– Вот, – протягиваю я ей бумажку. – Мое первое УЗИ.
Она берет снимок, и я наблюдаю, как она, прищурившись, разглядывает нечеткое изображение.
– Скорее всего, это был мальчик. – Я беру у нее снимок и убираю обратно в сумку.
– Я знаю, как это тяжело, Кейт, – как робот, заученно говорит она. – Но прошу вас, попытайтесь рассказать, что произошло. Как я понимаю, выкидыш случился в тот день, когда вы поссорились с Рэйчел Хэдли.
– Да, я только-только вышла из офиса, когда…
Я замираю, вспоминая, как лифт резко дернулся вниз, и у меня на брюках проступила кровь. Очередная смерть, которую я не смогла предотвратить.
– Кто-нибудь поехал с вами в больницу?
– Нет.
– Получается, вы прошли через все это одна?
Я киваю. Пытаясь вспомнить события того вечера, я до сих пор ощущаю в носу резкий больничный запах. Но все как в тумане. Боль была настолько невыносима, что я различала лишь неясные очертания; врачи и медсестры превратились в голубоватые точки на периферии моего сознания.
– На каком вы были сроке?
– Четыре месяца, – отвечаю я. – Но доктор сказал, что ребенок умер за две недели до этого.
Меня гложет чувство вины, такое же острое, как и тогда. Даже зная, что ребенок был давно мертв и что ни разговор с Крисом, ни бутылка вина не имели к его смерти никакого отношения, я не могу перестать думать, что подвела моего малыша. Мне следовало быть сильной ради него, но я не справилась.
– Вы провели ночь в больнице?
– Да.
Глядя под ноги, я вспоминаю крошечную палату, отделяемую от коридора занавеской. Мне выдали картонный горшок и велели мочиться в него вместо унитаза, чтобы можно было отслеживать, на какой стадии находится выкидыш. Я чувствовала себя ужасно унизительно, но меня так накачали обезболивающими, что я едва заметила, когда медсестра пришла забрать горшок.
Под утро я родила мертвого ребенка. Помню, солнце только-только осветило проволочное ограждение вокруг больничной парковки. Стоя у окна, я вдруг почувствовала толчок. Я побежала в туалет с горшком и увидела, как в него выскользнуло крохотное сероватое создание. Мой ребенок.
Я смахиваю слезы, а Шоу уже обрушивает на меня следующий вопрос.
– А отец ребенка? – спрашивает она. – Он пришел вас навестить?
– Нет, – отвечаю я. – Он не знал о беременности.
– А почему не знал?
– Я не успела ему сказать, – отвечаю я. – Я хотела рассказать ему в тот день за обедом, но не успела я открыть рот, он сказал, что между нами все кончено.
Я мысленно вижу, как он сидит за столом и ждет меня. Руки сложены перед собой, взгляд прикован к картине на стене – репродукции Шагала с изображенной на ней обнаженной женщиной с телом в форме груши.
– Наверное, вам было очень больно это услышать, – говорит Шоу.
– Да, больно, – отвечаю я. – Но вместе с тем какая-то часть меня всегда знала, что это произойдет.
– Почему?
– Он был женат.
Помню, как я подошла к столику. Он так печально на меня посмотрел. Неуклюже поцеловал. Его губы мазнули меня по щеке вместо рта. Когда я попыталась поцеловать его в ответ, он подставил щеку. Я решила, что он просто устал. Мне и в голову не пришло, что…
– Женат, – прерывает Шоу мои мысли. – И как долго вы встречались?
Меня коробит от этого слова. «Встречались» звучит словно какая-то мимолетная интрижка, когда на самом деле это было нечто гораздо большее.
– Десять лет, – отвечаю я. – Хотя мы знакомы гораздо дольше.
Мне хочется, чтобы Шоу поняла – все было всерьез. Я хочу, чтобы она поняла – я способна любить и быть любимой, я не какая-то запутавшаяся психопатка. Поэтому я решаю рассказать ей о нем, о моем Крисе, моем возлюбленном, мужчине, без которого я не могу жить. Мужчине, без которого мне придется жить.
– Мы познакомились в Нью-Йорке сразу после событий 11 сентября, – начинаю я. – Он работал экспертом-криминалистом. Вместе со своей командой он вытаскивал тела из-под обломков в Граунд-Зиро. Я составляла репортаж об их работе.
Уносясь мыслями в прошлое, я вспоминаю, как засмотрелась на этого красивого мужчину: черные волосы вымазаны в грязи, огромные ладони сжимают лопату. Он был очень высокого роста – почти под два метра, и его сильное тело было стройным и поджарым.
С острыми скулами и густой бородой он походил на первопроходца со Среднего Запада. Я не могла оторвать от него глаз. Мне было всего двадцать шесть, и это было одно из моих первых серьезных заданий. Я очень волновалась, но стоило ему заговорить со своим резковатым йоркширским акцентом, как все мое беспокойство улетучилось. Мы говорили около часа. Он старательно отвечал на вопросы, держался вежливо и профессионально, но я знала, мы оба знали – в тот самый момент между нами что-то произошло, нечто негласное.
