Глаза у меня наполняются слезами, и я опускаю голову, пытаясь не разрыдаться. Не здесь, не перед этими людьми.
– Однако, – продолжает Шоу, – судя по вашим симптомам и тому, что вы мне рассказали, я могу предположить, что вы страдаете от тяжелого посттравматического стрессового расстройства, в связи с чем я бы хотела направить вас к соответствующему специалисту на консультацию. Я не могу приказать вам это сделать, но очень прошу прислушаться к моему совету, особенно учитывая, что ваше поведение привело к задержанию.
Я киваю. Я сделаю все, что она скажет, если только можно будет вернуться к тому дому и помочь мальчику.
– На этом моя работа окончена, – говорит Шоу, складывая бумаги на коленях. – А теперь я передаю вас офицеру Уолкеру, чтобы закрыть дело.
Я смотрю на Уолкера, и он вскидывает брови. Какое жалкое оправдание для полицейского. Он стоял там, в нескольких метрах от ребёнка, страдающего от жестокого обращения, и что он сделал? Арестовал меня.
– У вас есть еще ко мне вопросы, Кейт? – спрашивает Шоу.
У меня полно вопросов. Я хочу спросить, видела ли она когда-нибудь, как умирает ребенок. Хочу спросить, зачем она постоянно снимает обручальное кольцо и потом надевает обратно. Хочу спросить, почему она вздрогнула, когда я описывала, как отец меня избивал. Хочу спросить, прекратятся ли кошмары. Хочу спросить, верит ли она мне.
Вместо этого я мотаю головой.
– Хорошо, – говорит она, поднимаясь со стула. – Тогда оставляю вас с офицером Уолкером.
Она кивает, и на мгновение кажется, что она сейчас скажет мне какие-то слова утешения. Но она лишь поворачивается и направляется к двери. Я для нее – очередная пациентка, форма, которую нужно заполнить. Ей нет дела до моей жизни, моего опыта. Она выйдет из этой комнаты в другую, где ее будет ждать очередной бедолага, который станет жаловаться на жизнь, а она будет аккуратно ставить галочки в нужных местах. Я думаю о бессчетном количестве мужчин и женщин, у которых я брала интервью за долгие годы работы: чьи-то истории я помню до сих пор, а о ком-то забыла тут же, закончив репортаж; может быть, они запомнили меня такой же – той, которая, уходя, забрала с собой частичку их души.
Дверь закрывается, и ко мне подходит офицер Уолкер.
Час спустя я сижу в машине Пола на парковке железнодорожного вокзала с рюкзаком на коленях.
– Я сложил все твои вещи, какие нашел, – говорит он, обхватив руками руль. – Надеюсь, ничего не забыл.
– Уверена, все хорошо, – говорю я. – У меня и вещей-то с собой почти не было.
– Наверное, это к лучшему, как думаешь? – говорит он. – Хорошо хоть Фида не стала выдвигать обвинения.
– Ха, – вырывается у меня, пока я смотрю на полуденную серость за окном. – Не стала она. Еще бы она выдвинула обвинения – она-то знает, что копни полицейские поглубже, они бы тут же разгадали их маленький секрет. Ее муж агрессор, Пол, а она его покрывает.
– Что бы она ни делала, теперь это тебя не касается, – вздыхает он. – Иначе никак. Ты слышала, что сказал полицейский: еще раз явишься в ее дом – Фида подаст заявку на охранный ордер. И ее точно одобрят. И тогда все, твоя жизнь кончена. Тебя затаскают по судам, и прощай репутация. Оно того не стоит.
– Нет, – шепчу я. – Кажется, у меня не остается выбора. Прямая дорога к мозгоправу.
– Знаешь, может, это не такая уж плохая идея? – мягко говорит он. – Лучше уничтожить это ПТСР в зародыше, пока ты еще в силах. Пока ты не стала как… В общем, ты поняла.
– Пока я не стала как Салли?
Он опускает голову на руль и вздыхает.
