Я подошел, полицейские положили мертвое тело на плащ-палатку и расступились, давая мне возможность рассмотреть получше. Даже им, тертым калачам, было не по себе, что уж говорить обо мне, сопливом юнце, у которого даже усы еще не проклюнулись. Меня сразу вывернуло наизнанку: над телом столь изобретательно надругались, что желудок едва не выскочил наружу вместе с содержимым.
Мне сунули фляжку с джином, что было нарушением правил, но у военной полиции свои законы. Я сделал большой глоток и едва не наблевал снова. Однако нашел в себе силы донести тело до прибывшей по вызову армейской труповозки и сопровождал мертвого друга до морга.
При этом мозг постоянно сверлила одна мысль: неужели переход в другой мир заставил забыть о том, что я уже десятки раз до этого видел трупы? Или, когда начинаешь жизнь сначала, ты неизбежно меняешься и многое заново открываешь для себя?
Чем-то тогда я сумел приглянуться ребятам, носившим на рукавах повязки с надписью «ВП», и они уговорили меня перейти в военную полицию. Я был под таким впечатлением от увиденного, что накатал рапорт сразу, как только вернулся в часть. Командир не стал препятствовать, он понимал мои чувства и дал рапорту ход.
В итоге конец той войны я встречал в комендатуре того городка, в котором погиб мой приятель, ломая кости тем скотам, кто его убил или мог сделать это.
Потом была гражданка, поиски работы в рядах сотен тысяч таких же молодых людей с изломанной судьбой. Времена изменились. Войну назвали ненужной и преступной, вытащили на свет факты жестокого отношения к мирному населению, припомнили, как боевые маги сожгли пару деревень с жителями. Истинные виновники всего — политики — остались в тени. Основной удар приняли простые сошки, исполнители: солдаты и офицеры.
Газеты тогда как с цепи сорвались, будто не зная, что мы ни при чем, страна направила нас воевать, а мы просто выполняли команды, зачастую не понимая, чего хотят. Нас травили, поливали грязью в радио-ток-шоу, люди на улицах плевали нам в спины, хотя вроде бы исповедовали новую религию, гласившую, что надо любить, а не воевать.
Кто-то не выдержал и свел счеты с жизнью, спился или стал наркоманом, лишь часть смогла возвратиться к нормальной жизни, пусть к нам долго относились как к прокаженным. Лишь время сгладило остроту угла.
Мне повезло, в муниципальной полиции решили, что я им подхожу. С простого детектива я поднялся до лейтенанта, но вряд ли смогу получить капитанские нашивки. Для них я слишком прямолинеен и чересчур часто пускаю в ход кулаки.
Посольство Арабии находилось в центре города и занимало приметный особняк с высокими шпилями башен. Территория была ограждена высоким забором, а у входа стояли два смуглых усатых молодца в зеленой арабийской форме. Из общей цветовой гаммы выделялись разве что черные тюрбаны на головах да белые лакированные перчатки. Вооружены охранники были карабинами и изогнутыми саблями, висевшими на боку.
Я думал, что придется предъявлять удостоверение еще при входе, но караульные и глазом не моргнули, беспрепятственно пропустив меня внутрь.
Сразу за порогом начиналась восточная сказка: ковры и паласы на полу и стенах, высокие расписные потолки, причудливая, преимущественно лазоревая лепнина, позолоченные люстры, живые пальмы в кадках, струящиеся фонтаны и фонтанчики, много мягкой мебели, на которую просто тянуло опустить зад и вытянуть уставшие ноги.
Я с удовольствием рассматривал это великолепие, пока не понял, что кто-то стоит рядом и выжидающе смотрит на меня. Убедившись, что внимание переключилось на него, этот кто-то, оказавшийся мужчиной, которому можно было дать и четырнадцать, и сорок, тщедушный, узкоплечий, но с широким женским тазом, деликатно кашлянул, поднеся микроскопический кулачок ко рту, а потом почти на ультразвуке пропищал:
— Милости прошу дорогого гостя в гостеприимное посольство великого и могучего Арабийского Султаната.
Слухи, рассказывавшие, что многие государственные должности у арабийцев занимают кастраты, подтвердились.
Я вежливо склонил голову:
— А уж как я рад!
В голову почему-то лезла всякая чепуха вроде «о звезда моих очей!».
— Что привело вас сюда, почтеннейший? — Ультразвук резал мои уши, вызывая желание лезть на стенку.
— Желание увидеть достопочтенного Али Мугараба как там его…
— Ваше желание достойно похвалы, но, боюсь, трудновыполнимо. Господин Али ибн Мугараб ибн Хатаджи ибн Асмараз преисполнен государственных забот и крайне занят.
— Прекрасно понимаю, что негоже отрывать столь занятого мужа от дел огромной важности, но, боюсь, мне придется потревожить его покой.
Я помахал перед глазами кастрата удостоверением. Клерк скосил на него взгляд и с легкой издевкой пропел:
— Я неслыханно рад визиту в стены нашей скромной обители столь высокой и чтимой особы. Но… увы, на территории посольства вы являетесь частным лицом и не вправе применять ваши, несомненно выдающиеся, полномочия.
