– Понимаю, – говорит Рэй. – Хотя я знал твоего отца другим. Более мягким.
– Неужели? – восклицаю я. – Даже не верится.
– Ты ведь знаешь, как мы познакомились? – говорит Рэй, не отводя от меня своих серых слезящихся глаз. – Твои родители и я?
Я мотаю головой. Я никогда не спрашивала, как они познакомились. Насколько я знала, Рэй был в нашей жизни всегда, или, по крайней мере, сколько я себя помнила.
– Мы познакомились в тот ужасный день, когда умер твой маленький братик, – треснувшим голосом говорит он. – Это я его нашел.
– Вы… вы были тем рыбаком? – запинаюсь я, вспоминая мамино письмо. – Который вытащил его на сушу?
Он кивает.
– Ох, Рэй, – потрясенно выговариваю я.
– До сих пор не могу свыкнуться с этой мыслью, – говорит он, руки его дрожат. – Крохотный мальчик на поверхности воды… Я пытался его спасти. Пытался изо всех сил. Делал искусственное дыхание, перепробовал все приемы первой помощи, какие только знал, но все напрасно. Он был мертв.
Мы сидим в тишине, и глаза у меня наполняются слезами. Все здесь напоминает мне о брате. Я столько всего хочу спросить у Рэя, но не знаю, с чего начать.
– Видишь, – наконец говорит Рэй, – если на меня это так повлияло, только представь, каково пришлось твоему отцу?
– Его там не было, – возражаю я, вытирая глаза тыльной стороной ладони.
– В том-то и дело, – говорит Рэй. – И знаешь, что самое ужасное? Потом, когда мы с ним уже стали друзьями, мы частенько сидели за барной стойкой в Корабле с пинтой пива в руках, и он без конца спрашивал меня о том, что произошло в тот день. Он хотел знать все до мельчайших подробностей. Говорил, что это из-за него парнишка утонул, что ему следовало быть там.
– Да, – соглашаюсь я. – Но это не оправдывает его поведения по отношению ко мне и к маме. Зачем было вымещать на нас свою злость?
– Это все выпивка, – вздыхает Рэй. – Бывало, заскочу за пинтой – твой отец уже пьет третью, а на часах еще и шести нет. Я выпивал и уходил, но он оставался. Бог знает сколько он выпивал каждый вечер.
Я с содроганием вспоминаю, с каким ужасом мы ждали его возвращения домой.
– Разве не ясно? – Рэй накрывает своей рукой мою. – Он выходил из себя из-за бутылки. Если бы ему только удалось с этим справиться, может быть, все было бы по-другому.
– Может быть, – отвечаю я, хотя сама в это не верю. Отец и трезвый меня ненавидел.
– Простите. – Я убираю руку. – Я знаю, что вы были друзьями, но в тот день, когда этот человек умер от сердечного приступа, моя жизнь и жизнь моей матери изменилась к лучшему. Мне жаль, если это звучит грубо, но так оно и есть.
Он кивает и вздыхает.
– Вы знаете, что моя сестра спилась? – спрашиваю я. – Тоже скажите спасибо нашему отцу.
– Да, – говорит он. – Слышал, дела у нее неважно. Как же так вышло. Славная была девчушка. Всегда болтала без умолку, и до чего хорошенькая. Забавно, но каждый раз, когда я о вас думаю, вспоминаю, как вы играли на пляже со своей матерью. Она всегда брала вас с собой на прогулку.
Пока он говорит, на меня вдруг нахлынуло воспоминание. Мы на пляже в Рекалвере. Я ищу акульи зубы, пока Салли строит замки из песка, а мама сидит на полотенце и читает книгу.
Я зарываюсь пальцами в песок, ожидая ощутить прикосновение зубчатого края, но вместо этого моя рука натыкается на нечто плотное и полое внутри. Вытащив находку, я сажусь на гальку, чтобы хорошенько ее рассмотреть. Предмет у меня в руках черный, и на нем высечен замысловатый узор из перекрещивающихся линий. Я восхищенно провожу пальцами по его грубоватой, шершавой поверхности. Это мое сокровище, мой секрет; несколько минут я сижу, прижав его к груди, словно спящего младенца.
– Что ты делаешь?
Мама на меня кричит. Она выхватывает предмет у меня из рук и бежит к морю.
– Верни его мне! – кричу я, но она не слушает, и я лишь беспомощно смотрю, как она бросает мое сокровище на растерзание волнам.
– Тебя же могло убить! – задыхаясь, кричит она и тяжело опускается на полотенце. Затем она объясняет, что драгоценный предмет, который я прижимала к груди, – это маленькая бомба, скорее всего, осколок широко известной прыгающей бомбы, которые испытывали на пляже в Рекалвере во время войны.
– Бомбы взрываются, – говорит мама, – И не дай бог оказаться у них на пути.
Через несколько мгновений мама снова утыкается в книгу, а Салли заканчивает строить песчаный замок. О произошедшем все забыли. Но я не могу пошевелиться. Все мысли только о бомбе, и даже много лет спустя я задаю себе все тот же вопрос: как нечто столь маленькое и прекрасное может приносить столько боли?
– Как же так? – прерывает мои мысли Рэй. – Неужели ей совсем некуда обратиться за помощью?
Он говорит о Салли.
– Мы пытались, – отвечаю я. – Но она не хочет просить о помощи. Я вчера заходила ее проведать, и ей как-то совсем нехорошо. Я пробовала с ней поговорить, но она и слушать не желает. Только препирается и делает вид, что ей что-то обо мне известно.
– Вот как? – говорит Рэй. – А что именно?
