нут.
– Уразумели, Никола, – потерев еще не поросший волосом подбородок, отозвался Гойко.
– Ну так и Бог в помощь.
На том и порешили. Булыцкий снова подсел к очагу и принялся и так и сяк вертеть заготовки, следя, чтобы языки пламени ненароком не лизнули драгоценную обувку, а ребята под руководством Гойко – медленно восстанавливать процесс. В этот раз, понятное дело, медленней; видно было, что ребятенки ох как стараются! Иной раз – чересчур даже. Впрочем, Булыцкий, вспоминая свой школьный цех, и не лез совсем, предоставив ребятам право самим разбираться, отвечая на вопросы да, если совсем не так что, подсказывать, что да как.
Так и день пролетел весь: в заботах. Прерывались, только чтобы пообедать, да на молитвы, да если Сергий наведывался да вопрошать начинал, мол, что да как. Видно было, что и настоятеля занял процесс. Настолько, что позволил двоим схимникам труд на себя принять да «во славу Божию» присоединиться к «артели». Тут, правда, конфуз другой вышел: и впятером насилу умещались парни в келье. И это при том, что непосредственно валенки изготавливали трое! А один сушкой занимался, а еще один – шерсти подготовкой. Решили, правда, и это: келью одного из схимников заняли, и теперь работа кипела в двух хибарках. Николай Сергеевич же, чтобы не носиться туда-сюда и, не дай Бог, простуду не подхватить, ушел к «новичкам», предоставив Гойко самому руководить процессом.
Ох, как тот обрадовался! А что: смышленый парнишка. Булыцкий уже и сам поприметил это и теперь прикидывал, что надо бы его поближе к себе держать да наукам обучать. Бригадир ведь, ну никак не меньше! А ведь еще раньше подметил пенсионер, что, если в городе еще как-то выделяются в специализации отдельные смышленые да бойкие, то в деревушках, по большей части своей, все, как один; что надо, то и делают, руководимые старшим в семье. А вот начали мальцы в футбол гонять, так разом и понятно стало – кто во что горазд. Кто – вожак, а кто – просто ловкач, да все одно – вести его за собою надо бы. Начал Булыцкий ремесла новые продвигать, и тут – пожалуйста. Вот уже и мечта забрезжила дерзкая: озадачиться вопросами взращивания лидеров сызмальства самого. Ведь недаром сам все ступени прошел, от октябренка до комсомола. Эх, как жалел, когда упразднили систему эту! А теперь – пожалуйста! Самому теперь возможность представилась создать нечто подобное!
Работа кипела вовсю, что и времени не замечали бег. Уже и шерсть, заготовленную надолго впрок, всю укатали, а на специальных кольях красовались, просушиваясь над очагом, шесть пар неказистых обувок. Была и седьмая, да ее, к немалому огорчению ребятни, спалили ненароком, пока сушили.
За работой семь дней и пролетели. А пока возились – мороз снова ударил, сковав землю да ледяными бельмами залепив собравшиеся лужи. Солнце наконец вывалилось из-за туч, а свежий ветер разметал остатки хмари да бесконечных туманов; оттого и воздух прозрачным стал. До одури, до звона.
– Примерь, отче. – Булыцкий протянул одну из пар готовых валенок зашедшему в гости Сергию. Перекрестившись, тот осторожно принял дар, и так и сяк вертя его, разглядывая со всех сторон.
– Чудны, – наконец довольно подытожил тот. – Да только чуть посырее станет, так и не обуешь.
– Твоя правда, – согласился Булыцкий. – Да не на оттепель обувка-то. На зиму лютую. Заместо сапожков-то.
– Тесны, – примерил валенки старец.
– А ты попробуй, может, разносятся, – огорчился Николай Сергеевич. – Не силен размер подбирать, – развел он руками.
– Угодные ты Богу дела творишь, – улыбнулся в ответ Сергий. – Мученику подобно. Не ошибаются те лишь, кто не делает ничего, а, раз так, то тебе и вовсе кручиниться не о чем, Никола, – улыбнулся старец. – Твои деяния уже вон душ сколько спасли. А еще спасут сколько, только Богу и ведомо.
– Благодарю, отче, – склонился Булыцкий.
– Слыхивал, про печь все грезишь, да все не ладится у тебя, – сменил тему настоятель. Тут Киприану спасибо. Помог. Подсказал слова, какие надо бы говорить Сергию, да и сам чего-то напел, с Сергием с глазу на глаз общаясь. Так, что и оттаял тот, да сменил гнев на милость, да позволил печью заниматься.
– Твоя правда, Сергий, – кивнул головой пенсионер. – Да вот кирпич нужен, а без него беда! Разве из каменьев попробовать, да и то невесть что получается. Вон, смотри, развалилась, – огорченно кивнул он на груду камней; все, что осталось от последнего эксперимента.
– Так не укупишь ведь. Дорог! Вон кремль белокаменный во что обошелся-то! Одним камнетесам сколько уплатили! Так еще и дотащи каменья эти!
– Да мне бы хоть обычных-то каменьев собрать! Ну хоть на одну-то печурку! Мало, что ли, разбросано?! Их бы только поискать!
– Так и Бог тебе в помощь, Никола.
– Людей дай, Сергий. Я вон мальцов упросил, чтобы каменья собирали, да в склады складывали, так сюда перевезти и осталось-то. Да слабы отроки-то! А еще – глину! Оно, как ни крути, а камни-то так просто не уложишь в гору-то.
