– Не горячись, Кальвин, – заметила фрау Кох, – ты прекрасно знаешь, что все беды на этом пароходе вовсе не из-за экипажа и уж точно не из-за отсутствия доктора.
Ободряюще она похлопала мужа по руке.
Фрау Кох замолчала, но ощущение возникло, будто они с аптекарем и правда знают, отчего на пароходе те самые беды.
Я насторожилась еще больше.
– Господин Кох, вы ведь продали аптекарское дело в Гамбурге и решили отправиться с семьей в путешествие, насколько я помню? – спросила я. – Давно хотела сказать, что восхищаюсь вашей отвагой: путешественники обычно стремятся на юг – Италия, Франция. Вы же выбрали холодную Россию. Смелый шаг.
– Дело в том, моя дорогая, что мы с Гретой уже бывали и в Италии, и во Франции, – охотно ответил Кох. – Ничего хорошего не могу сказать об этих землях. Распущенность там невероятная! Никакого порядка! К вам-то это не относится, милочка, а вот госпожа Гроссо, хоть о покойниках худо не говорят, ярчайший тому пример.
Всем тотчас стало не по себе от оценочных суждений аптекаря, но супруга снова ненавязчиво тронула его руку, улыбнулась, и тот стих.
Но не унималась я.
– В России, если не ошибаюсь, вы тоже бывали? Помню, вы упоминали это в разговоре. Так что же, нравы русских вам более по душе?
Аптекарь теперь уже опасливо глянул на супругу, будто спрашивая разрешения, и ограничился невнятным кивком:
– Да… пожалуй, да, русские мне более по душе.
– Русские?! – услышал за соседним столиком Макгроу. И перешел на французский, так как немецкого не знал, – никак вы снова о политике, господа? О, русские славные ребята! Их мужчины – отчаянные безумцы, ну а женщины так вообще сказка! Не в обиду присутствующим здесь дамам, очаровательная мадам Дюбуа!
Он громогласно рассмеялся.
– Какие уж тут обиды… – пожала я плечами, поражаясь, насколько еще низко этот человек может пасть в своем бесстыдстве.
– Мистер Макгроу, не забывайтесь, – тотчас отреагировал Вальц тоже по-французски. Твердо – но с вежливой улыбкой.
Макгроу повел плечом, пробормотал себе под нос:
– Уже и пошутить нельзя… – и смелее продолжил: – но ведь она права, и это действительно выглядит чертовски подозрительно, что вы, господин аптекарь, – он вилкой ткнул в сторону Коха, – ни с того ни с сего отправились в эту снежную Россию! Что вы там потеряли, а?!
Кох, судя по всему, французский понимал сносно: он даже красными пятнами пошел от такого отсутствия такта.
– Да как вы… вас это уж точно не касается, мистер! Ох, право слово, был бы я помоложе – научил бы вас манерам!
Макгроу, запрокинув голову, рассмеялся напоказ:
– Неужто б на дуэль меня вызвали?!
Бедный господин Кох, совершенно пунцовый теперь, в страшном гневе вытаращив глаза, сжал руки в кулаки и начал подниматься. Что-то произошло бы непременно. Полагаю, ему ни возраст, ни отсутствие пистолетов не помешало б сейчас «научить манерам» потерявшего всякий стыд американца.
– Кальвин, Кальвин! – дергала его за локоть супруга и горячо умоляла на немецком. – Держи себя в руках, Кальвин, подумай о нашем мальчике! Этот глупец того не стоит!
И, на удивление, господин Кох успокоился столь же быстро, как и разошелся. Снова сел, поглядел на супругу, совершенно бледную теперь. Сжал ее руку и пробормотал:
– Да, не стоит. Томасу незачем видеть такое.
А я мельком глянула на детский столик: наши отпрыски суматохи за столом и не заметили, занятые вкусным ужином и своим баловством. К слову, странно, что фрау Кох первым делом подумала о чувствах сына, а не дочери, например…
* * *
После Макгроу даже извинился перед господином Кохом – уж как сумел – но настроение ни у кого не стало лучше.
Но, перед тем как покинуть ресторан, хотя бы господин Вальц успел задать вопросы, о которых мы сговорились заранее.
– Господа, пока все здесь… – заговорил он на французском, так как этот язык более или менее понимали все (даже итальянец Эспозито, я уверена). – Я вынужден спросить по поручению командира парохода о том вечере, когда погибла мадам Гроссо. Быть может, кто-то заметил нечто странное? Необычное? Господин Муратов, мадам Дюбуа, вы ведь были в салоне мадам Гроссо, перед тем, как все случилось? Не замечали ли что-то? Быть может, кто-то посторонний заглядывал за занавески к гадалке?
Я кашлянула и заговорила первой – хотя все это Вальц уже и так знал.
– Сожалею, я сидела спиной к алькову и разговаривала с мадам Гроссо. Увы, ничего не видела.
– И мы с Гретой сожалеем, – участливо покивал Кох, поглаживая руку супруги. – Мы привыкли ложиться совсем рано, в тот час давно уж были в нашей каюте и только наутро узнали, что приключилось с этой актрисой. Жаль, очень жаль…
Следующим был Макгроу:
– Я не спал, конечно: тогда ведь что-то около десяти было – я так рано не ложусь. Мы с Эспозито засиделись здесь, в ресторане, помнится. У бара. Пили виски да говорили о разном. Ровным счетом ничего подозрительного не припомню: тихо все было. Это уже потом, когда женщины завизжали, и стюарды заметались туда-сюда, то сообразили, что случилось что-то. Явились в каюту актрисы, а там… красивая была женщина. С характером. Очень жаль.
