Я мотаю головой. Моя доченька меня звала, а я не слышала.
Дэвид плачет в кровати, и я встаю, чтобы его утешить.
– Оставь его! – рявкает Пол.
– Ему страшно, – говорю я. – Он же совсем малыш.
– Я сказал – оставь его.
Он проводит ножом по стене, и я сажусь обратно, тело у меня немеет от страха.
– Чей это ребенок? – спрашиваю я, пытаясь заглушить его плач.
Пол смеется и крепче прижимает Ханну к себе.
– Ты ей скажешь или мне сказать? – говорит он.
Она опускает голову.
– Хорошо, скажу сам, – закатывая глаза, говорит он. – Он мой, тупая овца. Это мой ребенок. И это твоя вина.
Дэвид продолжает хныкать, мне не хватает воздуха. Я не могу дышать, слушая, как мужчина, которого я когда-то любила, рассказывает, как совратил мою дочь.
– Ты все время была пьяна, – говорит он, крепче сжимая Ханну за грудь. – Помнишь, когда мы только познакомились, ты бросила пить, сказала, что прозрела и теперь чиста как стеклышко? Что ж, всего-то и требовалось немного тебе помочь, и, сама того не заметив, ты вернулась на старую дорожку – вся в отца. Мне так нравилось за тобой наблюдать. Как ты себя разрушаешь. Ты была такая глупая и наивная и так отчаянно жаждала любви, что мне не составило труда убедить тебя – мне интересна ты, а не твоя красавица-дочка. Вскоре ты уже не смогла бы заботиться о Ханне. Кто-то должен был вмешаться. Девочка жаждала утешения, и я пришел ей на помощь.
Ханна поворачивается ко мне. Ее глаза наполнены слезами. Она снова похожа на маленькую девочку, и я протягиваю к ней руки.
– Прости меня, милая, – шепчу я. – Мне очень жаль.
– Ей жаль, Ханна, – передразнивает он. – Ты слышала? Маме жаль. Разве это не мило?
Ханна вздрагивает от его слов, мне хочется ее утешить, но меня останавливает нож, крепко прижатый к ее горлу.
– И как-то ночью мы перешли черту, не так ли, милая? – Он тыкает Ханну в бок. – Не так ли? Расскажем твоей прекрасной маме, где ты меня соблазнила?
Ханна не поднимает головы, но я вижу, что она плачет, ее плечи содрогаются. Я этого не вынесу.
– Скромничаем, да? – говорит он, приближая свое лицо к ее. – Ладно, расскажу сам.
За всю свою жизнь я никого не ненавидела так сильно, как этого мужчину. Он чудовище, и я сама впустила его в наш дом. Как я могла быть такой слепой?
Я закрываю уши ладонями и начинаю гудеть себе под нос, чтобы заглушить его голос, но он это замечает и подскакивает ко мне, таща Ханну за собой по полу.
– А ну убери свои чертовы руки от ушей, не то я ее прикончу! – рявкает он. – Я заставлю тебя слушать, ясно? Еще раз попытаешься закрыть уши, и, клянусь, я ее убью, медленно, прямо у тебя перед носом. Понятно?
– Да, – шепчу я. – Понятно.
– Славно, – говорит он, возвращаясь к стене. – На чем я остановился? Ах, да, вот на чем. Лето две тысячи девятого. Ей только-только исполнилось шестнадцать. Какой чудесный возраст! Ты уже несколько месяцев со мной флиртовала, так ведь?
Он дергает Ханну за волосы.
– Я спросил, так ведь?
Она скулит и кивает.
– Ты на нее наехала за то, что она пыталась найти своего отца, – говорит он. – Ночь за ночью я возвращался домой, слыша твои крики и вопли. Ты орала, как базарная баба, и никак не могла заткнуться. И потом произошел этот инцидент с часами. Для бедняжки это стало последней каплей.
По моему телу пробегает дрожь.
– Думала сохранить это в тайне, да? – спрашивает он, качая головой. – Думала, я не узнаю, что ты напала на собственную дочь? Но, когда я пришел домой, Ханна сама мне все рассказала. Как ты бросилась на нее как чокнутая и разбила часы. Она тряслась как осиновый лист. Бедняжка была очень напугана. Но, видишь ли, этот момент стал поворотным, Салли. Именно тогда я понял, насколько ты можешь быть опасна.
– Опасна? – запинаюсь я. – Я… я не опасна. И Ханна это знает.
– Ханна боялась тебя до смерти! – орет он. – И я тоже. Когда она рассказала мне про часы, я понял, что придется взять инициативу в свои руки, как поступают ответственные взрослые люди. Именно тогда я начал строить планы о том, как вытащить Ханну.
– Взрослые ответственные люди?! – ору я. – Да ты психопат.
Он кивает, и по его лицу ползет зловещая улыбка.
– Уж кто бы говорил, – отвечает он. – Вот что я тебе скажу, Салли, ты была никудышной женой, но как мать ты была еще хуже.
– Я лишь хотела, чтобы она была счастлива, – говорю я, слова застревают у меня в горле. – Я боялась, что ей разобьют сердце. Хотела, чтобы она выбралась и жила нормальной жизнью, не как я.
– Нормальной жизнью, говоришь? – спрашивает он, сверля меня глазами.
Мне больно на него смотреть, ведь он ничуть не изменился: он все тот же Пол, добрый парень, в которого я когда-то влюбилась, но теперь он словно одержим.
– Несложно быть лучше тебя, – полным яда голосом говорит он. – Хотя с кого девочке было брать пример? Буйная алкашка да старуха с приветом.
– У нее была тетя Кейт, – отвечаю я. – Она вырвалась. Ханна тоже могла.