– Любо тебе, Никола, от молитв смиренных паству отвлекать, – задумчиво отвечал Сергий. – Все неймется тебе, хоть уже и влас седой. А ведь, по-другому поглядеть, так и во благо все твои проделки. Все во имя великого дела да во славу Божию. – Радонежский замолчал, собираясь с мыслями. – Был бы другой кто, не позволил бы. А тебе отказать и Бог не велит. Посему, будут тебе люди, Никола; да ты только не забывай о том, что паства хоть и смиренна, да все одно нет-нет да взропчет. Ты, хоть и во благо все творишь, да уж больно шибок; в месте тихом да уединенном суету все сеешь. Негоже для монастыря смиренного суета эта. От битвы во имя славы Божьей отвлекает. Ты уж не обессудь, Никола, да к посаду тебе ближе надобно бы. А и хоть бы за тын; все глаз меньше любопытствующих покой молитвы читающих тревожить будут.
– Прости, Сергий, покой что тревожу братии твоей, – смиренно поклонился Булыцкий.
– Бог простит, – мягко улыбнулся в ответ тот. – И ты меня, Никола, прости.
– Бог простит, – поклонился он в ответ.
– Ну и слава Богу, – снова улыбнулся настоятель. – Завтра ранехонько и отправишься по каменья да по глину. Оно и славно получается; купец приехал с дарами. Благодарит, что отвадили от похода в Казань весной. Так вот тебе и лошадка, и телега. Дело, видать, богоугодное, раз оно вон как все складывается.
– Видать, да, – почесал затылок Николай Сергеевич. – А что, получается, не ходили купцы туда?
– Получается, – да. Только ты их и поспрошай. Мне дела мирские далеки.
На том и разошлись. Сергий – к купцу, разъяснить, что за просьба у него, да и зачем, а Булыцкий, схватив тачку, – на реку за песком, а потом и к буераку, где глины еще летом заприметил, годной вроде для печи изготовления. Уже вечером, натаскав всего необходимого и вывалив все в одну яму, Булыцкий при помощи Ждана и не ушедших еще сыновей кузнеца принялся тщательно перемешивать все это до получения однородной массы.
– А как застуденеет? – поинтересовался верный Ждан.
– С чего бы?
– Ну, как кувшин. Студенеет. Твердым становится. Как потом выковыривать?
– Так то на солнце да в печи, – усмехнулся в ответ Николай Сергеевич, в очередной раз отмечая смекалистость паренька. – А здесь, вон, и в яме вода, и на улице – холодно. До утра разве что примерзнет, да и то – не беда. А утром, дай Бог, каменьев привезем да приступим, – смахнув пот со лба, выдохнул преподаватель. – А теперь – почивать. – Пацанята послушно кивнули головами и отправились спать.
Уже на следующее утро, со скрипом и стоном, из ворот монастыря выкатилась телега, запряженная невысокой косматой лошаденкой. В телеге, свесив ноги, сидели Булыцкий, Ждан, Угрим да Путша, отправленные Сергием в помощь Булыцкому. Ребятишки окрестные на славу постарались, выискивая каменья, так что осталось лишь собрать их да в одну кучу вывалить и, честно сказать, никак не меньше нескольких дней потратить на все это планировал пенсионер. Оно, хоть и немного надо было поперву-то, а все равно; по раскисшей слякотной дороге оно, пусть бы и с тачкой, а все ж намаешься. А тут – на тебе: телега с лошадкой, да еще и молот, если расколоть чего придется!
Дело ладно спорилось; еще до наступления вечера успели они объехать все, да, набрав полную телегу камней, – а мало ли чего еще сладить надо будет, – двинули по направлению к монастырю.
– А ну, православные, стой! – раздалось из полумрака, да так, что аж лошаденка испуганно всхрапнула. – Куда каменья поволокли, души бесьи? – зашелся кашлем невидимый разбойник.
– А ты кто таков будешь, что тебе кланяться должен?! – крикнул в полутьму преподаватель.
– Можешь и не кланяться, коли животом не дорожишь, – хрипло раздалось в ответ.
– Мы – люди Божьи, – вглядываясь в мрак, выкрикнул преподаватель, – на Отца волю во всем полагаемся. Коли написано, так и живота лишиться не страх! А ты-то чего в темноте рожу прячешь? Страшна больно, иль у самого душонка заячья?!
– Ох, Никола, не переменит тебя ничто. – Из лесу прямо к лошади вышел невысокий коренастый бородач, с закинутым за спину луком.
– Милован? Милован! – расхохотался Булыцкий, ловко спрыгивая с телеги. – Милован!!! – Он радостно обхватил товарища и принялся хлопать по спине и плечам.
– Тише ты! Кости переломаешь! – принялся вырываться тот.
– Прости, Милован. Как ты здесь?
– Да вот, проведать решил – как ты тут. Не наломал ли дров по новой да не учудил чего ли, а то все нянька тебе нужна, – согнулся в кашле бывший лихой. – У, проклятая! – сплевывая мокроту, вновь зашелся кашлем бородач.
– А один чего? А посреди ночи? А как с лихим кто попутает? А Тверд чего? – Николай Сергеевич с ходу закидал товарища вопросами.
– Ох и скор ты, чужеродец, – остановил его Милован. – Ты прими, обогрей, накорми поперву, а потом пытай; чего да как. Чтобы статно все, как у людин почтенных. Оно ведь, дружинник перед тобой теперь княжий! А к тебе, – нахмурившись, перевел он взгляд на Угрима, – брат из грядущего, что ли? Такой же, что ли, горячный?! Тут с одним-то сладу никакого, а с двумя так вообще – беда!