– Все хорошо, – шепотом отвечаю я, пошатываясь и вытирая рот мотком туалетной бумаги, который протянул мне Пол. – Просто нужно отдохнуть.
– Может, тебе прилечь? – спрашивает он. Он стоит в дверях, и лицо у него побледнело от волнения. – Принесу тебе стакан воды.
Я безмолвно умоляю его перестать быть милым. Я сейчас выдержу что угодно, кроме доброты. Доброта меня добьет.
– Нет, Пол, не нужно, правда, – говорю я, проскальзывая мимо него и спускаясь вниз. – Просто хочу немного побыть одна.
Взяв сумку, я достаю чековую книжку.
– Ой, я тебя умоляю, – говорит он, следуя за мной на кухню. – С этим разберемся потом.
– Нет-нет, – говорю я, неразборчивым почерком заполняя чек и протягивая его Полу. – Иначе я забуду.
– Уверена, что все нормально? – спрашивает он, взяв чек и положив его в задний карман. – Если хочешь поговорить, я могу еще ненадолго остаться.
– Прошу тебя, не волнуйся, – говорю я, когда мы подходим к входной двери. – Я в порядке.
– Ладно, но если что, ты знаешь, где меня искать, – говорит он. – Звони в любое время.
– Спасибо, – мямлю я, открывая дверь.
– Если ты не передумала, – говорит он, стоя на пороге, – я встречу тебя завтра у Руки Нептуна. Часов в одиннадцать нормально?
Я понятия не имею, о чем он. Просто хочу, чтобы он ушел.
– Мы собирались в Рекалвер, – поясняет он.
– А-а, это, – бубню я, выпроваживая его за дверь. – Я совсем забыла.
Он смотрит на меня и хмурится.
– Уверена, что нормально себя чувствуешь? Ты совсем бледная. Надеюсь, я тебя не отравил своим супом. Я нашел этот рецепт в книге Найджелы.
– Нет-нет, Пол, суп великолепен, – заверяю его я, изо всех сил стараясь сдержать подступающие к горлу рыдания. – Дело… во мне.
– Отдыхай, – говорит он, похлопывая меня по руке. – Береги себя, ладно?
Он спускается к калитке и садится в машину, и я наблюдаю, как он проезжает мимо аккуратных садиков и скромных двухквартирных домов. Вот она жизнь, думаю я, закрывая дверь. Не война, болезни и сгоревшие отели, а мужчины и женщины, сидящие в своих коробках с детьми, кофеварками и праздниками – вот такой должна быть настоящая жизнь. Именно такая жизнь у Криса. А я маячу где-то с краю, словно призрак без опоры и корней. Возвращаясь в мамин темный дом, я чувствую себя последним человеком на земле.
Телефон лежит передо мной на полу, и я смотрю, как экран гаснет на неотправленном сообщении. На звонок он все равно не ответит, и я остаюсь один на один с собственной злобой и ненавистью. Я весь вечер пытаюсь выразить свои чувства в текстовом сообщении, но ничего не получается. В первом сообщении я выплеснула на него всю свою обиду и возмущение его лицемерием, трусостью, двойными стандартами и ужасным вкусом в праздничных колпаках. Затем я передумала, удалила сообщение и начала новое. И сейчас, после третьей попытки, я сдалась. В тексте не выразить всего того, что я хочу сказать Крису. К тому же, промолчав, я сохраню чувство собственного достоинства, думаю я, стирая последний текст.
Уже поздно, но я не могу заставить себя лечь спать. В спальне меня ждет старуха. Поэтому я накидываю на плечи теплый свитер и спускаюсь вниз. Проглотив горсть таблеток снотворного, я забираюсь в устойчивое зеленое кресло. В нем я чувствую себя ближе к маме, его потертые подлокотники напоминают мне ее объятия, и я сижу, вжавшись в его складки, пока дом погружается во мрак.
Я пытаюсь не думать о Крисе, но он повсюду. Свернувшись в кресле, я чувствую запах его кожи – смесь пота и древесного одеколона.
Мы с ним были из совершенно разных миров. Он родился в Йоркшире, в благополучной семье среднего класса. Его родители работали учителями и растили четверых мальчиков в просторном фермерском доме далеко в Долинах. Именно там Крис и обнаружил любовь к криминалистике. Четко помню тот момент, когда он рассказывал мне, как это произошло. Ему было восемь, и он нашел торчащую из земли кость. Потянув за нее, он не мог поверить, насколько она оказалась огромной. На следующий день он пришел на это место с отцовской лопатой и начал копать. Пару часов спустя он раскопал огромный скелет. Позже подтвердили, что это была лошадь породы Клейдесдаль, потерявшаяся в грозу пятьюдесятью годами ранее. Постепенно ее тело ушло в землю. Крис пришел в восторг от того, как куча костей может помочь разгадать загадку, с которой никто не мог справиться много лет, и это открытие изменило его жизнь. Уже тогда он понял, кем хочет стать, когда вырастет, и начал идти к своей цели. Во время учебы в университете родители его поддерживали. Насколько мне известно, поддерживают и сейчас. Когда мы в последний раз о них говорили, они все так же жили в старом фермерском доме. Разумеется, я никогда с ними не встречалась. Они не знают о моем существовании. Но я представляю, что в их доме полно рамок с фотографиями их детей и внуков, а на Рождество они все собираются за большим деревянным столом и греются у потрескивающего камина.
Так прошло детство Криса. В тепле и безопасности. Полная противоположность моему.