– Ты ведь ей не скажешь? – спрашиваю я. – О нас.
Он поднимает голову. Лицо у него мертвенно-бледное.
– Конечно, нет, – говорит он. – Это ее уничтожит.
– Да, – отвечаю я. – Но вместе с тем я думаю, что Салли уже давно себя уничтожила.
Он нежно поглаживает меня по плечу.
– Ты правда много для меня значишь, Кейт, – говорит он. – С самого начала. Возможно, в другой жизни мы могли бы…
– Не надо. – Я отдергиваю руку. – Думаю, мы оба знаем, что это все бред. Как и прошлая ночь. Мы просто искали утешения.
Он улыбается и потирает лицо руками.
– Куда направишься? Обратно в Лондон?
– Сначала поеду к себе в квартиру, но надолго не задержусь. Слишком много воспоминаний.
– Имеешь в виду Криса?
Я вздрагиваю при звуке его имени.
– Ты не закрыла его страничку в Фейсбуке у меня на ноуте, – поясняет Пол. – Женат, да? Звучит хреново.
– Салли очень повезло, – говорю я, отстегивая ремень. – Что у нее есть ты. Хоть она этого, скорее всего, и не понимает.
Он улыбается, но я вижу, что улыбка получается вымученная.
– Ты сказала, что надолго не задержишься, – меняет он тему. – Куда поедешь?
– Поговорю с Гарри, – отвечаю я. – Верну его доверие и потом поеду в Сирию. Я должна быть там.
– С ума сошла? Новости смотрела?
– Я пишу новости, Пол, – отвечаю я. – Это моя работа.
– Но после всего, что произошло с этим мальчиком в Алеппо, ты уверена, что стоит туда возвращаться?
– Да, уверена.
– Боже, детка, – мрачно посмеивается он. – Ты не из тех, кто останавливается на полпути, да? Я буду по тебе скучать.
Он наклоняется и крепко меня обнимает; ощущение настолько приятное, что мне почти хочется остаться, но я знаю, что это невозможно: не только из-за Фиды, но и из-за Салли. Всем будет лучше, если я уеду как можно дальше отсюда.
– Я тоже буду скучать, – говорю я, высвобождаясь из его объятий. – Ты был замечательным другом эти последние несколько дней. Я очень это ценю.
– Я же сказал, мне не сложно, – говорит он. – А теперь давай приводи себя в порядок, хорошо?
– Постараюсь, – говорю я. – Еще вот что, Пол: я знаю, ты думаешь, что это все только у меня в голове, но ты все же присматривай за сорок четвертым домом, ладно? Ради меня.
– Обязательно, – сиплым голосом отвечает он.
Я открываю дверь и выхожу на соленый воздух.
– Пока, – говорю я. – Береги себя.
– Ты тоже, – говорит он, вытирая глаза. – А теперь иди, а то опоздаешь на поезд.
Захлопнув дверь, я направляюсь к вокзалу. У входа я на мгновение замираю, смотря, как серебристый седан выезжает с парковки и скрывается среди множества жилых домов, а затем достаю телефон и направляюсь к скамейке у кассы.
Я сажусь и набираю ее номер. Последняя попытка.
Она берет трубку, и я слышу тяжелое дыхание.
– Алло, – говорю я. – Салли, это ты?
– Кто это?
– Это я. Кейт. Слушай, Салли, мне нужно тебе кое-что сказать.
– Ты и так уже все сказала.
Говорит она медленно. Она пьяна. Проклятие! Но надо попытаться.
– Слушай, мне надо бежать. Я на вокзале, и поезд приезжает через пять минут.
– Опять уезжаешь, да? Знала, что надолго ты не задержишься.
В ее голосе столько яда. Уже допивает вторую бутылку. Наверняка. После первой ей весело, а после второй хочется язвить.
– Работа, – отвечаю я. – Я нужна в офисе.
– Приятно, когда ты кому-то нужна, – несвязно говорит она.
