Резкой смены разговора Картозин не ожидал.
– Я хотел? – переспросил он с сомнением. – Почему же я? Это Ваня меня попросил об услуге.
– Что именно?
– Принести банку синеродистого калия. Часам к трём.
– Вас не удивила такая просьба?
Картозин только плечами пожал:
– Что такого? Ваня занимается фотографией, у моего папеньки склады химических реактивов.
– Почему спросил у вас, а не у Протасова?
– Откуда мне знать. – Ответ прозвучал не слишком убедительно.
Зато логика быстро предложила решение. Самое простое.
– Протасов неумело распоряжался тотошником, пока Иван Фёдорович был в Москве, – начал Ванзаров, вытягивая мысленную ниточку. – Доходы упали, Иван был недоволен, Протасов обещал возместить убытки в размере тысячи рублей. У должника просить такую мелочь, как банку синеродистого калия, глупо.
Осведомлённости сыскной полиции Картозин не удивился. Испугался до печёнок.
– В этом не участвую, – поторопился он оправдаться. – То есть в делах Ивана на тотошнике.
– Конечно, участвуете. Выигрываете забег, когда гость делает крупную ставку на другого конькобежца. В прошлом году волжский судовладелец проиграл две тысячи. Его фаворит должен был выиграть, но вдруг упал. Кто подножку поставил?
– Мне об этом неизвестно. Бегаю честно, – ответил Картозин, изучая лёд под коньками.
– Банку с химикатами привезли?
Картозин чуть заметно кивнул:
– Вернулся на каток, а мне говорят: Ваня умер. Не поверил даже.
– С Иваном говорили последним перед тем, как он ушёл в комнату переодеваний?
– Нет, нет. – Картозин отмахнулся. – У павильона встретил его случайно, потом Митя ему пакет с костюмом передал, потом он с Протасовым сердито поговорил, ещё мадам Дефанс к нему подошла… Я самый первый. Господин Ванзаров, отпустите, у меня состязание.
Конькобежец был свободен. Легко разогнавшись, он поехал к павильону, где публика ожидала начала забегов. Навстречу ему промчался Иволгин. Подъехав к Ванзарову, умело затормозил и отдал поклон:
– Прошу простить, Родион Георгиевич.
– За что именно?
Распорядитель улыбнулся обходительно:
– Во-первых, что вынужден был вызвать пристава. Мне искренне жаль. Ничего не мог поделать: господин Срезовский приказал. Я человек подневольный.
– Извинения приняты, – ответил Ванзаров. – За что ещё?
– За то, что обязан просить вас покинуть лёд, начинают забеги. Уже выставляют ограждение для дистанции.
В самом деле, садовые рабочие во главе с Егорычем расставляли на расстоянии трёх метров от берега деревянные подставки на крестовинах, выкрашенные красной краской, в промежутках между которыми свисала верёвка.
– Один вопрос не слишком задержит состязания.
Иволгин перебирал коньками, как лошадь перед стартом:
– Извольте, господин Ванзаров.
– Вчера вечером здесь на островке был проведён ритуал принятия в «Братство льда». Не менее чем в четвёртый раз.
Распорядитель замер. Других эмоций не позволил. Молчал как джентльмен.
– Каток закрывается в десять, к одиннадцати вечера сад пуст, флаги опущены, калитка закрыта, – продолжил Ванзаров. – Так должно быть по правилам. В дни приёма в рыцари калитка оказывается незапертой. Кто Егорычу приказывает отпереть?
– Откуда мне знать, спросите у него.
– Нет нужды. Садовника никто не просит. Это слишком опасно, можно себя выдать. Способ куда проще: есть третий дубликат. Кто мог его сделать? Вы распорядитель, должны знать, что делается у вас на катке.
Иволгин решительно отверг подозрения и даже развёл руками:
– Летом здесь хозяйничает Общество спасения на водах, ключ может оказаться у кого угодно.
– Вы уже получили приглашение в Братство?
– Господин Ванзаров, – распорядитель перешёл на шёпот, – прошу вас… Не следует говорить об этом вслух. Это опасно.
– Намекаете, что Иван Куртиц проболтался и поплатился жизнью?
Иволгин оглянулся и так выразительно сожмурился, чтобы сомнений не осталось: Братство хранит свои тайны надёжно.
– Вы не рыцарь, – продолжил Ванзаров, совсем не испугавшись. – Но мечтаете, как и прочие.
– В моём положении это великий шанс изменить жизнь. Я бы его не упустил и вам бы не доложил, – ответил он.
– Благодарю за честность, господин Иволгин. Кстати, помните забег прошлого сезона? Саратовский гость тогда поставил тысячу на конькобежца, а тот вдруг упал, хотя должен был выиграть.
– Прекрасно помню. Только не тысячу, а две при ставке один к трём.
– Это был господин Котов?
– Это был я, – последовал ответ. – Разбил нос. Должен был выиграть, мечтал о победе. Мечта разбилась о лёд. С тех пор в забегах не участвую. Каждый должен заниматься только тем, что предначертано ему судьбой, и смириться перед великой неизвестной волей мироздания.
– Картозин подножку подставил?
Иволгин покачал головой:
– К сожалению, сам виноват. Плохо вошёл в поворот, не удержал равновесие. Этот господин, что ставку сделал, нашёл меня в раздевалке, всё допытывал, как да что. Искал виновных. А виноват лёд. И только.