– О, да, Кейт, – качает головой он. – А я-то думал, когда мы к ней вернемся. Кейт уехала из этой дыры, потому что терпеть тебя не могла. Поэтому и не приезжала. Думаешь, она хотела, чтобы ее пафосные лондонские друзья знали о тебе, пьянице-сестричке? Она тебя стыдилась. Она сама мне это сказала… как раз после того, как я ее трахнул.
– Что? – вырывается у меня. – Нет. Ты лжешь.
Но затем я вспоминаю, как он рассказывал мне о ночи, когда Кейт проникла к соседям в сарай. Он был с ней.
– Заткнись! – говорит он, обвивая рукой горло Ханны. – Я не хочу говорить о твоей мертвой сестре-шлюхе. Это было легко. Нет, я хочу, чтобы ты услышала, как твоя дочь заманила меня в постель.
Он поворачивает нож в руке. Лезвие так близко к ее горлу, что одно неловкое движение может стоить ей жизни. Я прошу его держать нож прямо, но он продолжает им вертеть: туда-сюда, туда-сюда. Это невыносимо.
– Тебя не было дома, – продолжает он. – Черт знает, где ты была, наверное, на очередной попойке. Я вернулся домой с работы, уставший и голодный, но в холодильнике было пусто. Я поднялся наверх, и она была там: крутилась в спальне в одном нижнем белье. Я стоял в дверях, смотрел на нее, и тут меня осенило: «Вот она, моя награда, которую я так долго ждал, лежит передо мной на блюдечке». Я это заслужил: сколько лет я страдал, таскал тебя домой из вонючих пабов, смывал с тебя грязь, нюхал вонь от перегара, трахал твое дряблое тело. Поэтому я зашел в комнату, взял ее за руку и прижал к стенке.
– Прекрати! – кричу я, закрывая уши руками. – Зачем ты это делаешь?
– Что я тебе сказал насчет рук?! – вопит он, опустив руки, я начинаю безмолвно считать в голове, пытаясь заглушить его слова цифрами.
Раз, два, три, четыре…
– Снова, и снова, и снова, – говорит он. – У стены, на полу, на кухне, на твоей кровати…
Пять, шесть, семь, восемь…
– Стоило тебе уйти, она смотрела на меня своими большими голубыми глазами, и я уступал…
Девять, десять, одиннадцать, двенадцать…
– Но один раз мы были недостаточно осторожны, да, Ханна?
Я перестаю считать и смотрю на него.
– У нас случилась небольшая беда, точнее, у нее.
Он водит ножом по лицу Ханны. Внутри у меня все сжимается.
– Мама-подросток, – говорит он. – Прямо как ты.
Голова у меня сжимается все сильнее и сильнее, словно вокруг завязали ленту.
– Чудовище.
Это все, что у меня хватает сил выговорить. Больше нет никаких слов.
– Маленький мальчик, – говорит он, не обращая внимания на мою вспышку. – Милый малыш. Вот поэтому нужно было вытащить Ханну. Я должен был спрятать ее в безопасном месте, подальше от твоих пьяных выходок. Бог знает, что бы ты с ней сделала, если бы узнала.
Гнев, который я сдерживала целый час, вырывается наружу; я вскакиваю на ноги и останавливаюсь, только заметив, как дернулся нож.
– Что бы я с ней сделала?! – кричу я. – Я бы ее защитила, спасла от тебя! Я разорвала бы тебя на куски! Ты психопат!
Он сидит, до жути спокойный, и смотрит на меня. Затем он начинает смеяться.
– Вот она, Ханна! – вскрикивает он. – Вот настоящая Салли. Жестокая, неуравновешенная алкашка. Вот от кого я тебя спас.
Затем он спокойно встает и толкает Ханну обратно на стул. Держа нож перед собой, он шагает ко мне.
– А знаешь что, Ханна? – говорит он, смотря мне в глаза, когда я делаю шаг назад. – Я передумал. Возможно, твоей маме нужна не психологическая пытка, а кое-то пожестче. Ты ведь этого хотела, не так ли, Салли? Всегда чувствовала себя обделенной, когда папаша колотил твою сестру, да ведь?
Он хватает меня за волосы и бьет кулаком в глаз. Я кричу и, пошатываясь, делаю шаг назад. Боль невыносима.
– Вот почему Кейт провоцировала вашего старика, как думаешь? – говорит он, нависая надо мной, когда я корчусь на полу, закрывая глаза руками. – Потому что ей нравилось, когда он ее избивает. Ей это нравилось, ведь так она могла получить немного внимания. А ты ей завидовала: тебе тоже хотелось внимания. Но ты все же унаследовала немного отцовской жестокости. Помнишь случай с бутылкой? Кейт очень понравилась эта история, она сразу переманила ее на мою сторону.
Я убираю руки от лица. Глядя на ярко-красные пятна на своих ладонях и ощущая во рту металлический привкус крови, я вдруг вижу нависшее надо мной лицо Пола той ночью. Вижу, как он стоит с бутылкой в руках, а я сжимаюсь на полу, как сейчас. И вдруг я вспоминаю. Как Пол разбирает бутылку. Как касается осколками своих рук, не переставая хохотать.
Это не я. Я этого не делала.
– Ты лжец, – бормочу я, с трудом поднимаясь на ноги.
– Что-что? – Он шагает мне навстречу.
– Я сказала – ты лжец.
– Ой, взгляни, Ханна, – ухмыляясь, говорит он. – Наша маленькая чемпионка выходит на второй раунд. Что на этот раз, Салли, – кулаки или что-то посерьезнее?
Он машет ножом в мою сторону, и я пытаюсь сосредоточиться на серебристом лезвии. Я больше не боюсь. Я готова вытерпеть все что угодно, если это поможет уберечь Ханну. Пусть убьет меня, мне все равно, лишь бы она выбралась отсюда живой.