Я иду к нему, и он еще сильнее вжимается в стену.
– Не бойся, – шепчу я, ощущая его страх. – Я тебя не обижу.
Мальчик что-то бормочет.
– Что ты сказал, милый?
Я опускаюсь на колени и осторожно к нему пододвигаюсь. Помню, когда Ханна была маленькой, она очень стеснялась и просто терпеть не могла, когда взрослые над ней нависали – это ее пугало. Мама всегда говорила: «Если хочешь, чтобы дети тебе доверяли, стань рядом с ними маленькой».
– Как тебя зовут? – спрашиваю я его. Сев на пол рядом с ним, я кладу руки на колени.
Он быстро поднимает на меня глаза, после чего снова закрывает личико ладошками. До чего же крошечные у него ручонки.
– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я. – Играешь в прятки?
Он смотрит на меня непонимающе, и я пытаюсь снова:
– Пошли найдем маму?
Он кивает и что-то шепчет. Наклонившись ближе, я ласково беру его за руку и тяну из его укрытия.
– Что ты сказал, мой хороший?
– Найдем маму, – говорит он, впервые смотря мне в глаза.
– Пойдем, – говорю я, поднимаясь на ноги. – Пойдем искать маму.
Я протягиваю руку, но он не двигается.
– Пойдем, – говорю я.
– Нет! – кричит он, мотая головой. – Туда нельзя. Там плохой дядя.
Малыш очень напуган, но я не знаю, что делать. Я догадываюсь, что «плохой дядя» – это его отец, и если он сюда явится, нам крышка. Нужно перетащить ребенка и Фиду в мамин дом и там уже решить, что делать дальше.
– Там нет никакого плохого дяди, – говорю я, садясь перед ним на колени. – Он ушел. Но я знаю одно милое местечко, куда можно пойти. Это дом моей мамы, и готова поспорить, там полно вкусного печенья. Я тебя угощу, а потом и мама твоя придет.
– Мама не там! – кричит он. – Мама внизу.
Он показывает на пол.
– Не глупи, – говорю я. – Твоя мама не внизу.
– Она там! – кричит он. – Она внизу.
Опустившись на пол, он отодвигает кусок старого ковра.
– Там, – говорит он.
Я подхожу ближе. В полу прямоугольное отверстие. Я наклоняюсь, чтобы присмотреться. Отверстие похоже на подвальный люк с прикрепленным к полу огромным металлическим засовом.
– Что ты имеешь в виду? – спрашиваю я, смотря на мальчика.
Он что-то говорит, но ничего не разобрать; наклонившись к нему ближе, я случайно задеваю старое металлическое ведро, которое с громким лязгом катится по каменному полу. Мальчик шарахается от звука и уже собирается убежать.
– Ш-ш-ш, все хорошо, – я беру его за руку, – успокойся. Это всего лишь дурацкое старое ведро.
Он в ужасе. Ласково поглаживая его по голове, я чувствую, что он дрожит всем телом. Его волосы пахнут чем-то затхлым, словно их не мыли несколько недель.
– Все хорошо, – шепчу я, хотя сама ужасно боюсь.
– Мама, – снова говорит он, вырываясь у меня из рук. – Мама там, внизу.
Он показывает пальцем на люк. Если это игра, возможно, мне стоит ему подыграть, немножко его рассмешить и убираться отсюда.
– Она там? – ласково говорю я, подходя к нему. – За этой дверью?
Он кивает.
– Открывай, – говорит он. – Открой.
Сев на корточки, я дергаю засов. Он очень тугой, и мне приходится тянуть со всей силы. Наконец он поддается, и я тяну ручку на себя. Из углубления в полу струится тусклый свет, и мальчик проскальзывает мимо меня и ныряет в люк.
– Постой! – кричу я, склонившись над дырой. Вниз ведут ступеньки. Мальчик исчез в темноте.
Нужно его оттуда вытащить. Я начинаю спускаться вниз. По деревянным ступенькам, какие обычно ведут на чердак, я спускаюсь в широкое, душное помещение, тускло освещенное одной-единственной лампочкой в центре потолка.
В помещении пахнет потом и сыростью, и я зажимаю рот рукой. Что это, черт побери, за место? Я вижу голые кирпичные стены; из щелей торчат лохмотья желтого утеплителя. Сделав шаг вперед, я замечаю у стены грязный матрас с наброшенным сверху тонким стеганым одеялом. На нем изображены выцветшие мультяшные персонажи.
Шагая вперед, я закрываю рот рукой. Запах настолько сильный, что я боюсь – стоит мне убрать руку, меня вырвет. Я задеваю ногой какой-то предмет, и он катится по полу. С бешено колотящимся сердцем я опускаю глаза посмотреть, что это. Серебряная ручка. Что-то в ней кажется мне странно знакомым.
Я оборачиваюсь в поисках мальчика. Он в другой части помещения. У дальней стены стоит еще одна кровать.
– Мамочка, проснись! – кричит он, забираясь на кровать, и в этот момент я замечаю посреди кровати бугорок. Кровь стынет в меня в жилах. На кровати кто-то есть. Его мама.
– Тетя пришла! – кричит он. – Тетя пришла. Она хорошая.
Он сдергивает одеяло, и я вижу пучок грязных светлых волос. Кто эта бедная женщина? Мальчик забирается ей на колени, и она покрывает его личико поцелуями.
– Э-э-э, здравствуйте, – говорю я. – Меня зовут Салли, я…
Женщина поднимает голову. Я смотрю ей в глаза, и мой мир переворачивается с ног на голову.
– Мама? – шепчет она.
– Ханна! – выдыхаю я. – Что… что ты здесь делаешь?
