– Господин Тухофф, – обернулся он. – Видел вашего приятеля, мистера Ванзарова.
Тухля вежливо улыбнулся:
– Вам показалось, мистер Джером.
– Но я почти уверен…
– Уверяю вас, Ванзарову в гостинице нечего делать.
– Почему же?
– Сыскную полицию интересуют пропавшие пальмы и манекены, а до людей им и дела нет, – сказал Тухля, успев поймать пузырьки шампанского, рвущиеся наружу. – Уж я-то знаю.
86
– Не знаю, что и подумать.
Мадам Гостомыслова щурилась со сна, не вполне придя в себя:
– Который час?
– Половина десятого, – ответил Ванзаров.
– Боже мой! – Елизавета Петровна схватилась за сердце. – А Нади до сих пор нет… На улице ночь…
– Во сколько Надежда Ивановна ушла?
– Кажется… Нет, не могу сказать точно, видимо, от всех переживаний меня сморило сном… Кажется, около восьми… Да, наверное, взяла коньки, сказала, что хочет немного покататься.
– Кто-то приходил, пригласил её на каток?
Елизавета Петровна помотала головой:
– Не знаю точно… Надя разбудила, сказала, что сходит на каток… Что же мы стоим? Надо бежать искать её!
Ванзаров приказал не покидать номер. Ждать здесь. Решительный тон не оставлял выбора. Мадам Гостомыслова подчинилась.
Перебежав Большую Садовую, Ванзаров вошёл в ворота сада. Флаги были опущены, швейцар пускать не хотел, дескать, осталось меньше четверти часа до закрытия. Барышню в белой шубке и шапочке помнил, приходила, а вот вышла или нет – ответить не мог. Про распорядителя тоже сказать не мог определённо: вроде с утра был, а потом не замечал, столько людей сегодня посещало, за всеми не уследишь. А вот мадемуазель Куртиц определённо заметил: пришла на каток одна и с полчаса как покинула. Да и то сказать: никого не осталось.
Лампочки надо льдом были погашены, одинокая фигура конькобежца нарезала последний круг в темноте. Ванзаров подошёл к берегу и осмотрелся. Пустой лёд и сугробы. Оставался крохотный шанс, что Надежда Ивановна ещё жива, лежит где-то в снегу. Дорога каждая минута. Бегать по саду и заглядывать под каждый куст бесполезно.
– Кузя, Кузя, – позвал Ванзаров и призывно посвистел.
Из тьмы явилось лохматое существо, дружелюбно помахивая метёлкой хвоста. Ванзаров присел и погладил собачку.
– Кузя, надо найти. Девушка в снегу. Ты умная, понимаешь. Ищи, Кузя, ищи, помоги полиции, с меня вкуснейшая косточка.
Кузя бодро потрусила по дорожке, направляясь в правую часть сада, где густо росли деревья. Там было совсем темно. Собачка обогнула большой сугроб, села на задние лапки и тихо тявкнула. Ванзаров заметил чуть блестевшее лезвие конька. Раздумывать или звать на помощь было некогда. Встав на колени, он раскидал неглубокий сугроб, под которым лежала девушка в белой шубке. Лицо густо залеплено снегом, плотный снежок торчал изо рта. Вытащив снежный кляп, Ванзаров бережно приподнял Надежду на руках. Голова свешивалась, дыхания не слышно. Пальцы нащупали на шее слабенький пульс.
Ванзаров осторожно похлопал по щекам. Надежда не очнулась. Оставался последний способ. Держа на весу левой рукой Надежду, правой Ванзаров залез в карман сюртука, нащупал и вынул стальную фляжку. Вцепившись зубами в крышку, медленно поворачивал, пока крышка не свалилась. Перехватив фляжку надёжней, поднёс к холодным губам и влил небольшой глоток. Уж какой получился. И сразу приподнял Надежду, чтобы не захлебнулась.
Прошла секунда тяжкого ожидания.
Затем вторая.
Барышня вздрогнула всем телом, издала вопль, будто вынырнула на последнем дыхании из глубины вод, распахнула глаза, моргнула, посмотрела осмысленно, пробормотала:
– Ванзаров! – И упала головкой ему на плечо.
Спасибо Лебедеву, что сунул фляжку «Слезы жандарма» в качестве подарка.
Ванзаров слушал её дыхание. Надежда Ивановна дышала тихо, но ровно. Из предсмертного забытья она перепрыгнула в глубокий сон. Молодой организм справился с потрясением, требовалось восстановить силы во сне. Зная убойную силу «Слезы», Ванзаров был уверен, что она не проснётся до утра. Он медленно встал с колен, не выпуская из рук Надежду. Такой силовой номер можно показывать в цирке. Его увидела собачка.
– Спасибо тебе, Кузя, – сказал Ванзаров, подхватывая спящую так, чтоб коньки торчали в сторону. Надежда казалась младенцем, который свернулся на руках отца. В таких руках ничего не страшно. Защитят от любой беды. Если придётся – не раздумывая отдадут жизнь. Если придётся. За ребёнка, за девушку, за Родину. За любого, кто нуждается в защите. Очень надёжные руки. Немало таких у нас. Уж поверьте…
Кузя проводила Ванзарова с ношей. Поджидавший швейцар удивления не позволил, только ворота распахнул. В самом деле, что такого: молодой человек несёт на руках спасённую девушку. Нести недалеко, через улицу. А приличия пусть заткнутся и помалкивают.
