– Поверьте, я приложу все усилия тем более, – холодно отозвался супруг.
Над их головами угрожающе раскачивалась люстра.
– Ветрено сегодня, – заметил Вальц. – Как бы в шторм не попали…
Оба мужчины сидели в профиль ко мне. Смуглые, черноглазые, чем-то неуловимо похожие. И, вместе с тем, разные, как день и ночь. Муж, горделиво вскинувший голову, хмурый, смертельно уставший и всеми силами старающийся это скрыть. Совершенно не походивший на того, кого я видела днем на палубе среди пассажиров. И обер-лейтенант Вальц, пышущий здоровьем и силами, с острым дерзким взглядом и сложенными в улыбке губами. Улыбка та была обманчивой, фальшиво вежливой, будто Вальц – выхолощенный официант в дорогом ресторане. И все же я предпочитала судить о человеке по поступкам, а не по словам и улыбкам – а поступки Вальца с первой минуты нашего знакомства были направлены лишь во благо мне и моим детям. Оттого мне отчаянно хотелось верить Вальцу.
И тотчас я себя одергивала, вспоминая слова мужа, что на этом пароходе верить нельзя никому.
Вальц, будто подслушав мои мысли, поднялся на ноги, чтобы пройтись по гостиной. Гостиную, как и весь пароход, качало, так что занятием это было не простым. Тем не менее, Вальц держался на ногах вполне твердо. Спросил с преувеличенной бодростью:
– Так у вас есть соображения, кто мог освободить господина Шефера? Кто его сообщник?
Вальц прохаживался и тем сильнее их деловой разговор теперь походил на допрос заключенного. Муж, без сомнений, это чувствовал и один Бог ведает, скольких сил ему стоило не вспылить, не наговорить в запале лишнего. Выдержка – не его сильная сторона, что ни говори.
Однако он ограничился тем, что откинулся на спинку кресла, закинул ногу на ноги и взял со столика бокал, наполненный виски. Не чтобы выпить, а чтобы полюбоваться игрой света, что плескался в янтарном напитке. Теперь если это и был допрос, то допрос эстетствующего аристократа, полностью уверенного в том, что выйдет сухим из воды.
– Первый кто приходит на ум – господин Эспозито, итальянец, – не смущаясь, прямо сообщил муж. – Я имел удовольствие разговаривать с ним, так вот на итальянца он не особенно похож – скорее американец или даже англичанин. Он что-то недоговаривает, господин Вальц, это без сомнений.
– В его выездных документах указано, что в Российскую Империю он едет с целью путешествия, – заметил Вальц. – Путешественник – но морские виды его совершенно точно не интересуют, и к острову он никакого внимания не проявил. Похож, скорее, на дельца. Весь багаж состоит из небольшого чемодана да кейса для документов, который он даже в ресторан берет с собою. Одет всегда просто, но подчеркнуто аккуратно. И держится как военный. Эспозито… Вальц хмыкнул, – вы правы, месье Дюбуа, к этому итальянцу следует присмотреться, возможно, он и есть тот, кто освободил Шефера.
И тут муж даже меня удивил. Бесстрастно наблюдая за игрой света на хрустале с виски, он молвил:
– Вы все же допускаете ошибку, господин Вальц: говорите, что некто освободил Шефера в одиночку. Тем не менее кто-то отвлек юнгу, выманив его на лестницу – еще до удара по затылку. Сообщников у Шефера как минимум двое, выходит.
* * *
Я старалась вести себя тихо, однако, едва муж запер за Вальцем, обернулся точно на дверь спальной, приоткрытую на ширину пальца.
– Так и знал, что станешь подслушивать, неугомонная моя.
Я вышла наружу. Убедилась, что детская плотно закрыта и прильнула к мужу. Кажется, только когда он держал меня в своих объятьях, я чувствовала себя спокойно.
– Тебе удалось поспать хоть немного, – спросил он, перебирая пальцами мои волосы.
– Немного – удалось. – Подняла лицо, чтобы посмотреть в любимые черные глаза и молвила очень тихо, по-русски: – Женя…
Он тотчас приложил палец к моим губам. Поправил на французском:
– Нельзя, Лили, не теперь. Мы должны быть очень осторожны даже меж собою. Не могу поручиться, что Вальц не подслушивает нынче под дверью.
Я смешалась. А главное, муж не шутил – это точно.
– Прости… – выдохнула я. – Жан, милый, я лишь хотела сказать, что Вальц не прав – и ты не прав, ежели согласен с ним. Это не Шефер подсыпал цианид в бокал. Это глупость какая-то! Зачем ему убивать меня? Да еще и столь надуманным способом! Он с собою пронес на борт этот цианид, по-твоему?
Муж покачал головой:
– Как бы там ни было, исключать этого нельзя: мы ничего не знаем о Шефере.
Я отмахнулась:
– Но главное – я не стала говорить при Вальце, да и вовсе не знаю, как об этом сказать кому-то кроме тебя… Жан, перед смертью мадам Гроссо обратилась ко мне. Она кое-что сказала именно мне, не кому-то другому. Она говорила о книге, которую я должна забрать из ее спальной. Якобы там спрятана фотокарточка.
Муж изумленно приподнял брови. А я набрала в легкие больше воздуха, хоть и не знала, как сказать следующее – еще более важное. Ибо сама в суматохе осознала это не так давно и до сих пор не была уверена, что мне не почудилось.
Нет, не почудилось. Голос Жанны, я слышала до сих пор.
