– Иван Фёдорович, – ответила дочь.
Ванзаров обратился к ней:
– Надежда Ивановна, в записке было сказано переставить цветок на окно, когда деньги оставите?
– Глупость, конечно, но отчего не исполнить такую мелочь после кражи денег у маменьки, – сказала она и добавила: – Примите мою благодарность…
Любезностей от барышень Ванзаров избегал, как женитьбы.
Он вернулся в номер 3.
Закрылся изнутри и выбрал место так, чтобы от двери нельзя было заметить. Чтобы посетитель вошёл, взял деньги в наволочке и был пойман на месте преступления. Помощь не требовалась. Всего-то вторая ночь без сна.
78
Над головой грохотал колокол. Очнувшись в темноте, Тухля пытался понять, где находится. Он повернул голову и обнаружил, что на плече у него лежит мужское лицо. Глаза широко раскрыты, рот улыбается, усики подкручены. Лицо было тяжёлым и неподвижным. Как истинный римлянин, Тухля не испугался, а пошевелил руками. Руки обнимают нечто большое, что лежало на нём. Из неведомых глубин ему прошептало: «Это я, манекен, который ты украл, Андрей Юрьевич».
Разбираться с совестью в таком положении и в обнимку с манекеном нельзя. Эти ужасные часы ещё впереди. Он же для чего-то проснулся?
Опять прогремел колокол. Вонзился в больную голову хищными клыками. Тухля поморщился и догадался, что это дверной звонок. Ванзаров забыл ключи, трезвонит, не даёт мученикам выспаться. Кстати, который час? Тухля огляделся, но не нашёл в темноте циферблат.
Звонок напомнил о себе.
Что за неугомонный человек? Шляется по ночам неизвестно где.
Бурча про себя, Тухля начал героически вставать с дивана, не расставаясь с манекеном. Новая трель подгоняла его.
Прошлёпав босыми ногами к двери, Тухля хотел поставить манекен рядышком, но тут больную голову посетила невероятная мысль. Так, что Тухля сам изумился. И обрадовался. Припугнёт Ванзарова, будет знать, как забывать ключи.
Держа манекен на весу и прячась за ним, Тухля громко ответил:
– Иду, иду.
Нарочно громко повернул ключ в замке. И распахнул дверь.
Что-то ударило с такой силой, что Тухля полетел спиной назад, как стоял, и грохнулся об пол. Перед глазами вспыхнул фейерверк цветных кругов. Разгорелся и потух. Тухля провалился в бескрайнюю тьму.
Фигура 64 февраля 1899 года, четверг
Хорошее исполнение крюков представляет зрелище чрезвычайно красивое, поражающее быстрым, как молния, поворотом конька на льду и совершенно неожиданным, как бы сверхъестественным выездом на новую поверхность движения; правда, предварительное положение некоторых крюков очень некрасиво, но оно кратковременно и при энергичном быстром исполнении не замечается и не портит впечатления.
79
В темноте стрелки циферблата указали полседьмого утра. Мебель виднелась смутными очертаниями, зеркало трюмо лениво мерцало. Силуэт цветка мёрз на подоконнике. С улицы долетали звуки ранних телег и пролёток. Ванзаров провёл ночь в номере в напряженной готовности, слушая шорохи и движения. Проходила горничная, слышался голос недовольного жильца, коридорный пробежал с самоваром. Гостиница мирно дремала. Ванзаров был уверен, что не пропустил скрип замка или случайную тень в проёме дверного порога. Его никто не заметил, и он никого не спугнул. Потому что за деньгами никто не приходил. Вытаскивать Бранда из сна, чтобы устроить дневную засаду, не имело смысла. Тот, кто хотел сорвать куш, понял, что в номере ждёт ловушка.
Не надо расспрашивать господина Андреева: дескать, засела в гостинице полиция или показалось? Достаточно наблюдать за входом с другой стороны улицы. Увидеть в окне цветок, немного выждать и заметить, как в гостиницу заходит Ванзаров. Набраться терпения, чтобы убедиться: чиновник сыска остался внутри. Пожелать ему провалиться и скрыться. Такой удаче нужна сущая мелочь: Ванзарова надо знать в лицо, а также точно знать, что он пришёл к Гостомысловым. Такой осведомлённостью владели немногие. Кандидатура одна: Настасья Фёдоровна Куртиц.
Забрав со стола наволочку с ассигнациями, Ванзаров запер номер 3 и тихо постучался в пятый. Мадам Гостомыслова открыла сразу, была в том же платье, под глазами тёмные круги: не ложилась. Получив деньги, спросила, что ей теперь делать. Ванзаров просил не покидать номер. Если посыльный доставит новую записку, постараться задержать его под любым предлогом, вызвать хозяина гостиницы и сдать Андрееву. Тот будет предупреждён, вызовет городового. Ну а если посыльный окажется проворнее, хотя бы не сжигать записку, не спускать в ватерклозет и не рвать, чтобы клочки выбросить в форточку.
– Надя заснула под утро, у меня сна ни в одном глазу, – сказала мадам тихо. – Голова просто разрывается. Не знаю, хватит ли сил всё это выдержать.
– Скоро всё кончится, Елизавета Петровна.
Ванзаров отдал поклон и пожелал доброго утра.
