– Заткнись, – шепотом говорю я, но он не замолкает.
– Это сразу привлекло мое внимание, – говорит он. – Потому что этот госпиталь был в Алеппо, а я знал, что она поехала именно туда.
– Просто заткнись. – Я впиваюсь ногтями ему в ладонь, но он не реагирует. Продолжает говорить.
– Сегодня утром я включил телевизор, – говорит он, поглаживая меня по руке. – И на экране было ее фото. Лагерь, в котором она находилась, взорвали, Салли. Никто не выжил.
– Я сказала – заткнись! – кричу я, отталкивая его руки. – Ты ошибаешься, чертов придурок. Сам не знаешь, что несешь.
Я колочу его кулаками в грудь, а он просто стоит и позволяет мне себя бить, снова и снова. Я продолжаю бить до тех пор, пока силы меня не покидают и я не падаю у его ног.
– Кейт всегда со всем справляется. Она может о себе позаботиться. Ты ошибаешься, – рыдаю я.
– Мне жаль, любимая, – шепчет он, подкладывая руки мне под голову и поднимая с пола. – Мне очень жаль.
Он целует меня в щеку, но я ничего не чувствую. Он несет мое безвольное тело через комнату обратно на веранду.
– Она жива, – говорю я, когда он опускает меня в кресло. – Если бы она умерла, я бы почувствовала.
– Это огромное потрясение, – говорит он, приложив руку к моему лбу. – Нужно время, чтобы свыкнуться с мыслью…
– Я же сказала, она жива! – кричу я, отталкивая его. – А теперь отвали и оставь меня одну.
– Послушай, Салли, – говорит он, – Мне кажется, будет лучше, если я еще хоть немножко с тобой побуду. Ты потрясена.
– Слышал, что я сказала? Я сказала, что хочу побыть одна.
– Хорошо, – говорит он, отходя к двери. – Как пожелаешь.
– И закрой эти чертовы занавески, – добавляю я. – У меня от солнца болит голова.
Я слышу его шаги на деревянном полу, когда он идет к окну.
– Так лучше? – спрашивает он, когда свет исчезает, и я киваю, радостно погружаясь во мрак.
– Если вдруг понадоблюсь – кричи, – говорит он, закрывая дверь, и я думаю о том, как Кейт стучала кулаками по столу, когда отец набрасывался на маму. Этого просто не может быть, говорю я себе, погружаясь обратно в кресло. Как это возможно – она умерла, а я до сих пор здесь? Из нас двоих она всегда была сильной, всегда была воином. Это невозможно. Он наверняка что-то напутал.
Нужно выпить.
Засунув руку за спинку кресла, я пытаюсь нашарить в темноте бутылку вина, которую спрятала там прошлой ночью. Нащупав, я ее вытаскиваю. У меня нет бокала, но он мне и не нужен. Откупорив бутылку, я делаю глубокий глоток. Вино теплое и слегка прокисшее, но и так пойдет. Мне просто нужно заглушить боль.
За окном стемнело. Понятия не имею, сколько сейчас времени. Я уже допила бутылку и готова убить за еще одну. Пол заходил несколько раз, спрашивал, не хочу ли я чаю. Я ответила, что хочу выпить, но он и слушать не желает. Только твердит, что я в шоковом состоянии.
Это так называется?
Я сижу в темноте, и все мои мысли только о Кейт. Она стояла рядом с мамой у моей кровати в день, когда родилась Ханна. Мама шумно объясняла, как правильно прикладывать Ханну к груди и что делать после кормления, а Кейт просто стояла рядом и пялилась на ребенка. Она словно увидела нечто странное. Я прекрасно ее понимала – Ханна казалась мне каким-то инопланетным созданием, учитывая, как мало я на тот момент знала о детях. Я сама была еще ребенок.