– Дэвид устал, – говорит мальчик. – Мамочка, обними Дэвида.
Она обнимает мальчика и баюкает его на руках, как я ее баюкала, когда она была маленькой.
– Это твой сын? – спрашиваю я. Не знаю, что еще сказать.
Она смотрит на меня и кивает, и мне кажется, что мое сердце вырвали из груди.
Слишком много всего сразу.
Затем наверху раздаются шаги.
– Салли?
При звуке его голоса я поворачиваюсь и непроизвольно отнимаю руку ото рта.
– Ох, слава богу, ты здесь! – кричу я.
Однако вместо того, чтобы подойти ко мне, он идет к Ханне.
– Мы ее нашли, Пол, – всхлипываю я. – Нашу девочку.
Я двигаюсь им навстречу, но что-то меня останавливает. Пол держит Ханну перед собой, обхватывая ее одной рукой. Он разъярен.
– Пол? – спрашиваю я.
Потом я замечаю. У него в руке что-то есть. Что-то сверкающее.
– Что ты делаешь, Пол? Прикалываешься?
Слова легко слетают у меня с языка, и я едва-едва не смеюсь. Это ведь шутка, да?
– Более насущный вопрос, Салли, – говорит он, – Это что ты здесь делаешь? Что ты тут забыла? Закончилось бухло?
Это не шутка. Это происходит на самом деле.
Пол держит Ханну между нами, она так близко, что я чувствую ее дыхание на своей коже, как раньше, когда она засыпала у меня на плече. Ее прекрасные светлые волосы коротко подстрижены и торчат непослушными, жирными прядями. Она всегда так следила за своими волосами, так ими гордилась.
– Твои волосы, – всхлипываю я. – Что случилось с твоими прекрасными волосами?
Моя красивая голубоглазая девочка, пропавшая больше пяти лет назад, превратилась в истощенную женщину с впалыми глазами. Она смотрит на меня, затем моргает и отворачивается, и я чувствую, как внутри оживает нечто, исчезнувшее в тот день, когда она пропала. Это моя дочь, и я готова на все, лишь бы ее отсюда вытащить. Нет ничего сильнее материнской любви.
– Ханна, – шепчу я, протягивая к ней руку. – Все хорошо. Я рядом.
Пол тянет ее назад. Мой мозг до сих отказывается понимать, что за предмет он держит в руке.
Он смеется.
– Давно не слышал ничего настолько смешного. Ты рядом. Как трогательно.
– Она моя дочь, Пол, – говорю я, не отрывая от него глаз.
– Ха, – фыркает он. – Не смеши меня. Твоя дочь? Ты никогда не была ей нормальной матерью, ты – позорище. Вот поэтому мне и пришлось вмешаться, защитить девочку, направить, так сказать, в нужном направлении.
Он отодвигает от стены деревянный стул и садится, все еще прижимая Ханну к груди. Почему она молчит? Почему просто его не оттолкнет?
– Пол, что происходит? – спрашиваю я, двигаясь к ним. – Просто отпусти ее.
Он смотрит на меня, а я смотрю на него.
– Отпущу, когда сам решу, – говорит он. – Но сначала я хочу кое-что тебе сказать, и не делай глупостей, Салли, иначе я перережу ей горло.
Он отрывает руку от ее грудной клетки, и только тогда я вижу, что в руке у него нож. Он поднимает его к лицу Ханны.
– Пол, какого черта? – кричу я. – Пожалуйста. Зачем ты это делаешь?
– Зачем я это делаю? – спокойно спрашивает он. – Хм, хороший вопрос. Я это делаю, потому что ты не оставила мне выбора. Я от природы воспитатель и падок на особо запущенные случаи. Иначе почему, по-твоему, я начал с тобой встречаться? Но настал момент, когда нужно было принять решение. Надо было спасти Ханну и спрятать ее в безопасном месте. Ты плохо обращалась со своим ребенком, Салли. Кто-то должен был положить этому конец.
Во мне закипает знакомый гнев, который я все детство пыталась сдержать. Но если я хочу вытащить Ханну отсюда, нужно сохранять самообладание. Пусть говорит, решаю я, садясь на пол и подгибая ноги под себя, пусть говорит, пока не наступит подходящий момент.
– Спасибо, – благодарю я, пытаясь, чтобы голос звучал ровно. – Спасибо, что так хорошо о ней позаботился.
Ханна хмурится. Она в замешательстве, но я ободряюще киваю ей головой.
– А теперь, если ты ее отпустишь, – продолжаю я, – я скажу полиции, какое хорошее дело ты сделал, спрятав ее в безопасном месте, подальше от моих сцен, подальше от меня. Они поймут. Я скажу им, что сама во всем виновата.
– Тупая дура! – орет он, вскакивая со стула и поднимая Ханну за горло. – За идиота меня держишь? Никто из нас отсюда не выйдет, понятно? Никто.
Я сижу на полу, прижав колени к груди и глядя на стену перед собой. Она испещрена надписями красной ручкой. Одно слово выделяется, оно повторяется много раз, и это слово – «мама».
– Трогательно, да?
Пол улыбается. Как смеет этот ублюдок улыбаться после того, что он сделал?
Я молчу. Ответив, я дам ему понять, что играю по его правилам.
– Посмотри на это, – говорит он. – Видишь, что здесь написано? «Помоги мне, мама». Разве это не мило? Девочка звала маму. Но мама так и не пришла, да ведь, Ханна? Она была слишком увлечена алкоголем. Я так ей и сказал – пиши что хочешь, мне плевать, потому что одно я знаю точно – мама не придет. Маме плевать. Я ведь прав, Салли?