Он разбудил спящего хозяина, дал строгие инструкции, что делать с посыльным, перешёл через Екатерингофский проспект и через несколько шагов оказался у подворотни своего дома.
Из утренней тьмы торчали ветви пальмы. Ванзаров на всякий случай поморгал. Никакой ошибки. Посреди Петербурга, зимы и мороза африканское дерево казалось привидением. Судя по кадке, пальма жила в магазине, откуда её беззастенчиво выдворили. Ванзаров подумал, что провинциальный купец чудит. Например, господину Паратову как раз под стать такая дурь: выкрасть пальму и оставить на улице.
Нельзя сказать, что Ванзаров любил растения. Чаще он ими питался. Нет, не пальмой, конечно. Съедобными растениями, что взращены российскими полями и лесами. В его холостой квартире растениям делать нечего. Погибнут от тоски без ухода. А заводить жену ради того, чтобы на окошках торчали горшочки с цветочками, дело хлопотное. В общем, Ванзаров сжалился над несчастной пальмой. Чтобы вернуть владельцу, как только поступит жалоба на кражу дерева. К досаде начальника сыска, дело будет раскрыто молниеносно.
Подхватив кадку, которая оказалась тяжёлой, Ванзаров потащил на третий этаж. Не дойдя до своей лестничной площадки, он увидел, что его дверь раскрыта, а в дверном проёме лежит нечто похожее на человеческие тела. Оставив пальму на ближайшей ступеньке, Ванзаров перемахнул через оставшиеся.
Тухля лежал на спине с закрытыми глазами, уложив руки вдоль тела, ботинками упираясь в порог. Рядом с ним приткнулась фигура с отменной талией. Вместо ног торчал штырь на круглой подставке. Ото лба и ниже голову фигуры пересекала глубокая трещина, в которой виднелась деревяшка вместо мозгов.
Встав перед другом на колени, Ванзаров наложил пальцы на шею: пульс был. Тихий, но надёжный. Вероятно, служба переводчика была столь трудна, что Тухля добрался до порога, а дальше силы кончились. Оставалось узнать, откуда появился испорченный манекен.
Ванзаров сходил за ведром и от души полил ледяной водой упитанное личико. Тухля издал жалобный стон и открыл глаза.
– Пухля, – пробормотал он. – Это ты… Зачем ты так со мной?
– Водный моцион придаёт бодрость на весь день.
Тухля стал моргать, вытер ладонью лицо, кое-как сел и стал поглаживать затылок:
– Ой, как болит… Не стыдно? Ещё и облил меня вдобавок.
– Что я сделал прежде?
– Ты меня ударил! Тебе не стыдно? Затылок расшиб, лоб болит. Я даже сознание потерял. Сердечно признателен, Родион Георгиевич.
Когда Тухля называл друга по имени-отчеству, это означало высшую степень обиды, практически смертельную и не смываемую ничем, кроме обеда в ресторане.
Включив электрический свет, Ванзаров поднял манекен. Деревянный господин с подкрученными усиками, ровным проборчиком, широко раскрытыми глазами тонко улыбался, будто говорил: «Смотрите, как я хорош даже без костюма. А в костюме просто блеск». Его не тревожило, что пол-лица рассечено. Зато Ванзаров увидел нечто иное. При свете трещина выглядела последствием удара чем-то острым и тяжёлым. Судя по ширине глубокого скола. Шашка так не разрубит. Ночной гость бил топором. Бил со всей силы, бил, чтобы покончить одним ударом. Это удалось. Во всяком случае, с манекеном было покончено. Придётся новую голову навинчивать.
– Рассказывай, что случилось, – потребовал Ванзаров, оставляя манекен.
– Что случилось, – повторил Тухля обиженно. – Среди ночи ты позвонил, я пошёл открывать, вздумал разыграть тебя, выставил перед собой манекен, а ты ударил так, что я свалился и потерял сознание… Ой, и на лбу шишка… Как тебе не стыдно, Пухля.
Из милосердия Ванзаров не стал напоминать, что называть его кличкой нельзя, помог подняться, усадил на диван:
– Когда был звонок?
Тухля скорчил недовольную физиономию:
– И ты ещё спрашиваешь? Не ожидал от тебя такого… Как же голова болит…
Остатками воды Ванзаров смочил полотенце и замотал шальную голову друга. На затылке Тухли явно имелась солидная шишка. Видимо, падал он со всего размаху, как стоял. Падение в обнимку с манекеном наделало столько шуму, что убийца не стал проверять, кого зарубил, скрылся. Из этих фактов психологика составила портрет ночного гостя.
– Хочу поздравить тебя, Андрей Юрьевич, – сказал Ванзаров, садясь рядом на диване.
– Это ещё с чем?
– Сегодня ночью у тебя был второй день рождения. Можешь записать и отмечать.
Борясь с болью, Тухля выразил всё сомнение, на какое был способен:
– Твои шутки неуместны, Пухля. Сделал гадость и веселишься. Как мило.
– Это был не я.
– Ну конечно, выдумывай больше. Не стыдно увиливать от ответственности? А ещё чиновник сыска…
– Ночь я провёл… – Ванзаров осёкся, чтобы не сказать «в гостинице», начнутся пошлые намёки. – В полицейской облаве.
Тухля ещё сомневался.
– Честное римское? – спросил он по студенческой привычке.
– Честное полицейское, – ответил Ванзаров.
Вздох