Мне хочется просто закончить разговор, но я знаю, что надо попытаться. Я делаю глубокий вдох.
– Салли, у меня к тебе просьба, – говорю я. – Это очень важно.
– Ничего себе, просьба у нее, – глумится она.
– Пожалуйста, Салли, послушай, это важно, – продолжаю я. – Я хочу, чтобы ты понаблюдала за домом, расположенным рядом с маминым. За домом Пола.
– Что ты на этот раз задумала?
Я делаю глубокий вдох.
– Там живет маленький мальчик, и мне кажется, с ним жестоко обращаются.
– Мальчик?
– Да.
– В мамином доме?
– Нет. В соседнем. Который Пол сдает.
– Какое это имеет отношение ко мне?
– Никакого, – отвечаю я. – Но ты очень мне поможешь, если, может быть, как-нибудь зайдешь к соседям, проверишь, как у них дела. В конце концов, они снимают у вас этот дом.
– Прикалываешься? – восклицает она. – То есть ты хочешь, чтобы я постучалась к кому-то в дверь и спросила, не бьют ли они своего ребенка?
– Нет, я просто…
– Ты неисправима, Кейт. Вечно суешь нос в чужие дела и указываешь людям, как жить.
– Салли, все не так. Этот ребенок… он в беде.
– Да? Разве не то же самое ты говорила про Ханну? Знаешь, в чем твоя проблема? Тебе просто обидно.
– Обидно? О чем ты говоришь?
– Обидно, что у тебя нет детей, что ты поставила на первое место успешную карьеру и что сейчас уже слишком поздно.
Ее слова больно ранят, но я не позволю себе этого ей показать.
– Ради бога, Салли, не неси чушь.
– Да ладно? Такая уж и чушь? Нет, я просто слишком хорошо тебя знаю, только и всего. Правда глаза колет, да?
– Ты пьяна, – говорю я, пытаясь сохранять самообладание. – Не знаю, зачем я вообще позвонила.
– Она чем-то тебе насолила, да, эта женщина из соседнего дома? Сказала что-то, что тебе пришлось не по нраву? Ты поэтому выдумываешь про нее всякое дерьмо?
– Нет, не поэтому.
– Ты вечно что-то выдумываешь, – повышает она голос. – Не можешь остановиться, да?
Пока она брюзжит, я слышу, как в громкоговоритель объявляют мой поезд.
– Ладно, мне пора, – прерываю я ее. – Спасибо, Салли, очень помогла.
Я заканчиваю звонок и убираю телефон в карман.
С чего я вообще решила, что она поможет? Она и о себе-то позаботиться не может, что говорить о других.
Поднимаясь со скамейки и надевая на плечи рюкзак, я пытаюсь выкинуть из головы ее пьяные оскорбления. Пора возвращаться к работе, говорю я себе, направляясь к поезду. Пора бежать из Херн Бэй и оставить здешние невзгоды позади.
Алеппо, Сирия
Две недели спустя
Что-то изменилось. Я изменилась.
Я приехала в Алеппо прошлой ночью. Путь сюда был жутким. В город нас тайно провел переводчик и мой старый друг Хассан. Нам пришлось несколько километров идти по заброшенной канализационной трубе. Хассан шел впереди с фонариком на лбу. Под ногами ползали крысы, и в доходящей до щиколотки воде плавало древнее дерьмо. Всю дорогу меня трясло. Каждый шаг я спрашивала себя – зачем? Зачем я вернулась? Я закрывала рот рукой, когда вода поднималась выше, и в нос ударял запах экскрементов и химикатов. Когда я уже думала, что вот-вот потеряю сознание, мы вышли на огромную пустошь, заброшенную промзону на окраине Алеппо, где был разбит временный лагерь для беженцев. И когда я стояла там, глядя на ветхие палатки, мне хотелось побежать обратно через трубу. В воздухе витал запах смерти, напоминавший о моем малыше. И когда Хассан взял меня за руку и повел к палатке, я спросила себя вновь: зачем я вернулась?