картозин не встретил рукопожатия и отдёрнул. – Готов, то есть…
Ванзаров спросил, как он попал в Братство.
История оказалась знакомой: множество слухов, никто ничего не знает, Картозин мечтал попасть, но его не приглашали. Как вдруг вчера нашёл в кармане пальто конверт, а в нём туз пик с кратким текстом: когда, во сколько и куда прибыть. Подписано «М», пересечённой «I». Карту следовало сжечь после прочтения. Что он и сделал. Пришёл ночью в сад, калитка была открыта, на островке в ледяном кубе свеча горит, голос приказал завязать глаза лентой. Голос неизвестен, не похож ни на кого из знакомых. Потом была церемония с вопросами, ответами и клятвой. Задания не получал.
– Господин Ванзаров, что теперь со мной будет?
– Какую мечту хотели исполнить при помощи Братства? – последовал вопрос вместо ответа.
– Выступать на европейских состязаниях и побеждать. На будущей зимней Олимпиаде тоже. О ней уже говорят.
Картозин был искренен, как ребёнок, которому обещана гора конфектов за хорошее поведение. Однако какие обширные, немыслимые возможности у Братства. И как приятно верить в них.
– В субботу утром вы встретились с Иваном Куртицем, – сказал Ванзаров, оставив грустные мысли при себе. – Что хотели от него?