– Милый, она сказала мне это по-русски. На отличном правильном русском, на таком, как говорят в Петербурге. Пожалуй, на столь чистом языке, я и сама уж говорить не могу… Женя, не посчитай меня обезумевшей, но я думаю, что мадам Гроссо родилась в России.
Глава 11
6 июня, 07 часов 05 минут, Балтика, открытое море
В следующий раз я проснулась гораздо позже и даже смогла бы назвать себя отдохнувшей – если бы не чувство неясной тревоги. Что-то было не так. Да, пароход по-прежнему качало со страшной силой, но к этому я привыкнуть успела, и даже желудок меня не подводил. И все-таки что-то было не так.
С полминуты я вслушивалась лязг и скрежет парохода, в порывы ветра, атакующие иллюминатор. Из-за стенки доносились бодрые голоса Софи и Андре, моих ранних пташек… а потом меня осенило – паровая машина. Она больше не шумела, не работала.
И тогда уж паника охватила меня по-полной, ибо я точно знала, что никаких остановок вплоть до самого Гельсингфорса не намечено. Вскочила, накинула первое что под руку подвернулось и принялась искать мужа. Нашла, слава Богу, быстро, в гостиной – я даже не была уверена, что он ложился этой ночью.
– Что случилось? – спросила я, плотнее кутаясь в капот.
– Приказ командира корабля, – неохотно ответил муж, разбивая кочергой угли в горящем камине. – Впереди буря и шведский Готланд: можем сесть на мель, если не переждем. Экипаж остановил машину, пароход на якоре.
Я похолодела.
– Но… здесь же бомба! Что если этот Химик решит, будто остановка из-за него, и…
Муж, будто сражался с невидимым врагом, ударил кочергой особенно сильно. Искры фейерверком полетели вверх. Он швырнул кочергу и тяжело оперся на каминную полку.
– Жан… – позвала я, беспокоясь все сильней.
– Я все думаю, где же я так нагрешил, – ответил он чуть слышно. – Все вокруг сыпется, рушится с такой скоростью, что порой мне страшно просыпаться по утрам, Лили. Будто однажды, открыв глаза, я и тебя не увижу.
– Эй! – я легонько тронула его за руку. – Это же моя фраза. Это я всего боюсь и переживаю, как бы чего не случилось. Забыл? А ты над всем потешаешься и отвратительно шутишь. И лишь твоя самоуверенность порой позволяет и мне окончательно не сойти с ума от страха.
– Теперь еще получается, что мы идеальная пара? – хмыкнул он.
– Идеальная. А ты сомневался?
– Сомневался. Ты бы могла найти себе и кого получше.
– Могла бы, – пожала я плечами, и впрямь раздумывая. – Но, кажется, это твоя матушка говорила: лучшее – враг хорошего. Ну вот, ты хотя бы улыбнулся – всегда улыбаешься, когда я говорю о твоей матушке.
Я обняла его за талию и тотчас почувствовала теплые губы на своем виске.
– Улыбаюсь… поулыбался бы я, если б ты тогда ушла от меня.
– Но ведь я не ушла. И ни разу о том не пожалела.
– Я каждый день молюсь, чтобы ты о том не пожалела. Потому как если уйдешь… я даже обвинить тебя не посмею. Сколько раз ты меня терпела, и спасала, и прощала. На две жизни вперед хватит. А теперь еще все это… Пароход, Химик, Жанна Гроссо. Я не могу тебя больше подвести. Не имею права. Думаешь, я не вижу, как ты все время смотришь на восток, как ты хочешь туда вернуться, и как винишь меня за то, что нам пришлось уехать. Из-за меня пришлось – из-за моего упрямства, глупости, той самой напускной бравады!
– Мы вернемся, – неожиданно уверенно ответила я. – Рано или поздно ты найдешь выход – а я тебе помогу.
Но мужа это не удовлетворило. Он посмотрел на меня очень серьезно:
– Ты можешь помочь прямо сейчас.
Я с готовностью кивнула, вся превратившись в слух – так мне хотелось быть полезной. Но муж договорил:
– …если пообещаешь мне, что не станешь очертя голову лезть в расследование. Я справляюсь со всем, лишь зная, что ты в безопасности. Потому прошу, оставайся в каюте – никуда не выходи, никому не открывай. Даже Вальцу, мисс Райс и другим твоим новым друзьям. Даже Бланш – я сам объяснюсь с нашей няней.
Просьба эта меня расстроила, не скрою: я была способна на большее, и муж это знал. Однако в свете недавних событий… стоило мне прислушаться. Я кивнула.
И муж даже предупредил мой следующий опрос:
– О последней просьбе Жанны Гроссо я помню, но не стоит тебе и туда ходить. Мадам Гроссо… словом, пока ее оставили там. Ее каюта заперта, но я добуду ключ и принесу книгу из спальной тебе – ежели она и впрямь там.
Что я могла ответить на такую предупредительность? Кивнула и пообещала, что запрусь в каюте изнутри. С тем и расстались.
Жан ушел.
В гостиной я обнаружила сервированный столик с еще горячим кофе, омлетом, бутербродами и тремя видами джема для детей – все же муж чересчур их балует! Да и меня. Кофе и тот был с жирными сливками. Вообще, традиционный немецкий завтрак мало чем отличался от немецкого же обеда или ужина: разве что жирного, копченого и квашенного во второй половине дня подавали еще больше. Но мужу нравилось. Иногда он шутил, мол, хорошо, что нас не отправились в Британию, ибо на постной овсянке он бы долго не протянул…