– Отмаялся твой ключник, – бросив взгляд на подоспевшего Феофана, поморщился князь. – Мало того, что смертоубийства грех на душе, так и на себя руки наложить посмел.
– Отмаялся, – облегченно вздохнул дьякон.
– В ров его! – резко развернувшись, Дмитрий Иванович ушел прочь.
– Пошли, – тронув за локоть товарища, позвал бывший лихой.
Весть о безумии и самоубийстве всколыхнула Москву; молодой парень, еще и облаченный в рясу, и вдруг – на тебе! Душегуб и грешник великий. Несколько дней потревоженным ульем гудела столица; ошарашившая всех весть разносилась из уст в уста, обрастая новыми, невероятными подробностями. Три дня, и ополоумевший превратился в одержимого, что на князя бросился и наверняка бы сгубил, если бы не Киприана молитва смиренная да взгляд твердый. Крестом защищая и себя, и князя, вырос владыка между Дмитрием Ивановичем и Тимохой да светом святым загнал душегуба в поруб, где тот и принял облик свой истинный. А приняв, удавился на хвосте на собственном. И еще невесть чего. Еще три, и новость набила оскомину. А через пару дней и забыли про нее, превратив в очередную легенду, коей мальцов стращать надо бы.
И лишь для двоих человек история та смысл сохранила. И только те двое теперь втройне осторожными стали, нет-нет да поглядывая по сторонам; а не крадется ли кто-то в потемках? Старательно избегая людных мест и мероприятий, коптили они, помаленьку делая дела свои.
Зима вступила в свои права. Расщедрившись, она укрыла землю великолепной снежной шубой такой толщины, что у Булыцкого дух аж перехватило; прямо, как в детстве! Не выдержав как-то, сам принялся с пацаньем по сугробам валяться да крепости ладить. А чуть погодя, смастерив лопату толковую, соорудил какую-никакую, но горку ледяную и теперь с удовольствием наблюдал за гикающим пацаньем, летающим вверх-вниз, нет-нет да забросив дела свои и присоединяясь к общему веселью. За ним, усмехаясь, наблюдали Милован с Матреной.
Напряжение первых дней спало, и теперь все начало вновь возвращаться на круги своя. Еще до обильных снегопадов успел Никодим плинфы наготовить. Ему, конечно, в помощь людей снарядил Николай Сергеевич, да и сам, рукава закатав, учился у одноглазого премудростям заготовки глины, да формования, да обжига. И дело пошло, да так, что аж и князь приходил посмотреть, как артель трудится. Он же и повелел что-то навроде барака соорудить по чертежам пожилого человека. Так, чтобы из первой плинфы печи сложив, обеспечить прогрев равномерный, работы чтобы и зимой вести. А все оттого, что печь каменная уж очень приглянулась князю, и решил не ждать он наступления лета, чтобы такие же в своих хоромах ладить. Ну и народ чтобы занять. Оно, вон, снаряди несколько человек землю промерзшую топорами тюкать, а еще – глину ту доставить, а еще – глиномесы, формовщики, да те, кто под руководством Никодима обжигом занялись. А еще здесь же у печей закуток отдельный устроить велено было, чтобы артель по производству валенок работала. Вот так и получилось, что мало-помалу, а еще народу к работам привлекли, от думок невеселых отвлекая.
В общем, мало-помалу, но принялся Булыцкий за работу. Оно, конечно, и без крику не обошлось. Как понял Николай Сергеевич, что кирпич ладный получается, да печи в бараках выложил, хоть бы и неуклюжие да неказистые, так и затребовал Дмитрий Иванович домну обещанную.
– Да что ты, князь!!! – замахал руками Николай Сергеевич. – Земля вон промерзла! Как фундамент ладить!!! Поплывет же по весне все!!! Лопнет же!!! Растрескается!!!
– А ты так делай, чтобы не поплыла!
– Да колдун я тебе, что ли?!
– Все одно переделывать будешь, – усмехнулся Дмитрий Иванович. – Сам же говоришь: не делал такого раньше.
– И чего? – насторожился пенсионер.
– А того, что с первого-то разу все одно комом пойдет. Летом напортачишь, так и беда; время утекло. А и зима тебе на то, чтобы и самому сразуметь, как оно лучше, и людей обучить. Ты, Никола, сейчас берись, а летом, даст Бог, уже как надобно все сробишь.
– Прав ты, князь, – внезапно успокоился трудовик, против привычки своей лезть в бутылку. – Все одно вряд ли поперву все ладно получится! Будет тебе домна. Бронзы дай, прошу! Как без нее пушку лить-то?
– Чего? Ведомо всем: куются они!
– Хорошо, – призадумавшись, разрешил Булыцкий. – Покажу тебе все, а там и дальше сам решишь.
– Вот и добре, – довольно усмехнулся князь. – Ты, поговаривают, там, у Сергия в обители, мальцов в мяч ножной обучал гонять, – перевел он разговор в другое русло.
– Ну, так, – чуть помявшись, отвечал Николай Сергеевич. – Игра такая появится, да нескоро еще. Задорная. Заводная.
– А чего толку-то? Мальцов почто от работ да ремесел отвлекаешь? Вон, Сергий в праздности упрекал за то.
– Толку-то? – почесал подбородок преподаватель. – А тот и толк, что вместо того, чтобы в сечах да распрях грязнуть, на полях задорных князья да правители вопросы решать будут: кто сильнее да ладнее. Толк ведь.