– Она не уточнила, – отвечаю я. – Но там и знать нечего – просто она пытается перевести стрелки. Вся в отца. Он тоже, стоило ему выпить, зверел и начинал всех оскорблять.
– Хм, – выдает Рэй. – Ты права. Не принимай это близко к сердцу. Она сама не знает, что говорит. Грустно все это.
Он допивает чай и встает.
– Ладно, мне пора, – говорит он, надевая кепку. – Не хочу тебя больше задерживать. Рад, что с тобой все нормально. Я уже немолод, и я за тебя беспокоюсь.
– Я в порядке, Рэй, – заверяю его я, идя за ним по коридору. – Но все равно спасибо, что заглянули. После того, как мамы не стало, обо мне больше некому беспокоиться.
Улыбаясь, я открываю дверь.
– Спасибо за чай, – говорит он, выходя на улицу. – И передавай привет Салли, хорошо?
– Передам, – киваю я, провожая его до калитки. – Хотя я не знаю, увидимся ли мы с ней еще до отъезда.
– Постарайся. – Он сжимает мою руку. – Ты уж постарайся, Кейт. Она же твоя сестра. Если ты не попробуешь с ней помириться, потом никогда себе этого не простишь.
Я киваю.
– Пока, – говорит он, выпуская мою руку. – Береги себя.
– Пока, Рэй, – отвечаю я и смотрю, как он скрывается за холмом.
Поворачиваясь к дому, я вижу Фиду. Как ни в чем не бывало она идет по улице с пакетами, полными продуктов. Как можно быть такой безучастной, когда ее ребенок страдает? Я смотрю на нее и чувствую, как внутри закипает злоба. Нужно что-то сказать.
– Зачем вы это сделали? – кричу я, когда она подходит ближе. – Зачем обманули полицейских?
Она пытается меня обойти, но я не двигаюсь с места.
– Хватит, Фида, – говорю я. – Это просто смешно.
– Кто тут смешон, так это вы, – отвечает она. Схватив пакеты, она шагает вверх по подъездной дорожке. Я наблюдаю, как она открывает дверь и заносит пакеты внутрь.
– Фида, поговорите со мной, – прошу я. – Чего вы так боитесь?
Захлопнув дверь, она поворачивается и идет мне навстречу. Ее глаза сверкают от ярости.
– Вот из-за чего все это, да? – кричит она, показывая на свой хиджаб. – Из-за этого? Считаете меня никчемной? Что ж, не вы одна. В этом городишке полно людей, которые думают, что таким, как я, тут не место.
– Не несите чушь! – выкрикиваю я. Мне страшно, что она могла так подумать. – Я всю жизнь работаю журналистом на Ближнем Востоке. Я сама носила хиджаб. Он тут ни при чем. Просто скажите мне, где ваш ребенок.
Она закрывает глаза и мотает головой.
– Не понимаю, о чем вы, – взмахивает она руками. – Я вам уже сказала, что у меня нет детей. Я сказала полиции, что у меня нет детей. Что с вами не так? Думаете, будь у меня ребенок, я бы стала его прятать? Думаете, я сумасшедшая?
– Нет, я не думаю, что вы сумасшедшая, – понизив голос, говорю я. – Я думаю, вы чего-то боитесь. Это ведь ваш муж, так? Это он во всем виноват.
– Мой муж! – вопит она. – Вы еще и мужа моего решили приплести?
Голова раскалывается, и мне срочно нужно принять таблетку обезболивающего.
– Я просто говорю, что понимаю, – отвечаю я. – Моя мама как только не настрадалась в браке.
– Ваша мама была прекрасной женщиной, – смягчившимся голосом говорит Фида. – Она всегда была добра ко мне, спрашивала о доме и как мне там жилось.
Я пытаюсь что-то ответить, но не могу выговорить ни слова. В голове только голос Нидаля. Последние несколько минут он звучит все настойчивей. Он произносит мое имя, умоляет ему помочь.
– Тихо, – шиплю я. – Ну-ка тихо.
– Не смейте меня затыкать! – вскрикивает Фида. – Ваша мама никогда бы так со мной не поступила. Она бы никогда не обвинила моего мужа в чем-то плохом и никогда бы не вызвала полицию. Вы хоть знаете, сколько я всего натерпелась в Ираке от рук так называемых полицейских? Знаете?
– Могу только представить, – ощущая внезапную слабость, бормочу я. Мне хочется сказать ей, что я знаю про Ирак, что я все понимаю, но не могу больше ничего из себя выдавить. Вытянув руку, я опираюсь на стену.
– Выглядите неважно, – говорит Фида, подходя ко мне. – Вам нужно обратно в дом.
– Да, – отвечаю я, позволяя ей отвести меня назад к маминому дому.
Она усаживает меня на диван и подкладывает под голову подушку; с тяжелой головой я откидываюсь назад.
– Сделаю вам чего-нибудь горяченького, – говорит она, и я смотрю сквозь полузакрытые веки, как она исчезает на кухне.
Она возвращается с кружкой горячего сладкого чая. Я медленно пью, и постепенно становится лучше.
– Сахар помогает при… – Она не может подобрать нужное слово, и я решаю ей помочь:
– Похмелье?
– Да, – говорит она. – К счастью, мне это незнакомо.
– Нет, конечно нет, – отвечаю я. – Очень мудро.
Я наблюдаю, как она поправляет шарф. Она очень красивая и такая вежливая. Напоминает мне маму – тоже все время извиняется и словно пытается загладить вину улыбкой. Так ведут себя жены, которых бьют мужья. Но зачем ей лгать, что у нее нет детей? Я осознаю, что, если я хочу узнать правду, придется действовать осторожно.