– Какой ужас, – не сдержалась Елизавета Петровна. – В таком возрасте… Она же сама была ребёнком.
– Обществу проще не замечать или сделать вид, что ничего ненормального в этом нет, – ответил Ванзаров и продолжил. – Люлина родила двух девочек-близняшек: Астру и Ксению. Астру отец удочерил, дав новое имя Настасья, своё отчество и фамилию Куртиц. Ксению все считали погибшей. Думали, что утонула в проруби. Девочкам убежища Куртиц дарил детские коньки. Надежда Ивановна, вероятно, что-то вспомнила на открытии состязаний. Потеряла сознание… Перед тем как пойти к проруби, маленькая Ксения пережила потрясение, о котором ничего неизвестно. Могу лишь сказать: мать спасла её, заплатив высокую цену.
– Какую?
– Люлина сошла с ума.
Елизавета Петровна склонила голову в поклоне:
– Спасибо, Родион Георгиевич. Правда тяжела, но лучше так… Куртиц знает про Надю?
– Нет. И никогда не узнает, – ответил Ванзаров.
– Вы уверены? Надя так похожа на Настасью. Я это заметила, когда она к нам пришла, но не могла допустить, что они родные сёстры… Подумала: всякое бывает, все юные барышни похожи…
– Свойство человеческой психики – не замечать того, что находится прямо перед глазами. Часто истина так проста и очевидна, что заметить её невозможно. В этом случае всё просто: Куртиц был уверен, что Ксения погибла в проруби. Фёдор Павлович видел Надежду и был слеп.
– Они видя не видят, и слыша не слышат, и не разумеют? [60]
– Цитата уместная, мадам… Митя, Алёша и даже Иван тоже были по-своему слепы: видели красивую барышню. Настасья видела сестру и не понимала, что собирается убить родную кровь. Быть может, они принимали Надежду за дежавю. Я именно так обманывал себя некоторое время. Только Симка сразу догадалась. И пустилась в авантюру. Кажется, она рассчитывала получить от вас дачу под Петербургом за молчание. Подозревая что-то подобное, вы привезли в аптечке яд. Чтобы покончить с собой. И с дочерью. Если не останется выбора.
– Заметили?
Ванзаров счёл уместным промолчать.
– Мать… Та бедная женщина… Что я могу для неё сделать?
– Ничего. Она под чужой фамилией и присмотром врачей. Её не надо тревожить.
Мадам Гостомыслова взяла руку Ванзарова в свои ладони:
– Родион Георгиевич, позвольте сказать… Не имею права говорить это по приличиям, но какие теперь приличия… В общем, Надя мне призналась: если вы сделаете ей предложение, она с радостью согласится. В моём согласии не сомневайтесь. Вы лучший выбор, какой могу желать для своей дочери. Несмотря на то что служите в полиции. Всё, что есть у меня, – будет ваше с Надей. Хотите – живите в Москве, хотите – в Петербурге. Для меня имеет значение только счастье дочери.
Ванзаров мягко освободил руку и встал:
– Благодарю за оказанную честь, Елизавета Петровна. Не имею права испортить жизнь вашей дочери.
– У вас невеста? Вы помолвлены?
– Жены нет, невесты нет, я один. Держу домашнего питомца.
– У вас болезнь?
– Доктора обходят меня стороной.
– Тогда что мешает умному, честному, здоровому мужчине взять в жёны прекрасную девушку, которая его любит? Создать семью, растить детей? Быть счастливым?
Ванзаров вспомнил холодные глаза Надежды. Как невские проруби.
– Для меня семейное счастье невозможно, – ответил он.
– Но почему?
– Из меня не получится муж и отец семейства. У меня нет интересов, кроме полицейской службы. Все мысли и силы отдаю сыску. И ничему больше. Прошу извинить.
– Это ваше окончательное решение? – спросила Елизавета Петровна.
– Так точно. Уезжайте из Петербурга. Лучше сегодня вечером. Мне пора. – Он поклонился.
– Уходите… Уходите немедленно. – Мадам отвернулась.
У двери Ванзаров обернулся. В гостиную вышла Надежда Ивановна. С ресниц не смахнула остатки сна. Она не могла понять: в самом деле или только кажется? Ванзаров предпочёл остаться видением.
В холле прихорашивался новый жених. В этот раз в модном пиджаке и чистой сорочке с галстуком.
– Поздравляю, Алексей Фёдорович, – сказал Ванзаров.
Алёша вздрогнул и улыбнулся:
– Приятно слышать от вас. Победа была трудна.
– Поздравляю, что всех обманули. Выполнили три поручения «Братства льда»: уехали в монастырь, чтобы по секрету тренироваться в Москве. Второе поручение: вернулись тайно и в номере усиленно занимались физическими упражнениями с гантелями и резиновым бинтом. Третье: приняли участие в забеге. Обманули, что следили за Гостомысловыми. Не следили, а прятались, чтобы вас не раскрыли раньше времени. Дверь держали открытой, чтобы запах пота выветривался. После нашей встречи жили в убежище мадемуазель Жом. У них каток в глухом месте, никто не увидит. Братство исполнило вашу мечту: стали конькобежцем на скорость. Чуть не разорив отца.
– Ну… Как вам сказать… Знаете ли… – Алёша не мог подобрать слова. – Как вы узнали про убежище?
– Любите дорогой одеколон, запах приметный, – ответил Ванзаров. – Снова собрались делать предложение Надежде Ивановне?
– В этот раз рассчитываю на успех.
