– Что?! – ректор, уже собиравшийся сесть, снова обернулся и вскинул руку. – Угроза спалить Коимбру у тебя называется «поэтическая метафора»?!
Педру поднял голову и постарался придать своему лицу выражение раскаяния:
– Но это же фаду… я лишь пел о своих чувствах, и сеньор Афонсу понял их!
– Да, я заметил. Мне с балкона был виден даже тот палисадник, который ободрал мой сын, чтобы «твои чувства» не спровоцировали панику среди профессоров и студентов. Вы стоите друг друга. Жду не дождусь, когда этот оболтус вырастет, чтобы наконец передать Академию и тебя в придачу в его заботливые руки и уйти на покой. Уеду в Помбал или Алкобасу, заведу виноградник… буду лечить нервы вином собственного изготовления… если до этого счастливого момента вы с Афонсу не доведете меня до сердечного приступа.
– Повелитель… – Педру испуганно замер. И тут дон Криштиану наконец уселся в кресло и улыбнулся:
– Ладно, извини, теперь я перегнул палку. Я отлично помню, как ты проверял мою силу и волю, когда мне было тринадцать. Хотя со мной ты вроде был помягче. Или мне так кажется на фоне всех твоих выходок, пришедшихся на время моего ректорства? У меня уже вся голова седая!
Педру поднялся, отлично понимая, что буря миновала, и проговорил:
– Ваш сын очень силен, повелитель…
– И я рад этому. Однако ты выбрал не самое лучшее время проверять его на прочность. Не приходится сомневаться: все, что произошло сегодня, немедленно станет известно проректору Меньшову. А его посланник умудрился спеться с Афонсу. Ты ведь специально пристроил его к анархистам, так?
– Конечно. Я знаю о ваших планах отправить наследника в Россию.
– Да, теперь я это твердо решил. Афонсу нужно побольше узнать об этой стране и ее нравах. А не только о людях, умерших более полувека назад вместе с их безумными идеями. Ему придется иметь с русскими дело. А в Московской Академии в ближайшее время все может сильно измениться.
– Вы применили к посланнику толику своей силы. Но не стали допрашивать его. Не задали ни одного вопроса, что я подготовил. Почему?
– Я и так получил все ответы. Ты же заметил его увертки и заминки. Сейчас нужно быть очень осторожными. И показывать излишний интерес не стоит. Допрос посланника с применением силы – это как минимум невежливо. Тем более – моей силы. – Дон Криштиану едва слышно рассмеялся. – Инеш жива, но в Академии ее нет. Она защищает Хранилище. А мы благодаря твоим агентам знаем, как устроена его защита. Инеш скрылась, возможно потому, что не доверяет кандидату в ректоры. Как думаешь?
– Проректору Меньшову… – Педру посмотрел в лицо повелителю, – но почему? И в любом случае несовершенная система выборов принудит ее подчиниться тому, кого утвердит коллегия.
– Да, ректор Светлов умер, и тут же началась смута. В такие моменты практичные идеи моего сына не кажутся слишком разумными. Академии имеют дело с очень могущественными силами. С ними не стоит играть в обычные политические игры. Знать бы, как собирается поступить Инеш… что-то мне подсказывает, что в Московской Академии происходят необычные события, – дон Криштиану вздохнул и продолжил: – Скажи мне, много ли стран, а точнее – тех людей, что правят ими, мечтают сделать Академию государственной структурой и подчинить своей власти?
– Почти все, – не задумываясь, ответил Педру, – и некоторым из них достаточно всего лишь вернуть законные права своему королю.
– Я сейчас не об этом. Подумай: что, если государственная структура какой-то страны внедрит в Академию своего человека? Идейного, на сто процентов верного и преданного административной машине? Талантливого и очень сильного колдуна? И тот, не размениваясь на мелочи типа шпионажа и передачи секретов Академии спецслужбам, сделает карьеру и… в конечном итоге займет должность ректора? Как, по-твоему, это похоже на одного твоего очень хорошего знакомого?
– Власть в России сменилась. И несмотря на то что государственный строй остался прежним, это лишь видимость. Перемены эту страну ожидают грандиозные, – Педру подошел к столу. – Я написал письмо проректору Меньшову. Отправил вместе с подарком. Надеюсь в ближайшее время получить от него максимально честный ответ. К сожалению, уже нет сомнений в том, что мой осведомитель разоблачен. И проректор даже не стал унижать меня передачей через него ложной или нейтральной информации, а четко дал понять, что опередил меня.
Дон Криштиану усмехнулся:
– А ты так до сих пор и не вычислил его шпиона? Ах, ну что же, этот раунд за ним.
Педру приподнял уголки губ:
– Я… забросил наживку. И посланник, без сомнений, ее передаст. Осведомитель проректора Меньшова будет носом землю рыть, чтобы понять, что у нас происходит. И, я надеюсь, выдаст свой интерес.
Брови дона Криштиану сдвинулись к переносице. Он медленно поднялся с кресла.
– Так, Педру… только не говори мне, что ты затеял весь этот фарс с фаду на глазах у бештаферы-посланника нарочно? Чтобы поиграть в любимую игру со своим ненаглядным Меньшовым?! Ты что же, готов выставить нас полными идиотами перед новым ректором Московской Академии только лишь потому, что тебя зацепило, что он первым вычислил твоего шпиона?!