В конце концов я сказала ей сесть, и, пока мама вышла за чаем, мы с ней смотрели, как Ханна спит в своей пластмассовой кроватке. В какой-то момент я повернулась к Кейт и спросила: «Что мне с ней делать?». Минуту она смотрела на меня, после чего пожала плечами и ответила: «Не спрашивай». И мы обе прыснули со смеху. Мама, вернувшись, спросила, над чем мы хохочем, но нам было так смешно, что мы не смогли вымолвить ни слова.
Три недели спустя она уехала в университет и назад не вернулась. Мы практически никогда больше не были с ней так близки, как тогда в больнице. Сколько я себя помню, из нас двоих она всегда была лучше, умнее, смелее – я постоянно до нее не дотягивала, однако в те несколько минут, что мы сидели у кроватки Ханны и смотрели, как она спит, мы были лишь парочкой смешливых, беспомощных школьниц.
Затем я кое-что вспоминаю. Она мне звонила. Прямо перед тем, как уехать в Сирию. Я пытаюсь собрать по кусочкам, что именно она сказала, но в голове у меня лишь обрывки информации. Похоже, я была пьяна. Помню, она сказала, что находится на вокзале – или в аэропорту? Я смутно помню свою злость из-за того, что она опять уезжает. Черт побери, надо было слушать. Что она пыталась мне сказать? Бесполезно. Ничего не помню.
А теперь ее нет, и я никогда больше не услышу ее голос.
Стоит мне отогнать воспоминание о телефонном звонке, как я вспоминаю о Ханне. Интересно, где она? Вот бы она вышла на связь. Нужно сказать ей о бабушке, а теперь и о тете Кейт. Почему она такая упрямая? И потом я слышу в голове ее голос. Просто отпусти меня, мама. Я тяну ее за запястье, умоляя вернуться в дом. А затем перед глазами у меня темнеет, и как ни пытаюсь, я не могу вспомнить, что произошло дальше. Просто не могу.
– Салли.
Я поднимаю глаза. Он стоит в дверях в халате.
– Милая, время уже за полночь, – говорит он. – Ложись в кровать.
– Я не устала, – отвечаю я.
– Ты сидишь в этом кресле весь день, – говорит Пол. Он заходит и хочет включить лампу.
– Не трогай! – кричу я, вложив в этот крик всю свою злость, тоску и неприязнь. – Просто не трогай, понял?
Он замирает с проводом в руке.
– Сидя здесь весь день, не двигаясь и не разговаривая, ты не вернешь Кейт, – говорит он, выпуская выключатель из рук. – Выгоняя меня, ты делаешь только хуже. Мы можем все обсудить. Я рядом, Салли. Я готов тебя выслушать.
– Мне нечего тебе сказать, – отвечаю я.
Его голос действует мне на нервы. Я хочу остаться наедине со своими воспоминаниями о Кейт. Мне нужно во всем разобраться, а он своими постоянными проверками только меня отвлекает и не дает свободно вздохнуть.
– Утром ты об этом пожалеешь, – говорит он. – Если уснешь в этом кресле, к утру все тело затечет.
– А тебе-то какое дело? – огрызаюсь я. – Пожалуйста, иди спать и оставь меня в покое.
Когда он закрывает за собой дверь, кожу у меня покалывает. Нужно еще выпить. Выждав несколько минут, я встаю с кресла и крадусь через гостиную в коридор. Останавливаюсь у шкафа под лестницей. Пола не слышно, наверное, лег спать. Осторожно открыв дверцу шкафа, я запускаю руку внутрь. Бутылки все на том же месте, где я оставила их пару дней назад. Моя заначка. Лучше места для тайника не придумаешь. Пол даже близко к этому шкафу не подходит. Думает, он забит хламом и старой одеждой. Я осторожно закрываю дверцу и проскальзываю обратно на веранду.
Прижимая бутылку к груди, я опускаюсь в кресло. Всего один бокал, говорю я себе, один бокал, чтобы расслабиться. Однако откупоривая бутылку, я знаю, что одним бокалом дело не ограничится.