– Вы опоздали. Она уже дала согласие, руку и сердце. Сегодня возвращается в Москву.
С досады Алёша треснул по невинному зеркалу:
– Что за невезение… А кто меня опередил? Что за счастливец?
– Тайна сыска, – ответил Ванзаров.
90
Отчитавшись перед Шереметьевским об окончании дела, Ванзаров получил в качестве награды два дня выходных. Чтобы развеяться, он надумал сходить на каток Юсупова сада. Напоследок. Новый и незнакомый распорядитель, приятный молодой человек с манерами, выдал коньки.
Ванзаров вышел на лёд и неторопливо поехал.
– Недурно катаетесь, Родион Георгиевич.
Ротмистр Леонтьев появился из ниоткуда. Выглядел всё так же: модный столичный бездельник, прожигатель жизни.
– Честь имею, ротмистр.
– Ну что за официальность. – Леонтьев подхватил его под руку и покатил без принуждения. – Что нового расскажете?
Ванзаров рассказал. Леонтьев выслушал и долго молчал:
– То есть никакого «Братства льда» не существует?
– Это fake, как говорят англичане, подделка. При помощи фантома Братства управляли людьми. Вслепую. Рыцари не догадывались, ради чего устроен большой обман.
– Какая полезная идея, – сказал ротмистр. – Сколько осталось живых рыцарей?
– Двое, я их назвал, – ответил Ванзаров.
– А тот, кто выдумал Братство?
– Он в камере 4-го участка Спасской части.
Леонтьев слишком быстро простился и покатил к павильону.
Ванзаров сделал большой круг мимо островков и с разгона въехал в спину чиновника Министерства иностранных дел, который тренировал голландский шаг.
– Ну конечно, ты! – вскрикнул Борис, когда оправился от испуга. – Очень хорошо, что я тебя встретил.
– Большой вопрос, кто кого встретил.
– Не умничай, Родион. Ты выполнил моё поручение?
Захотелось дать подножку, чтобы старший брат проехался по льду во всём своём лоске. Ванзаров сдержался:
– Столько дел, все не упомнишь.
Борис нахмурился:
– Тогда я напомню. Ты выяснил, как мне попасть в «Братство льда»?
Что ответить умному брату?
91
– Пошли вон!
Сенька отлетела, крепко ударившись затылком. На неё свалилась Аська, ткнувшись лицом в живот. Не поняла Сенька, что стряслось. Что с маменькой, почему швырнула их, как котят. Были послушными, вели себя смирно, как велено. Скромно, тихо, покорно. Ничего дурного не сделали. За что с ними так…
– Вон отсюда!
Сеньке показалось, что не маменька кричит, а злая ведьма ярится. Не может их добрая, ласковая матушка так поступить. Прежде никогда не орала, пальцем не тронула, остатками со стола угощала… Да что с ней такое приключилось? Точно околдовали, лицо перекошено, перепачкано, фартук замаран, рукой так и машет… Может, на кухне что стряслось?
Аська вцепилась, дрожит, слова вымолвить не может. Сенька притянула, обняла её. Слёзы подступили, но слезам воли не дала.
– Пошли вон!
Пуще прежнего орёт маменька. Так лютует, что умереть на месте. Аж поджилки трясутся. Сенька поднялась сама кое-как, помогла Аське, потянула прочь. Аська как неживая, губы трясутся.
– Вон!
Сенька за собой Аську тащит, говорит: «Бежим, Аська, скорее бежим». Страшный голос маменьки гремит: «Вон! Вон! Вон!» Вдобавок звук такой, будто хворост ломают, и булькает, словно котёл. Что там маменька делает?
Учуяла Сенька своим сердечком, что случилось нечто дурное, что спалит их мирное житие дотла. Не виноваты они с Аськой ни в чём, не за что прощение молить, а вот конец всему. Страх напал на Сеньку. Такой страх, что и взрослого человека лишает разума, обращает в испуганное животное. Бежать, надо бежать отсюда.
Полдома проскочили, добрались до большой прихожей, из которой дверь на улицу ведёт. Тут уткнулись в преграду.
– Это куда же собрались, мерзавки?
Ухо резанула боль, будто щипцами скрутило. Извернулась Сенька и укусила жилистую руку, от которой ей частенько доставалось. И услышала крик боли. Но ухо отпустило. Сенька бросилась прочь. Позади визжала Аська, билась, вырывалась под бранью и угрозами. Жалость тянула Сеньку вернуться: погибать – так вместе. Страх не пустил. Гнал прочь, прочь, прочь.
Она махнула через коридор, метнулась на кухню мимо горячей плиты, на которой кипела кастрюля, позабытая маменькой, юркнула в холодные сени. Рядком висели тулупчики. Сорвала со стены ближний. Влезла в рукава, накинула платок, выбежала во двор.
Мороз злой, трескучий, жёг люто. Сенька мороза не страшится, привыкла к холоду. Пробежала к забору, толкнула калитку. Повезло, что не заперта. Оказалась на улице. Улица большая, широкая, проспект, а не улица. Пролётки ездят, люди по важным делам шествуют. Никому дела нет до Сеньки.
Куда ж ей теперь? Где спасения искать? У кого помощи просить?
Вспомнила Сенька наказ маменьки: «Ежели совсем худо станет, беги в церковь, упади в ноги священнику, батюшка добрый, он выручит». Да только забыла Сенька, где храм, в который их водят по воскресным дням. Не вспомнить дорогу. Вроде бы всё прямо и прямо…