– Кого именно из стюардов вы видели? – зацепился Вальц.
Макгроу прищурился, вспоминая:
– Ноймана… – он вопросительно поглядел на Эспозито, и тот важно кивнул, – да, Ноймана! Он сперва нам прислуживал, но то и дело таскал подносы в салон к Жанне, так что мы просто взяли бутыль, а его отпустили, беднягу. Он еще раз пять в кухню сбегал. Когда женский крик раздался, Нойман как раз там был – как подорванный бросился на голос. Ну и мы с Эспозито следом.
– Господина Коля, второго стюарда, вы не видели в тот вечер?
– Второго – нет. Один Нойман был.
– Благодарю, мистер Макгроу, вы очень помогли, – степенно поклонился Вальц.
– Всегда рад, обращайтесь! – отсалютовал ему американец.
Месье Муратов был последний, к кому Вальц обратился с расспросами. Тот отвечал через силу, неохотно, будто и правда был измучен. Неужто из-за Евы?
Наверняка из-за Евы. Все на пароходе видели, что меж ними что-то происходит.
– Да, вы правы, я сидел лицом к алькову, где та женщина завела свои песнопения, но я мало слушал и видел. Простите, я был занят беседой с мисс Райс, – вяло признался Мишель. – К слову, вы не знаете, господин Вальц, отчего мисс Райс сегодня нет за ужином? Странно это… я очень беспокоюсь, признаться.
Присутствующие переглянулась, и, похоже, дурные предчувствия мои сбывались: Еву действительно никто сегодня не видел.
– В последний раз мы говорили вчера, еще до ужина, – вздохнул Муратов, – а после она как в воду канула… простите, неважный из меня сегодня собеседник.
– Я непременно справлюсь о мисс Райс, – участливо пообещал Вальц.
– Должно быть, мы виделись с мисс Райс уже после вас, – мягко заметила и я, заговорив с Муратовым. – Она заглядывала ко мне в каюту. К слову, мы ведь как раз упоминали мадам Гроссо в разговоре. Ева якобы видела, как кто-то заглядывает в альков к Аурелии. Однако она не была уверена… может быть, и вы что-то видели, месье Муратов?
– Нет, не думаю… – Мишель с заминкой мотнул головой. – А впрочем, повторюсь, я был занят беседой с мисс Райс, мог просто не заметить.
* * *
Покидая в тот день зал ресторана, я бросила первый и единственный прямой взгляд на итальянца Эспозито. Совсем короткий – но он его сейчас же заметил и встретил смело и недружелюбно. Он словно бы насквозь меня видел…
Я только об этом и могла думать, покуда Вальц провожал нас с детьми до дверей каюты. Вальц говорил что-то, пытался пошутить – я ничего не слышала.
Если итальянец сказал Аурелии, что я и мои дети – русские (а она фактически подтвердила, что он это сказал), то Эспозито действительно все о нас знает. Откуда? Как? В чем мы прокололись?
А если он скажет об этом Вальцу? Или еще кому-то…
Глава 14
7 июня, 21 часов 30 минут, Балтика, открытое море
Бланш в каюте снова не оказалось. Конечно, я могла понять ее: я и сама каждый день благодарю небеса, что мне не приходится работать гувернанткой. Но как же я измучилась, укладывая детей для сна! Помнится, когда я сама была ребенком, то чрезвычайно гордилась, что засыпаю поздно, как взрослые – и надо же было моим детям унаследовать именно эту черту!
Сошлись на том, что Софи и Андре сделали вид, что спят, а я сделал вид, что им поверила. Прикрыла дверь детской и притворилась, что не замечаю их возни и хихиканья.
Одно хорошо – господин Эспозито беспокоил меня уже не так сильно. В конце концов, пускай им и дальше занимается муж, а я сосредоточусь на проблемах, которые решить в состоянии.
Я отыскала номер журнала из каюты Жанны и снова принялась рассматривать фотокарточку, где та запечатлена с дочерью.
Должно быть, это фото делал тот самый возлюбленный Жанны, о котором она говорила мне в роковой вечер. Знатный, чрезвычайно богатый человек, который любил ее, но предал самым обычным для мужчин образом. Которого и она любила. Судя по горьким ее словам, любила, возможно, и до последнего вздоха…
Но о нем ли говорила Аурелия? Он ли тот близкий ей человек, которому Жанна верила, которого любила?
И возможно ли, чтобы тот знатный господин, которого она так любила – русский, судя по всему, – пробрался бы на пароход и ее отравил? Сомнительно. И, главное, ему вроде как не за чем это делать. Нет, это определенно глупость!
Только зачем тогда Жанна так настаивала, чтобы я увидела это фото? Что она хотела мне сказать?..
* * *
8 июня, 07 часов 10 минут, Балтика, открытое море
С рассветом я проснулась оттого, что дети совсем уж расшумелись. За стеклом иллюминатора ярко светило солнце, пароход легко покачивался на волнах, но буря, без сомнений, прошла стороной.
Отчего же мы все еще стояли на якоре?
Я нехотя поднялась, оделась и умылась оставшейся с вечера водой. Привела себя в порядок и вышла в гостиную. И только теперь вдруг сообразила, что шум и голоса доносится вовсе не из детской, а из-за входной двери в каюту.