– Да ну?! – поразился Донской. – Так прямо заместо сечь? А то про стрелы горящие говаривал, то как? Выходит, пустобрехствовал?
– Не всякий пожар затушить возможно, – тщательно подбирая слова, отвечал пришелец. – Оно иной раз лучше так, выжгло чтобы все огнем очищающим, нежели чем чтобы годами тлело. Разом, да так, чтобы и следов не осталось.
– Мудрено, да ведь и правда есть в том, – обдумав слова собеседника, неторопливо кивнул князь. – Ты вот что, Никола; кликну я тебе пацанят тех, учить будешь, пока зима. А там и поглядим, что выходить будет.
– Благодарю тебя, князь, – поклонился Николай Сергеевич.
– Гостей жди сего дня, – поднимаясь с лавки, бросил князь Московский. – Киприан с Дионисием явятся.
– На что?
– Посольство в земли окрестные собирается. С тобой перетолковать хотят.
– Во дела, – изумился тот. – С чего бы то Киприан да вдруг перетолковать хочет?! Нелюбезен он со мной сильно стал.
– Вот у него и спросишь. А теперь – ступай. Гостей ждать.
Озадачила эта новость Булыцкого. Не то чтобы неожиданность какая, но все равно; сам Киприан, да за советом. Не избалован Николай Сергеевич вниманием владыкиным был. Особенно в последнее время. Оно как стена какая-то между ними выросла вдруг после последних разговоров да событий минувших. Хоть вроде и условились на чем-то, а все равно – стена. А тут – на тебе, и не один, да с митрополитом Дионисием[93]. Вот дела! И ведь не сказать, что не грела его мысль эта… Просто даже за ту пару встреч, которыми Киприан удостоил чужеродца, понял: тот – себе на уме, и с ним лучше не шутить. А раз так, то и с ходу, едва лишь только услыхав про готовящийся визит, приготовился к неприятностям.
Уже подходя к дому, понял: гости уже пожаловали. У крыльца уже стояли, скучая, пара дьяконов, которые, завидев хозяина, побежали навстречу.
– Владыка видеть тебя хочет, чужеродец. Ему сейчас забота великая, да и Бог в помощь, – поспешно заговорил Феофан.
– Тебе честь – за советом владыки прибыли, – крестясь и ни на мгновение не умолкая, те, взяв под руки, буквально потащили оторопевшего пенсионера в дом.
– Здрав будь, – едва зайдя внутрь, увидал Николай Сергеевич сидящих за столом – Киприана в паре с совершенно незнакомым ему человеком. – Благослови, владыка.
– Благословляю на дела богоугодные. – Гость холодно, но все же осенил хозяина знамением.
– Благодарю, владыка, – кое-как согнул себя в пояснице Николай Сергеевич.
– Ты, чужеродец, ведаешь много больше нашего, так и скажи; Царству Божьему не бывать в грядущем? – глядя в упор на собеседника, начал Киприан.
– Царство Божье только на небесах, – просто пожал плечами Николай Булыцкий. – И тебе, владыка, лучше моего знать должно, – отыскав взглядом стулец[94], Николай Сергеевич под неодобрительным взглядом Киприана уселся к столу как раз между гостями. В комнате нависла тишина такая, что даже слышно стало, как в утробе печи догорают головешки.
– Мож, отведать чего хотите? – первым нарушил молчание преподаватель. – Так я кликну девку, состряпает чего. Для вас – из диковин специально. А я пока по хозяйству; все одно в тиши сидим.
– Божницу[95], гляжу, ладную сделал, – ушел от ответа Киприан. – А речи – крамольные, хоть и склад в доме.
– Да чего же безбожного-то? – устало поинтересовался пожилой человек. – Ты про посольство раз спрашивать пришел, так и спрашивай, – глядя, как нахмурился Киприан, закончил преподаватель.
– Много про тебя слыхивал, – воспользовавшись заминкой, спокойно молвил второй гость. – Говаривают, от Бога ты. Да и я вижу – светел человек. А, как речи послушать, так и диаволу под стать; ни благочестия, ни уважения к владыке.
– Так и владыке негоже в дом чужой, да с хозяином, что со смердом. «Возлюби же» сказано. А каков тут «возлюби», ежели владыке по имени меня назвать – беда. Все «чужеродец» да «чужеродец»?
– Ты, Никола, хоть и словами говоришь божьими, так и что медь пустозвенящая: без веры в сердце, – чуть с укоризной, мягко, да так, что у Булыцкого и мысли не возникло кипятиться, продолжал второй.
– Это как понимать-то? Поясни, мил-человек.
– Дионисий я, – прежде, чем продолжать, склонился в легком поклоне священослужитель, – архиепископ[96] Суздальский и Нижегородский.
– Мир тебе, Дионисий, – повинуясь порыву, склонился в ответ Николай Сергеевич.
– А слова мои так, Никола, понимать, что хоть и глаголишь: «возлюби», а сам-то обиду и затаил. Не так, что ли? – улыбнувшись, поинтересовался он у Булыцкого. – Вон митрополит не по имени кличет – беда, – уголками губ усмехнувшись, закончил говоривший.
– Твоя правда, – чуть помешкав, отвечал Булыцкий. – Прости, обидел если.
– Бог простит, – мягко отвечал архиепископ. – Так и что скажешь про Царство Божие на земле-то?