Я не собираюсь обсуждать Сирию.
Подавшись вперед в кресле, Шоу смотрит на меня.
– Кейт, чтобы я могла вынести заключение, нам придется об этом поговорить. Понимаете?
Я смотрю ей в глаза. Она сидит с каменным лицом. Она даже не представляет, насколько для меня это тяжело.
– Кейт, если я не смогу вынести заключение, тогда…
– Тогда я застряну тут навсегда? – перебиваю я ее.
– Нет, – говорит она. – Но тогда нам придется отправить вас в больницу, где вас будут обследовать дальше. Послушайте, я знаю, как тяжело вам отвечать на эти вопросы, но мне необходимо их задать.
Она права. Я и сама это знаю. Однако она не облегчает мне задачу.
– Хорошо, – тихо говорю я. – Я согласна. Но только давайте разберемся с этим по-быстрому.
– Мы в любой момент можем устроить перерыв, – открывая записную книжку, говорит Шоу. – Если станет слишком тяжело, просто скажите, и мы остановимся.
Я киваю.
– Хорошо. – Ее голос звучит гораздо мягче. – Я бы хотела начать с вопроса, почему вы решили вернуться в Сирию? Довольно странно, что вы надумали поехать, чувствуя настолько сильное психологическое и физическое недомогание.
– В смысле, почему? – Я пытаюсь мыслить ясно.
– Ну, – продолжает Шоу, – мы поговорили о произошедшем с Рэйчел Хэдли и Розой Дунайски, и я знаю, что вы принимаете довольно сильные антипсихотические препараты. Я бы никогда не посоветовала человеку в таком состоянии отправиться в настолько опасное место, как Сирия.
– Вы так говорите, словно я поехала в отпуск по путевке, доктор Шоу, – отвечаю я. – Мне никто ничего не советовал, потому что я старший корреспондент. Я знаю, что делаю: это моя работа, работа, с которой я успешно справляюсь вот уже двадцать лет.
Шоу что-то записывает в блокнот. Знаю, она считает меня неуравновешенной. Нужно оставаться сильной, доказать ей, что она ошибается.
– Можете рассказать, что произошло двадцать девятого марта? – не поднимая глаз, спрашивает она. – Насколько я понимаю, это был ваш последний день в Алеппо?
– Да, – говорю я. – Последний.
– И произошел несчастный случай?
– Вот как вы это называете? – с нескрываемым презрением спрашиваю я.
– Что произошло, Кейт?
– Послушайте, – твердо говорю я. – Зачем вы меня об этом спрашиваете? Вы знаете, что произошло. Весь мир знает.
– Я бы хотела, чтобы вы мне рассказали, – невозмутимо отвечает она, игнорируя мою вспышку гнева. – Как я уже сказала, чтобы вынести заключение, мне нужно услышать вашу историю.
– Ах, точно, заключение, – холодно говорю я. – Плевать, что маленький мальчик в серьезной опасности, давайте и дальше заполнять анкеты, чтобы можно было выставить меня чокнутой.
– Кейт, такими разговорами вы никому не поможете. – Я смотрю на часы у нее над головой. Меня держат здесь уже почти двое суток. Кто знает, что они могли с ним сделать за это время. – Кейт?
– Хорошо, доктор Шоу. – Я признаю поражение. – С чего лучше начать?
– Как насчет утра двадцать девятого числа?
Сжимая влажные руки вместе, я пытаюсь сосредоточиться. Выхода нет. Мне придется рассказать о том, о чем я вот уже две недели пытаюсь забыть. Наклонившись вперед в кресле и сделав глубокий вдох, я медленно начинаю говорить.
– Хорошо, – говорю я настолько спокойным голосом, насколько возможно. – Как сказал вам Гарри, мы остановились в подвале продуктового магазина с сирийской семьей.
– С Халедом и Зайной Сафар?
– Да, – отвечаю я. – И их сыном Нидалем.
Я вся дрожу. Не могу остановиться. Ухватившись обеими руками за стул, я продолжаю.
– Мы находились там неделю, – говорю я. – Вокруг царил хаос. За несколько месяцев, прошедших с моей прошлой поездки, город разрушили до основания. Начались перебои с водой и электричеством, еды не хватало. По улицам ходить стало опасно. Настоящий ад.
– Звучит ужасно, – с расширившимися глазами говорит Шоу.
– Да, – отвечаю я. – Однако обычные люди в Сирии сталкиваются с таким каждый день. Как журналист я должна была увидеть происходящее своими глазами, чтобы поведать миру о том, что происходит.
– Однако, учитывая ваши недавние проблемы со здоровьем, возможно, вам не следовало отправляться на такое рискованное задание? – неуверенно спрашивает Шоу.
– Я же сказала, я нормально себя чувствовала, – отвечаю я. – Нельзя просто обернуться ватой и спрятаться за проклятыми блокнотами.
Она молчит и лишь вертит ручку между большим и указательным пальцами.
Грудь у меня сжимается, и, потирая ее, я встаю и подхожу к окошку.
– Вы просили рассказать о последнем дне в Сирии, – говорю я и смотрю на Шоу, которая, как я замечаю, закрыла свой блокнот. – Можно сейчас рассказать?
– Да, конечно, – отвечает она, наблюдая, как я возвращаюсь на место. Мне кажется или в ее голосе звучат нотки воодушевления?