Фигура 75 февраля 1899 года, пятница
Наружный выкрюк вперёд – фигура нетрудная, но при изучении её довольно неприятная тем, что на ней очень легко упасть, легче, чем на какой-либо другой фигуре, и при этом почти всегда случается больно удариться о лёд костью бедренного сустава; впрочем, если все движения исполнены точно и смело, то падения легко избегнуть.
87
На дебаркадере Варшавского вокзала было шумно. У вагона первого класса поезда Санкт-Петербург – Париж собралась большая толпа дам и господ. Провожали знаменитого английского юмориста, посетившего столицу. Мистер Джером снова был в клетчатой крылатке, какую надевал в дорогу. Счастливая Монморанси сидела у него на руке. Багаж занесли в вагон. До отхода поезда осталось наговорить торжественных речей. Чем ораторы и занимались. Тухля переводил, пощадив выздоровевший голос Жаринцовой. Как всегда в таких случаях, речи говорились высокопарные, без меры превознося талант мистера Джерома на высоту гения. Что Тухля маленько исправлял в английских фразах. Такой цензуре Жаринцова не возражала.
Торжественные проводы были подпорчены странным происшествием: из вагона был выведен пассажир в роскошной шубе с кожаным саквояжем. Господин упирался, ругался, грозился жалобами и возмущался беззаконию. Что не действовало на невзрачных субъектов в серых пальто, которые вывели его под руки, применив силу. Кто это, осталось неизвестным, меховая шапка низко сидела на лбу, а за густой бородой и усами трудно разобрать лицо. Господина в шубе увели в сторону, чтобы не мешал провожающим. Тут же про него забыли.
До отхода поезда осталось пять минут. Речи кончились. Мистер Джером взял ответное слово. Он был краток. Сказал, что запомнит эту поездку на всю жизнь, Петербург навсегда останется в его сердце, домой он увозит самые лучшие впечатления, а по возвращении напишет книгу о России, назвав её «Люди будущего». Переводя, Тухля ничего не переврал. Писателя искупали в овациях. Джером пожал руку Жаринцовой и Тухле, помахал на прощание и вошёл в вагон. Обер-кондуктор закрыл дверь тамбура, паровоз дал гудок, поезд тронулся и покатил в далёкий Париж. Публика махала на прощание, идя за уходящим поездом, сколько хватило дебаркадера.
– Уехал? – спросил строгий голос.
Тухля издал звук «ай!» и обернулся.
– Пухля! – воскликнул он. – Ты как здесь оказался? Почему не ночевал дома?
– Не называй меня так… Надо было снять с поезда субъекта, который по чужому паспорту и билетам вздумал укатить в Париж. А дома не ночевал по служебной надобности, – ответил Ванзаров.
Он не мог посвящать друга в обстоятельства прошедшей ночи. Как занёс на руках Надежду Ивановну, как успокоил «Слезой жандарма» рыдающую Елизавету Петровну, как вызвал Лебедева, который подтвердил, что с барышней всё в порядке, как до утра остался в гостиной по просьбе мадам Гостомысловой, чтобы ей было спокойнее, а в шесть часов, когда проснулась Надежда Ивановна, выслушал её признание; как в участке разбудил Бранда и отправил арестовывать неудавшегося убийцу, а чуть позже – Курочкина с агентами по иному адресу. В общем, пустяки, говорить не о чем.
– Вот как: служебная надобность, – сказал Тухля, изображая проницательность. – Опять ваше сыскное magnum ignotum… Ну темни, темни. А я знаешь, принял решение: буду писателем. Как мистер Джером. Начну писать криминальные романы про сыщиков. Они хорошо расходятся. Может, жена Юлия ко мне вернётся… Да и то сказать, писатели в России – богатейшие люди. Графу Толстому выплатят двадцать пять тысяч рублей за публикацию в «Ниве» его нового романа «Воскресение». А Чехов, как слышно, продал издателю Марксу права на свои сочинения за шестьдесят пять тысяч рублей. Ты только представь, Пухля, какая куча денег! Ты видел такую?
– Видел, – ответил Ванзаров.
Ответ показался странным. На всякий случай Тухля не стал допытываться.
– А у нас хорошая новость, – продолжал он. – Мы с мадам Жаринцовой решили пригласить в Петербург знаешь кого? Никогда не угадаешь!
– Шекспира?
Тухля досадливо отмахнулся:
– Ты пошл, Пухля… Сегодня утром мы отправили пригласительную телеграмму в Америку Марку Твену! Ждём его летом в столице.
– «Принц и нищий», – сказал Ванзаров, думая о своём. – Бродяга стал королём, король бродягой. Интересная история. Познакомь, когда мистер Твен приедет.
– Будет зависеть от твоего поведения, – ответил Тухля, надуваясь важностью. – Ты сейчас куда? Давай с нами.
– Не могу. Дела службы.
– Жаль. – Тухля вздохнул. Он рассчитывал, что Ванзаров заплатит за обед с Жаринцовой, на котором будет составлен план пребывания Марка Твена в Петербурге. – А что за дела? Спрашиваю не из пустого любопытства, спрашиваю как писатель криминальных романов. Мне нужна фактура…
– Надо закончить кое-что на катке Юсупова сада.
Ванзаров пошёл к привокзальной площади, где, пугая извозчиков, дожидалась закрытая полицейская карета с решётками на окошках.