– Ей нужна была фотография Люлиной с дочками.
Мадемуазель молча покачала головой.
– Вздумала меня обмануть, дурочка. Только и смогла ключ украсть. – Не отрываясь, Жом смотрела на третью справа рамку на столе.
– Уверен: снимок, который искала Симка, у вас.
– Какой вы уверенный господин, Ванзаров. Можно позавидовать.
– Что случилось с дочками Екатерины Люлиной?
– Одна в прорубь бросилась, – Жом быстро перекрестилась, – а другой повезло. Не спрашивайте, не скажу, где она.
– Что случилось с самой Люлиной?
– Умом тронулась, бедная. Отправили в дом умалишённых на Пряжке. Через полгода пришла её проведать, а мне говорят: скончалась. Похоронена в общей могиле на Волковом кладбище. Без имени и креста. – Жом снова перекрестилась. – Отслужила по ней панихиду. Такая беда. Так что ради её памяти… Вы, господин Ванзаров, догадливый. А мне срочно требуется проверить сарай. Ключик вернёте?
Мадемуазель вышла из-за стола, получила ключ и оставила кабинет в полное распоряжение чиновника сыска. Она не виновата, если он будет своевольничать. Ничего не видела и не знает. Если вдруг потом с неё спросят.
Плотнее затворив дверь, Ванзаров подошёл к столу и взял рамку, на которую Жом пристально смотрела. В рамку был вставлен снимок девицы-горничной. Рамка немного толще, чем нужно для фотографии. Нащупав бугорок скрытого замочка, Ванзаров нажал. Рамка раскрылась, как гармошка, на пару снимков. На одном молоденькая девушка, не старше семнадцати лет, снялась с двумя девочками на руках, не старше четырёх лет. Внизу чернилами были написаны их имена: Астра и Ксения. На другом снимке молодая девушка, ровесница, стояла с двумя мальчиками того же возраста, подписаны: Кирилл и Павел. Не знала Симка, что ценное следует прятать на виду, а не скрывать под замком в сарае. Жом оказалась умнее.
Забирать фотографии не имело смысла. Логика объяснила, что они означают. Рамку Ванзаров закрыл и вернул на место.
Начальница ожидала в пустом коридоре. Обитатели убежища будто попрятались. Ванзаров подтвердил, что обещание исполнит.
– Очень надеюсь, – ответила Жом. – В кабинете не безобразничали?
– Рассматривал фотографии, – ответил честный чиновник сыска. – Насколько мне известно, у Серафимы Масловой было двое мальчиков. Куда они делись?
– У нас не задержались. А больше вам знать не полагается.
– Традиция дарить детские конёчки воспитанницам давняя?
Жом кокетливо подмигнула:
– И давняя, и прочная, и полезная, господин Ванзаров. Как наш благодетель Фёдор Павлович возглавил попечительский совет, такую заботу проявил. Да только в этом году, видать, в последний раз расщедрился. Жаден стал, прижимист очень. А так наши девочки с малолетства конькам обучены. Каждую зиму свой каток заливаем, тут рядом, в поле. Большая польза для растущего организма занятия фигурной ездой.
– И у коньков лезвия наточены.
– А как же, и лезвия наточены, и прилажены к ботиночкам. Ловко скользят девочки, красиво. Не только господам, хорошей прислуге надо уметь скользить по жизни. – И она вновь кокетливо подмигнула. Что дамам некоторого возраста делать не рекомендуется.
– Ваши воспитанницы так хорошо скользят, что иногда рожают в двенадцать лет.
Ванзарову пригрозили сморщенным пальчиком. Не всерьёз.
– А уж это вас не касается, господин сыщик. Не суйте нос, где прищемят.
– Пока не прищемили: у вас тут пахнет мужским одеколоном.
Жом быстро оглянулась по сторонам, будто проверяя закрытые двери:
– И правда пахнет. Это наша надзирательница Глафира пользует.
– Где крестите детей?
На лице мадам не дрогнула и морщинка.
– Где придётся, господин Ванзаров. Как не покрестить, если дети на свет появились.
74
Отец-настоятель Иона погасил лампадки, когда в храм вошёл незнакомый господин. Шапку снял, как полагается, не перекрестился, не подошёл за благословением. Отец Иона подумал, что зашедший из «новых»: современные образованные господа, что проповедуют свободу личности и освобождение от цепей морали, традиций и веры. Набрались глупостей в Европе, только смущают православный народ.
Он сказал, что храм закрывается, если какая нужда, приходите завтра. Господин передал поклон от мадемуазель Жом и сказал, что послан от неё с поручением.
Отец Иона обрадовался: Феодора Викентьевна не только деток убежища по воскресеньям водит, но и солидные пожертвования делает. Для храма существенные. На Васильевском острове народ небогатый, подают скудно. Мадемуазель Жом – благодетельница. Да и храм от убежища близко: свой приход. Психологика указала верно.
– Зачем матушка Феодора Викентьевна вас прислала, господин…
– Родион, – подсказал Ванзаров с поклоном. – Милейшая мадемуазель Жом хотела сверить даты рождения детей некоторых своих воспитанниц.
Сказано было так, будто самый обычный житейский разговор: если в убежище несовершеннолетние воспитанницы, отчего бы у них не появиться детям? Дети же, как цветы, сами собой появляются. По доброте душевной, а более по привычке священник не уловил опасный смысл. Для него просьба начальницы прозвучала обыденно.