Он пытался обеспечить такое же детство собственным детям. Но потом встретил меня, и я все перевернула вверх дном. Стала его тайной, его зарытым в земле скелетом, его загадкой, которую он был просто обязан разгадать.
Глаза у меня слипаются от усталости, но стоит мне их закрыть, я вижу Нидаля с альбомом в руках.
– Tusbih ‘alá khayr, Кейт.
– Tusbih ‘alá khayr, Нидаль. Что ты сегодня делаешь?
– Пишу книгу.
– Звучит здорово. А как она называется?
– Она называется книга улыбок.
Я проваливаюсь в сон, и в голове проносятся тонкие бумажные вырезки: я вижу улыбающегося мальчика, стоящего на волшебном мосту, карамельно-розовые башни Диснейленда, сверкающие в разноцветных солнечных лучах, и Микки-Мауса, весело скачущего по сочной зеленой траве.
– Хочу так.
Я слышу голос Нидаля, но самого его не вижу. Вижу только картинки.
– Хочешь в Диснейленд?
– Нет. Хочу так. Как этот мальчик на мосту. Помоги мне.
– Я тебя не вижу, Нидаль.
– Помоги мне.
– Нидаль, где ты?
Его голос звучит ближе. Он совсем рядом. Если протяну руку, к нему прикоснусь.
– Помоги мне.
Я вытягиваю руки навстречу голосу и чувствую, что падаю. Я слышу громкий удар и, открыв глаза, понимаю, что лежу на полу в гостиной.
– Просто сон, – успокаиваю я себя, поднимаясь на ноги. – Очередной жуткий сон.
На лбу выступают капли пота, я вытираю их тыльной стороной ладони и иду в коридор. Вдыхая соленый воздух, я чувствую, как голые ноги щекочет легкий ветерок. Затем, полностью придя в сознание, я слышу: бух, бух.
– Кто здесь?
Слова вылетают непроизвольно. Человеческое тело всегда знает, когда оно в одиночестве, по-настоящему, и когда рядом появляется кто-то другой – каждый нерв, каждая мышца напрягается. Крадясь по коридору, я мельком оглядываюсь по сторонам в поисках чего-нибудь, что можно использовать как оружие; в итоге хватаю с серванта мамины старинные деревянные часы. Первое, что попадется под руку.
Если в дом кто-то проник, одного хорошего удара по голове правильной стороной часов хватит, чтобы его вырубить. Крепко сжимая часы в руках, я медленно иду на кухню. По мере того, как я приближаюсь, звук становится громче. Бух, бух, бух. Он совпадает с биением моего сердца; я подхожу к двери на кухню и готовлюсь броситься на того, кто окажется за ней. Сделав глубокий вдох, я медленно считаю до трех. Раз, два, три.
Я врываюсь на кухню, готовая атаковать. С часами над головой я издаю крик страха и облегчения. На кухне пусто, и, как мне кажется, все на своих местах. Только дверь открыта нараспашку. И теперь прохладный вечерний ветер, который щекотал мои ноги в гостиной, мотает дверь туда-сюда. Бух, бух, бух.
Медленно подойдя к двери, я выхожу на порог и кричу в пустой сад:
– Кто здесь?
Ночь выдалась безлунная, и в темноте я чувствую себя уязвимой. Откинув голову назад, я смахиваю волосы с лица, чтобы они не мешали обзору. Надо было взять фонарик, думаю я и сквозь мрак слышу голос Гарри. «Если вам когда-нибудь понадобится запасной фонарик, – посмеивался он, – спросите Кейт. У нее их хватит на целую армию». И он был прав. В моей работе без фонарика не выжить. У меня их сотни. И вот я стою в темноте, освещая себе путь одними старыми часами.
Положив часы на землю, я крадусь к забору, с трясущимися руками залезаю на пластмассовый стул и заглядываю в соседний сад. Все тихо и спокойно. Свет в доме выключен, и сарай – всего лишь сарай. Никаких звуков, никаких движений, никаких лиц в окошке.
Что со мной творится?
Я стою так еще несколько мгновений, но ничего не происходит. Надо поспать. Наверное, это все из-за стресса.
Вернувшись в дом, я закрываю заднюю дверь на два замка.
Но, дойдя до лестницы, я ловлю свое отражение в зеркале в коридоре. У меня что-то на лице. Я подхожу ближе и присматриваюсь. На щеках у меня красные пятна. Что это? Собираясь их вытереть, я замечаю такие же пятна и на руках. Я принюхиваюсь. Это кровь. Засохшая кровь. Сердце начинает бешено колотиться. Я проверяю, нет ли порезов или ссадин, – возможно, я поранилась о забор. Но ничего нет.
Мозг отказывается это принимать. Как такое может быть? Я стою, вся перемазанная чьей-то кровью.
Полицейский участок Херн Бэй
35 часов под арестом
– Простите, Кейт, но я бы очень хотела поговорить о вашей последней поездке в Сирию, – мягко говорит Шоу. – Мне кажется, это важно.
Я моментально напрягаюсь. Эта женщина и не думает сдаваться. Я вдруг понимаю, что вся эта беседа – все тридцать с лишним часов – служила лишь прелюдией к этому вопросу. Шоу плевать на снотворное. Ей плевать на польских официанток. На самом деле она лишь хочет узнать, что произошло в Сирии. Именно Сирия свела меня с ума. Или, по крайней мере, она так думает.
– Я же вам сказала.