Я просыпаюсь в пустой кровати. Спина ноет; натянув на плечи одеяло, я пытаюсь снова заснуть, но не получается. Я открываю глаза и несколько минут лежу неподвижно. Воздух какой-то другой. Что-то произошло перед тем, как я легла спать, нечто ужасное. И затем я вспоминаю. Новости. Лицо Пола. Это правда. Я жива, а моя сестра умерла.
– Пол! – кричу я. – Пол, ты дома?
Никто не отвечает, и я слезаю с кровати. Вчерашняя одежда аккуратно висит на спинке стула у окна. Видимо, посреди ночи Пол принес меня наверх и переодел в пижаму, но я ничего не помню.
– Пол! – снова кричу я, но ответа все нет.
Накинув халат, я спускаюсь вниз, чтобы его найти.
На кухонном столе лежит записка, что его вызвали на работу, но он вернется, как только сможет.
Выкинув записку в мусорное ведро, я выхожу из кухни, и туман у меня в голове немного рассеивается. Когда Пол рядом, я словно задыхаюсь, и мозг отказывается работать. Без него я хотя бы могу сконцентрироваться.
Я иду прямиком к шкафу под лестницей и открываю дверцу. Мне нужно выпить, всего один бокал, чтобы унять боль в груди. Я засовываю руку в шкаф. Там ничего нет, лишь старые куртки и коробки. Включив свет, я выкидываю хлам и шарю в поисках бутылок. Но там пусто. Сев на колени, я продолжаю поиски. Куда, черт побери, они подевались? Я два дня назад поставила сюда шесть бутылок. Должно оставаться еще четыре. Куда они делись? С бешено колотящимся сердцем я лихорадочно перебираю старые коробки из-под обуви и изъеденные молью пиджаки. И затем я кое-что вижу – желтый стикер, приклеенный к полу в том месте, где стояли бутылки.
Я срываю его трясущимися от ярости руками.
«Оно того не стоит, Салли, – написал он. – Мы справимся с этим вместе… без выпивки. Я тебя люблю. Целую».
Чертов придурок. Он забрал мои бутылки. Я бегу на кухню и начинаю открывать все шкафы и ящики. Куда он их спрятал? Без выпивки я этого не переживу. Слишком тяжело, слишком невыносимо.
Я возвращаюсь на веранду и смотрю за диваном, за подушками, крича от разочарования. Подойдя к креслу у окна, я кое-что замечаю снаружи. На террасе стоит, готовый к завтрашнему вывозу мусора, контейнер для переработки, и в нем лежат четыре пустых бутылки из-под вина. Он вылил вино в раковину. Поверить не могу.
Я колочу кулаками по стеклу. Что за идиот! Зачем он это сделал? Он только все портит.
Без алкоголя мне этот день ну никак не пережить, поэтому придется просто пойти и купить еще. «Об этом-то он не подумал, а?» – бормочу я себе под нос, снимая халат и швыряя его на пол. Какой смысл выливать вино в чертову раковину, если можно просто пойти и купить еще? Я взрослая женщина, а он относится ко мне, как к несмышленому ребенку. Да пошел он.
Отыскав висящий на крючке в коридоре просторный пуховик, я надеваю его прямо на пижаму. Надеюсь, никто не заметит, думаю я, вытаскивая с обувной полки старые кроссовки, однако, наклонившись, чтобы их надеть, я ловлю свое отражение в зеркале. Глаза красные, и я не мылась вот уже несколько дней. Жирные, растрепанные волосы; кожа болезненного желтоватого оттенка. Господи, что подумала Кейт, когда меня увидела? Она всегда выглядит безупречно. С самого детства она щепетильно относилась к своей внешности. Все должно быть идеально. И она была такой стройной и симпатичной. Я никогда не могла с ней соперничать.