— Полномочия у меня и впрямь выдающиеся… в отличие от некоторых, — со значением сказал я, проведя рукой по ширинке брюк и делая вид, будто хочу что-то поправить. — Но мне бы не хотелось пускать их в ход, так как имеются опасения, что результатом станет огласка ряда неприглядных событий, бросающих тень на вашего государственного деятеля и на страну, которую он представляет. Так что в интересах «великого и могучего Арабийского Султаната» принять меня без всяких проволочек. Иначе… придется сообщить всем газетам несколько неприятных для посольства фактов. Надеюсь, мы поняли друг друга? — Я выжидающе уставился на кастрата.
Тот несколько секунд жевал губами, потом, решившись, поманил за собой.
— Пройдемте. Думаю, знаю того, кто может вам помочь.
Он остановился возле высокой дубовой двери и, приняв почтительную позу, постучал.
— Войдите.
Я отстранил клерка и, оказавшись внутри, увидел быстро поднимающегося с молельного коврика человека.
Он развернулся и слегка опустил подбородок, приветствуя.
— Мир вам! С кем имею честь?
Кастрат остался снаружи.
— Лейтенант полиции Рик Дональд, — представился я.
— Керим Ахмараджи, второй секретарь посольства. Чем могу быть полезен?
— Вы отвечаете за безопасность посольства? — угадал я.
— Я облечен доверием решать вопросы подобного толка, — несколько витиевато ответил Ахмараджи. — Посольству что-то угрожает?
На нем был строгий деловой костюм самого привычного покроя, ничего национального в одежде, никакого арабийского колорита. Да и внешне этот мужчина не отличался от большинства моих сограждан.
— В некоторой степени…
— Речь идет о безопасности сотрудников? — нахмурился он.
— Скорее, о государственном престиже.
Ахмараджи заметно расслабился. Легкая улыбка появилась на его дотоле сосредоточенном лице.
— Безусловно честь страны много значит, но… если в ближайшее время никто не умрет, можем провести беседу в иной обстановке.
Ахмараджи взял в руки колокольчик и позвонил.
На зов появился черный, как вакса, слуга.
— Приготовь нам с господином Дональдом стол: ничего серьезного, — добавил Ахмараджи, видя мое недоумение. — Только фрукты, сладости и освежающие напитки. Вам, мистер Дональд, стоит попробовать наши национальные лакомства. Поверьте, они того стоят.
— Охотно верю, но родину продавать из-за стакана шербета не стану, — ухмыльнулся я.
— А вы попробуйте розовый шербет, и тогда, видит Всемогущий Господь, может, и передумаете, — принял правила игры второй секретарь посольства.
Глава 9
Слуга вкатил в кабинет сервированный столик. Действительно, какие-то восточные сладости, фрукты и кувшины с напитками.
— Вы мой гость. Прошу, — вытянул руку Ахмараджи. — Да хранит нас Всемогущий и Всемилостивейший Господь от всяческих бед и напастей! Да продлит наши дни!
Я вяло пощипал кисть винограда, запив его пиалой с розовой жидкостью. Это, очевидно, и был тот самый знаменитый шербет. Напиток и впрямь оказался вкусным, куда лучше сладкой газировки, которую обычно используют в многочисленных забегаловках и ресторанах средней руки.
— Вижу, вы оценили изумительный вкус и прохладительные свойства этого нектара, — с мягкой улыбкой произнес Ахмараджи.
— Бесподобно, — признал я и потянулся за сочным персиком. — Страна, где умеют готовить такие чудеса, воистину должна быть благословенной.
Меня определенно настраивало на восточный лад и тянуло на долгое витиеватое красноречие. Наверное, так действовала обстановка: все эти ковры, узорчатые окна, мозаика, мягкие пуфики… и прекрасное угощение. Я давно забыл настоящий вкус большинства фруктов. То, что обычно у нас продавалось, словно сделано из картона и соответственно пахло.
— Все было доставлено из садов его султанской милости, — пояснил секретарь посольства. — Только на плодородных почвах Арабии под ярким и ласковым солнцем может произрастать это чудо.
— Вам повезло, — согласился я.
— Да, — кивнул он. — Наше богатство зиждется на нескольких китах. Мы, хвала Всемогущему господу, умеем возделывать землю и рачительно пользоваться всеми ее плодами. Наши мастера создают и другие рукотворные чудеса, а волшебство магов не поддается словесному описанию. Арабия — прекрасная страна, но… далекая от идеала.
— Довольно странно слышать такие речи от сотрудника посольства. Вам по работе положено хвалить свою страну.
— Только глупец способен превозносить достоинства и забывать про недостатки. Глупцов у нас не держат, да продлит бесконечно Всемогущий Господь сверкающие дни султана на благо и радость народу!
Я скучающе посмотрел на стены. Тут, словно в казино, не было часов. Настолько счастливые? Или характерная восточная неспешность?
Ахмараджи уловил мой взгляд.
— Кажется, я вам наскучил. Наш размеренный темп жизни вам не по душе.
— К сожалению, у меня не так много времени, как бы хотелось.
— Время… его всегда не хватает. Мы не ценим его мгновения… Хорошо, надеюсь, мое гостеприимство не вызвало у вас отторжения.