– Вы кажетесь образованным человеком. Закончили университет?
– Сирота, с ранних лет вынужден сам пробивать себе дорогу. Служил приказчиком. Благодаря милости господина Куртица получил это место. Люблю книги, много читаю при любой возможности. Господин Ванзаров, нам уже машут… Прошу вас…
Сыскная полиция не станет причиной задержки состязаний. Конькобежцы на старте, нервы напряжены, только и ждут, когда помеха в виде коренастого господина очистит лёд.
По снежной дорожке Ванзаров дошёл до павильона. Треснул выстрел стартового пистолета. На веранде и по берегам болельщики болели за спортсменов, проносившихся мимо. Среди толпы Ванзаров заметил знакомый силуэт. Борис Георгиевич руками не махал, шапку с головы не срывал, наблюдал, как положено дипломату: не выражая эмоций. Даже не подпрыгнул, когда что-то твёрдое ткнулось ему под ребра, обернулся строгим лицом.
– Ты, – проговорил он, еле сдержавшись. – Что ты тут делаешь?
– Возвращаю вопрос тебе, – ответил младший непутёвый брат.
– Я, как член Общества, считаю своим долгом поддерживать личным присутствием мероприятия Общества.
– Подлизываешься, чтобы пригласили в «Братство льда»?
Борис Георгиевич смерил брата дипломатическим взглядом:
– О некоторых вещах не принято говорить вслух, Родион. Но если ты…
– Вот и помолчи, – бесцеремонно перебил младший. – Тебя пригласил в Общество и разболтал о Братстве один и тот же человек?
Старший знал, что от младшего можно отвязаться только одним способом:
– Допустим. Что с того?
– Как его зовут?
– Ты несносен, Родион.
– Что поделать, служба в сыске портит манеры. Кто он?
Уловив в голосе брата стальную нотку, Борис Георгиевич решил не испытывать судьбу: назвал имя приятного молодого человека, который не только дал ему рекомендацию, но и по секрету сообщил о Братстве. А затем познакомил с чудесным развлечением, на которое можно делать ставки: забеги на скорость. Ставки небольшие, так, для приятного волнения.
– С мадам Адель Дефанс тебя познакомил тоже Иван Фёдорович?
Такого подвоха Борис Георгиевич не ожидал. Не мог забыть, как от лёгкого движения глазок мадам Дефанс ощутил огонь, давно потухший в семейной жизни. В чём не мог сознаться даже себе.
– Надеюсь, это останется между нами, – проговорил совсем не то, что следовало.
– Надейся, – ответил Ванзаров. Меньше всего он хотел разрушить семейную жизнь брата. Зато у него появился козырь. Поучениям Бориса пришёл конец. Как и первому забегу на 500 метров. Зрители аплодировали победителю номер 8, господину Пуресеву. За ним финишировал господин Картозин, явно не в ударе. Последним пришёл номер 33. Неудачник Котов согнулся, держась за бок, и тяжело дышал.
– Ты знаком с Иваном Фёдоровичем? – спросил Борис Георгиевич, перекрикивая шум и хлопая в ладоши.
– Знаком.
– У доски он ставки принимает? Не могу разобрать. У тебя глаза лучше.
Испытывать зоркость глаз Ванзарову не было нужды.
Ставки принимал Дмитрий Фёдорович Куртиц, новый держатель тотошника. На доску он записал следующий столбец участников. Крупный господин в роскошной шубе сделал ставку. Митя выписал квиток и получил от Мокия Парфёныча сотенную купюру. Зрители ожидали забег на 1000 метров.
62
На краю большого поля, что занимало дальний конец Васильевского острова, стоял деревянный домишко не городского, а самого деревенского вида. В нём коротал одинокую старость бывший пристав Суворовского участка Васильевской части капитан Иванов. Домик он приобрёл перед выходом в отставку. Скромность жилища говорила о том, что пристав нёс службу честно, с купцов брал самую малость, чтобы не нарушать заведённый обычай. В памяти подчинённых ему жителей остался самыми добрыми воспоминаниями. Кое-кто поговаривал, что при Иванове был порядок, не то что нынче. Наверняка мерзкие личности, вечно недовольные погодой и властями.
Лебедев не навещал старика давно. Он думал, что бы такое привезти в подарок, и не нашёл ничего лучше, как захватить с собой штофик «Слезы жандарма». Гостя Николай Петрович встретил как родного. Обнял крепко, показав недюжинную силу, облобызал троекратно и даже пустил слезу. В гостиной находилась русская печь, дававшая тепло, на столе дымил самовар и пускала ароматы картошка в горшке с копчёным сигом на блюде. Гость преподнёс штофик. Хозяин разлил по рюмкам, произнёс тост за приятную встречу и принял, как говорится в полиции, на грудь.
– Ох ты ж, что же за чудо! – проговорил он, когда волна «Слезы жандарма» проникла во все уголки крепкого организма. – Откуда этакая прелесть?
– Домашняя настойка, – поскромничал Аполлон Григорьевич.
Картошка с рыбкой оказалась очень кстати. Они закусывали и вспоминали былые годы, Лебедев будто вернулся в юность. Хотя натура его не терпела сентиментальных воспоминаний. Какие воспоминания у криминалиста: трупы да трупы.