– А для чего ей понадобилось? – только спросил он.
– Для порядка, – ответил Ванзаров.
Отец Иона кивнул: конечно, порядок, само собой. И больше не задавался вопросами. Так доверял авторитету мадемуазель Жом. А Ванзаров взял ещё один грех на душу. Там оставалось достаточно места.
Его провели в комнату, где хранились приходские книги записей крещения и венчаний. Иного свидетельства о рождении и семейном положении подданные Российской империи не имели.
Отец Иона распахнул дверцу шкафа, в котором стояли плотные ряды гроссбухов:
– За какой год Феодора Викентьевна желает?
– 1878-й, – ответил Ванзаров.
Священник вынул толстый том с золочёной цифрой на корешке и положил на конторку. Ванзаров приподнял тяжёлую книгу: в плотном обрезе зияла тонкая щель. Он развернул книгу на этом месте. Посреди переплёта виднелись обрывки вырванного листа.
– Батюшка, тут страница вырвана.
Отец Иона наклонился, увидел ошмётки бумаги и глубоко опечалился:
– Как же это… Такое безобразие. Что же теперь делать? У нас копии нет. У кого же рука поднялась?
Ванзаров вынул фотографию Симки:
– На прошлой неделе эта женщина пришла, просила показать эту книгу.
Сказано было с такой уверенностью, что священник глянул на снимок и согласился: да, она, просила об одолжении. И так отплатила за добро. А он позабыл за множеством дел.
– Она вам знакома?
– Нет, прежде не видел. Назвалась рабой Божьей Серафимой, сказала, что воспитывалась в заведении матушки Феодоры Викентьевны. На вид милая, добрая женщина, и такая неприятность.
– Недавно в этом храме служите?
– Недавно, пятнадцать лет всего.
– Часто деток воспитанниц мадемуазель Жом крестите?
Вопрос привёл в смущение. Отец Иона тяжко вздохнул и смахнул невидимую пыль с подрясника.
– Что поделать, как не покрестить, – ответил он с глубокой грустью. – Нельзя детям оставаться без крещения. Грех великий.
Нельзя сказать постороннему, что у настоятеля нет выбора: храм содержать надо, дьякону платить, заалтарнику платить, псаломщику платить, регенту хора платить. Столько расходов, а приход небогатый. Как отказаться, когда мадемуазель Жом щедро платит.
– Мадемуазель Жом выступает крёстной матерью?
– Именно так.
– А крёстный отец?
– Сторож убежища, Василий.
– Два-три раза в год бывает?
Отец Иона печально промолчал. Мучить доброго батюшку не имело смысла. Ванзаров сказал, что посмотрит книгу, обещает ничего не вырывать. Настоятель кивнул и вышел, чтобы закончить с лампадками. Вот так и губит людей доверчивость доброты.
Листая большие страницы, заполненные широкими записями прежнего отца-настоятеля о венчаниях и крещениях, Ванзаров не находил нужного. Отличить детей из убежища было нетрудно: по крёстной матери. Кроме себя, у мадемуазель Жом не было другой кандидатуры. Чтобы сведения не выходили за свой круг. Таких записей не было.
Пролистав на полгода от вырванной страницы, до сентября, Ванзаров наткнулся на запись о совершении таинства крещения отроков Кирилла и Павла. Крёстными родителями у них числились Феодора и Василий. Рядом на полях виднелась дырка. От надписи карандашом остались хвостики первой и последней буквы, напоминавшие вытянутые запятые. Вырвали очень давно: края дырки были ровными и плоскими, цветом не отличались от пропылившейся страницы. Симка сюда руку не приложила.
Примеряя имя, которому подходят верхняя и нижняя закорючки, Ванзаров вспомнил про часы. Время утекло коварно.
Он бессовестно опаздывал.
75
– Всего лишь полчаса! Ну что вы, какие пустяки. Пусть старик Лебедев превратится в сосульку, пусть главный врач ждёт. Главное, чтоб господину чиновнику сыска было удобно.
Спрыгнув с пролётки, за которую было заплачено грабительские три рубля, чтобы с Васильевского домчались, обгоняя ветер, Ванзаров получил то, что заслужил: Лебедев в раздражении, окружающий мир отравлен никарагуанской гадостью.
– Виноват, – сказал Ванзаров, снимая шапку и склоняя повинную голову. – Но я не виноват.
– Это как же понимать?
– Обязан был проверить некоторые предположения.
– Их, конечно, психологика нам подарила?
– Готов искупить ваши муки чем угодно.
Видя раскаяние друга, хоть и фальшивое, Аполлон Григорьевич смягчился, даже не стал раскуривать новую сигарилью:
– Вы же знаете, я борзыми щенками не беру.
– Чем угодно.
– Что бы такое с вас содрать, друг мой? О, с вас ужин в «Пивато». И считайте, что легко отделались. Шапку наденьте, мороз даже меня пробирает. Не хватало отморозить единственные мозги столичной полиции.
Ванзаров повиновался. На улице было темно и холодно.
– Что раздобыли? – спросил Лебедев, пряча нетронутую сигарилью. – Нашли убийцу?
– Имеется выбор кандидатур, – ответил Ванзаров. – Нам сюда?