Я смотрю мимо Шоу на щербатую стену. Вспоминаю, как мы сидели на улице у винного бара в Виктории. Прошло три года с нашей первой встречи, прежде чем мы наконец сошлись. Он приехал в Лондон на конференцию, и мы столкнулись на улице. Он пригласил меня выпить, и все закрутилось. Помню, как сияли его бледно-голубые глаза, когда он говорил мне, что хочет сделать, когда мы вернемся ко мне в квартиру. Слышу, как он шепчет «тебя всю, до последней клеточки»; ласково произнося каждое слово своим низким голосом, как берет мою ладонь и поглаживает сухую кожу.
– Вы знали, что он женат, когда начали с ним встречаться?
Голос Шоу возвращает меня к реальности. Взглянув на нее, я замечаю блеск золота на безымянном пальце левой руки, и ручка в ее ладони вдруг прекращается в оружие.
– Да, знала.
– И это вас не тревожило?
Ее голос становится тверже. Не нужно ее злить. Нельзя говорить ей, что я думаю о браке: я не хотела для себя такой же участи, которая постигла моих родителей; мне хватало простого осознания, что Крис всегда ко мне вернется и что меня он любит больше, чем жену. Хотя сейчас я понимаю, что это неправда. Поэтому я говорю ей то, что она хочет услышать:
– Конечно, тревожило.
– Что вы почувствовали, когда узнали? О беременности?
– Сначала потрясение, – отвечаю я. – Я не ожидала. Но постепенно я свыклась с этой мыслью. Хотя, возможно, это все из-за гормонов.
Шоу кивает и смотрит в блокнот. Уверена, она меня ненавидит. Я – «другая женщина», каких порядочные женщины, как она, видят в кошмарах. Но сейчас я бы все отдала, лишь бы оказаться на ее месте, вести спокойную, размеренную жизнь вместе с мужем и семьей. Сидя в ожидании следующего вопроса, я физически ощущаю собственное одиночество.
– Вы говорите, что запланировали ту встречу специально, чтобы сказать Крису о ребенке?
– Да.
Пока я жду продолжения разговора, воспоминание о его губах на моей коже, когда он встал из-за стола меня поприветствовать, прожигает насквозь.
– Но он решил закончить ваши отношения прежде, чем вы успели ему рассказать?
– Да.
– Он назвал причину?
– Его жена увидела сообщение, – говорю я. – Заставила все ей рассказать, что он и сделал.
Мой голос срывается на хрип. Все мои мысли только о Крисе. Я чувствую его древесный одеколон, вижу, как его глаза сужаются, после чего он наклоняется ко мне, берет меня за руку и говорит: Хелен. Она все знает.
Я сразу поняла, что это конец. Выбирая между верной женой и ветреной любовницей, он всегда бы выбрал жену; у меня просто не было шансов.
– Он решил со мной расстаться. Дать их браку второй шанс.
– Вы, наверное, были шокированы, – пристально глядя на меня, говорит Шоу.
– Если честно, я ничего не почувствовала, – возражаю я.
И это правда. Я словно оцепенела. Говорят, последствия эмоциональных потрясений дают о себе знать через долгое время после события, и, слушая его, я улыбалась. Господи, я даже с ним соглашалась. Не выбежала, хлопнув дверью, из ресторана, не плеснула ему в лицо бокал вина, не назвала его ублюдком – я просто сидела, ела ризотто и говорила ему, что да, все к лучшему.
– Почему вы не сказали ему о ребенке? – спрашивает Шоу.
– Не смогла.
Оглядываясь назад, я понимаю, что была убита горем. Да, я могла сказать ему о ребенке, но это было бы неправильно, нечестно. Я ему не нужна. И наш ребенок тоже.
– И что вы делали потом?
Что-то мне подсказывает, что она знает ответ.
– Пошла в мой любимый клуб на Грик-стрит.
– Это там вы напились?
– Да.
– Сколько вы выпили?
– Пару бокалов вина. Но до этого я не пила… довольно долго.
Мгновение мы смотрим друг на друга – доктор и пациент, – смотрим, осознавая всю серьезность моих слов, не говоря уже о таких важных вещах, как дети, врожденные пороки и пределы допустимого.
– И после этого вы вернулись в офис и сорвались на Рэйчел Хэдли?
– Да, – говорю я. – Теперь понимаете?
Шоу не отвечает.
– Сколько времени вы пролежали в больнице?
– Всего одну ночь, – говорю я. – К утру кровотечение остановилось, а к обеду выяснилось, что в отделении не хватает коек. Поэтому мне выписали сильное обезболивающее и отправили домой.
– А что было дальше?
– Я пошла домой. Хотела подумать.
– Но по пути зашли в кафе «Звезда»?
– Да, – отвечаю я. – Хотя я не вполне осознавала, куда иду. Мне просто хотелось подумать.
– Когда полицейские закончили вас допрашивать, вы пошли домой?
– Да.
Я вспоминаю тот вечер. Поднимаясь по лестнице, я чувствовала больничный запах, пропитавший мой холщовый рюкзак. В больнице и полицейской камере пахнет одинаково – смесью хлорки и отчаяния. Когда я открыла дверь в квартиру, зазвонил телефон. Грэм спрашивал, получила ли я план маршрута. Я сделала вид, что все в порядке, и виду не показала, что мой мир только что рухнул. Сказав, что встречусь с ним утром, я свернулась в клубок на кровати и плакала, пока не заснула.
– На следующий день я полетела в Сирию, – поднимаю я взгляд на Шоу. – С Грэмом, моим фотографом.
Она ошарашена.
– На следующий день? – восклицает она. – Когда у вас только что случился выкидыш?