Дон Криштиану зашарил рукой позади себя, пытаясь найти подходящий предмет. Им оказалась прислоненная к каминной решетке кочерга. Педру попятился к двери, выставив вперед ладони:
– Нет, мой повелитель! Вы неправильно поняли! Это всего лишь пара фраз, вставленных мной в разговор с посланником! Мне нужно было растревожить его, чтобы убрать воздействие вашей силы. Вы же сами сказали, что нельзя отправлять его обратно, не сняв заклинание. Я сделал вид, что случайно обронил фразу о своем отношении к людям. Это должно вызвать подозрения в том…
– …что я тебя сейчас поперек спины так перетяну, что ты надолго забудешь свои дурацкие интриги! – однако кочерга со звоном упала на пол. – Ладно. Неси вино. Одними успокоительными травами тут не отделаться.
Глава 5
Солнечные лучи, сотканные из чистого золота, словно бы в насмешку блестели сегодня особенно ярко. А может, ему, уже привыкшему к полумраку подземелья, так казалось. И не насмешка это вовсе, просто Атон посылает своему сыну еще один знак.
Он прищурился, вглядываясь в лица за границей сияющего, обрамленного золотыми лучами и испещренного знаками круга, в центре которого он стоял. Эйе… Хоремхеб… Предатели. Опустили головы, прячут глаза. От стыда или по-прежнему боятся его, несмотря на то что собираются лишить посмертия? Он усмехнулся и плюнул им под ноги, не достал, конечно, но ему нужно было избавиться от комка горькой слюны: вместо воды ему дали сегодня отвар лютика. Они надеялись, что такое примитивное колдовство способно лишить его силы?
Ирит за спиной тихо зарычала, сжав своей рукой его свободную руку. Только айри и осталась ему верна – даже сейчас, когда серебро цепи, которой их крепко приковали друг к другу, плавит и жжет ее плоть, она пытается поддержать его. Он тоже сжал пальцы и вдруг широко улыбнулся. На лицах предателей появились недоумение и страх. Они не знали, что вторую его ладонь, осторожно сжатую в кулак, тихонько скребут маленькие когтистые лапки. Скарабей. Он поймал его утром в пятне солнца, едва пробившегося через узкое отверстие в потолке темницы – через него ему кидали лепешки и спускали кувшин с водой. Предатели не хотели, чтобы он умер от голода и жажды. Ему уготовили другую участь. Верная Ирит должна была стать его палачом. А вместо Дуата его ожидала Ледяная пустыня.
Об этом способе казни шептались по углам самыми темными ночами. Пока он правил, ни один его подданный не совершил настолько чудовищного проступка, чтобы заслужить лишения посмертия. А он – заслужил. Теперь тело и душа его будут сожраны, а имя стерто из памяти живых. Такой приговор был оглашен.
Он продолжал улыбаться, сжимая в ладони скребущего лапками жука. Он знал, кто послал ему этот знак. А значит – он справится. Все будет хорошо.
– Я вернусь и верну свою власть, – медленно проговорил он, – ни одной ночи предатели не будут спать спокойно.
– Замолчи, святотатец! – в голосе Эйе отчетливо слышался испуг, и предатель вскинул руки, опасаясь того, что Ирит или ее хозяин как-то вырвутся из круга Гора и набросятся на него.
Глаз Гора тут же засветился под ногами. Треугольник, в который он был вписан, пришел в движение, и в следующий миг яркий диск солнца над головой исчез, свет померк и уши заложило, то ли от скорости, с которой его понесло куда-то, то ли от рева Ирит.
– Рви цепь! – закричал он, надеясь, что она услышит. Сейчас ее тело начнет меняться, и его просто разорвет в клочья. Он принялся быстро читать заклинание, снимающее заклятия, которые делали серебряную цепь прочнее драгоценного железа.
И тут же ощутил, как серебро вплавилось в его собственное тело, потом оковы слетели, а сам он упал на что-то твердое и настолько обжигающе-холодное, что боль раны от цепи отступила на второй план.
Он знал, что будет холодно, ожидал этого. Но даже не представлял себе, что холод окажется настолько ужасающим. Такого он не встречал даже в горах. Остатки его легкой хлопковой одежды не то что не согревали, но даже не прикрывали толком тело, которое немедленно сковало морозом, а пальцы на ногах и руках свело судорогой.
…И вновь что-то заскребло по ладони. Скарабей, посланник бога! Он все еще жив и сжат у него в кулаке! Нет, нельзя сдаваться.
Он обернул себя щитом, как коконом, и дал своей силе потихоньку истекать в окружающее пространство. И тут же стало легче. Холод не отступил, но ноги и руки начали слушаться, и он смог наконец подняться.
И тут же услышал скрежет и скрип. К нему осторожно приближалась гигантская крылатая сколопендра с головой змеи.
– Ирит… – выдохнул он. Сердце болезненно защемило.
Он допросил сотни айри – и давно служащих людям, и вызванных им собственноручно – и знал, что сейчас должно произойти. Их связь уже едва ощущалась, скоро она исчезнет совсем, и Ирит забудет его. Немедленно набросится на бывшего хозяина и сожрет. Надо действовать сейчас. Пока она еще в его власти.