– Спасибо, – спокойным голосом благодарю я, после чего сажусь и начинаю сначала: – Утром того дня мы с моим фотографом Грэмом ездили в центр Алеппо и брали интервью у семьи, чей дом разбомбили за ночь. Фотографии Грэма должны были лечь в основу воскресного репортажа. Я писала статью, когда услышала в коридоре какой-то стук. Выглянув из комнаты, я увидела Нидаля. Он пинал о стену футбольный мяч.
Закрыв глаза, я вижу его перед собой: худенький, жилистый мальчик в мешковатой футболке цветов бразильской сборной. Несколько раз моргнув, чтобы отогнать воспоминание, я продолжаю:
– Встав закрыть дверь, я услышала голос его отца. Они начали спорить.
– О чем они спорили?
– Халед волновался, что Нидаль шумит слишком громко, – говорю я. – Он боялся, что это может привлечь внимание солдат на улице. Велел ему вернуться в комнату.
Закрыв глаза, я вижу уставшее лицо Халеда и недовольное личико Нидаля.
– Продолжайте, Кейт.
Положив руки на колени, я пытаюсь унять дрожь.
– Я вышла из комнаты узнать, все ли в порядке. Увидев меня, Нидаль заплакал. Сказал, что просто хочет играть в футбол и жить нормальной жизнью. Что ему надоело сидеть взаперти.
– И что вы ответили?
– Я попыталась его успокоить. Объяснила, что его отец устал и что нужно его слушаться и поиграть в другой раз.
Я делаю глоток воды и смотрю на часы. Тело начинает покалывать, и я вспоминаю, что в последний раз пила снотворное больше сорока часов назад. Я чешу раненую руку. Шоу замечает движение и бросает на меня неодобрительный взгляд.
– Вы попросили его успокоиться, – говорит она. – Он вас послушался?
Зуд становится нестерпимым, и, закатав рукав, я неистово впиваюсь ногтями в кожу. Все вокруг пахнет пылью: моя одежда, волосы, кожа. Я слышу его крик. Это невыносимо, но нужно продолжать. У меня нет выбора.
– Нет, не послушался, – отвечаю я, дергая рукав вниз. – Он начал кричать и сказал, что ненавидит отца, ненавидит меня, что мы не можем вечно держать его взаперти. Что он хочет сбежать. В итоге его отец сорвался.
Я слышу низкий, зловещий голос Халеда, когда он схватил своего сына за воротник: Думаешь, беженцы играют в футбол? С беженцами обращаются как с ничтожеством, как с дерьмом. Ты этого хочешь, да?
– Я его не виню, – продолжаю я. – Он был напуган и изможден, а Нидаль никак не унимался. Увидев меня, Халед вернулся к себе в комнату. Решил, что со мной Нидаль будет в безопасности. Он мне доверял.
Вот он, рядом со мной в комнате. На его маленьком личике отражаются страх, ярость и разочарование. Прочистив горло, Шоу нетерпеливо ерзает на стуле. Нидаль смотрит на меня из угла комнаты, и я продолжаю.
– Все произошло так быстро, – говорю я, чувствуя, как его горячая кожа мазнула меня по руке. – Я пыталась. Я честно пыталась, но он был в таком состоянии, и потом…
– Что потом?
Кровь, стучащая у меня в висках, сливается с голосами. Нидаль. Халед. Грэм. Они кричат так громко, что я едва могу разобрать, что говорит Шоу.
– Кейт.
Наклонившись на стуле, она кладет руку мне на плечо. Этот ласковый, успокаивающий жест застает меня врасплох.
– Не торопитесь, – говорит она. – У нас полно времени.
Я знаю, что это неправда. Время на исходе, поэтому мне нужно побороть голоса и рассказать ей, что произошло.
– Он убежал, – шепотом говорю я. – Выбежал из подвала на улицу; все произошло так быстро, что я не успела его остановить. Я не смогла его остановить.
Воскресенье, 18 апреля 2015 года
Пол ждет меня у скамеек на Руке Нептуна. Он одет по погоде в плотную, дутую куртку и походные ботинки, которые смотрелись бы вполне уместно и на передовой. С собой у него набитый рюкзак, заполненный, предполагаю я, продуктами на день.
– Я подумал, что здорово будет устроить пикник, – говорит он, вставая меня поприветствовать. – На пляже.
– Погода для пикника не самая подходящая, нет? – с сомнением в голосе говорю я, глядя на сгущающиеся в небе серые тучи.
– Все будет нормально, – возражает он, прослеживая мой взгляд. – Над Рекалвером виднеется клочок голубого неба.
Он показывает вдаль, где из-за холмов выглядывают башни. Я не вижу никакого голубого неба. Не понимаю, как он может быть таким оптимистичным.
– Ну тогда пошли, – предлагаю я, когда мы по ступенькам спускаемся к морю.
Мне до сих пор немного не по себе от всего, что произошло ночью. Звук. Кровь. Сорвав с себя одежду, я долго стояла под душем, осматривая каждый сантиметр тела в поисках пореза. Но кровь словно взялась из ниоткуда. А после того, как она смылась в сливное отверстие, могу ли я с уверенностью сказать, что она вообще была?
Меня так и подмывает поделиться переживаниями с Полом. Но я не хочу его тревожить. Ему и так сейчас тяжело из-за Салли. Я останавливаюсь застегнуть старую парку. Морской воздух хлещет меня по лицу, и подкладка куртки ощущается как одеяло.
– Господи, ну и холодина, – говорю я, догоняя Пола. – Я и забыла, как у моря холодно.
– Если немного ускоримся, будет лучше, – отвечает он. – Быстрее согреешься.