– О чем ты? – хриплю я, хватаясь пальцами за его руки.
– Помнишь тот случай в пабе, – говорит он, приближая свое лицо к моему, – когда у тебя сорвало крышу на улице? А наши уютные посиделки с бутылкой красного? А чаек на пляже? Должен сказать, для журналиста, работающего в горячих точках, ты немного глуповата, иначе стала бы ты оставлять свои напитки без присмотра?
– Ты пытался меня отравить? – выдыхаю я, бешено пытаясь оторвать его руки от своей шеи.
– Ты не оставила мне выбора, – отвечает он. – Нечего было совать свой нос куда не надо. Я пытался тебя остановить, но ты здоровая как бык. Но это и немудрено: нужно быть жестокой стервой, чтобы сделать то, что сделала ты.
– О чем ты говоришь?
Он кивает и улыбается.
– Салли мне все рассказала, – говорит он, прижимаясь губами к моей щеке. Он немного ослабляет хватку. – О том, что произошло, когда вы были детьми. Большую семейную тайну.
– Пол, не надо, – из угла стонет Салли. – Прошу тебя, не надо.
– Заткнись, тварь! – шипит он. – Ты сама мне рассказала. Ты же ее ненавидела за то, что она сделала.
– Что я сделала? – спрашиваю я, смотря ему в глаза. Я хочу, чтобы он знал, что я его не боюсь. – Скажи мне, ну? Что я сделала?
Сильнее сжимая мое горло, он резко приближает свое лицо к моему.
– Ты убила своего маленького братика, – шипит он. – Твой отец рассказал об этом Салли, когда она была ребенком. Это был не несчастный случай. Ты держала его под водой, пока он не захлебнулся. Подлая тварь.
Нет. Неправда. Он все это придумал. Мне удается выдернуть одну руку.
– Ты лжешь, больной ублюдок! – кричу я, поднимая свободную руку к его лицу.
Но он оказывается быстрее, хватает мою голову и ударяет об пол. Все тело немеет.
– Тварь, чертова убийца! – орет он.
Я чувствую привкус крови во рту, когда моя голова снова ударяется об бетон, и, закрыв глаза, жду следующего удара. Но так и не дожидаюсь. Вместо этого, его руки отпускают мою шею, и он наваливается на меня всем своим весом.
Открыв глаза, я вижу, как он скатывается на пол; надо мной стоит она, а в руках у нее деревянный стул.
– Ханна! – вскрикиваю я.
– Прости, – говорит она, губы у нее дрожат. – Прости меня.
Пол не двигается.
– Все хорошо, – говорю я, поднимаясь на ноги. – Тебе не за что извиняться, милая. Теперь все кончено. Все кончено.
Словно в тумане я смотрю на его лежащее тело. Он не двигается, но, наклонившись, я слышу слабое дыхание. Хорошо. Я хочу, чтобы он поплатился за содеянное. Схватив веревку, которой была связана Ханна, я связываю ему руки.
– Кейт.
Салли. Я подбегаю к ней; когда я беру ее за руку, наверху раздаются шаги, и я испытываю облегчение.
– Все хорошо, – говорю я. – «Скорая» уже здесь. Сейчас тебя осмотрят, и сразу станет легче.
– Нет, – выговаривает она, сжимая мою руку. – Не могу дышать.
Ее веки тяжелеют, и кожа становится холодной.
– Можешь, – говорю я, поглаживая ее по рукам, чтобы согреть. – Все кончено, Салли. Ты теперь в безопасности. Обещаю.
Она смотрит на меня. Глаза у нее стекленеют. Я знаю этот взгляд. Так же смотрел на меня Нидаль, когда я подняла его с тротуара.
– Нет, Салли! – кричу я, неистово растирая ее руки. – Не умирай! «Скорая» уже здесь! Ханна здесь, и у тебя такой прекрасный внук. У тебя есть столько причин, чтобы жить.
– Прости, – улыбаясь, говорит она. – Прости меня.
– За что простить? – ласково спрашиваю я. – Тебе не за что извиняться.
– Надо было тебя впустить, – дрожащим голосом говорит она. – Тогда в саду… надо было тебя впустить… Он сказал… Прости.
– Все хорошо, – говорю я. – Это уже неважно.
И я правда так думаю. Все обиды, что разделяли нас с Салли, вдруг растаяли. Мы обе были жертвами нашего отца, только по-разному. Как же я раньше этого не замечала?
– Есть тут кто?
Голос. Женский. Сверху.
– Да! – кричу я. – Вниз по ступенькам! Быстрее!
– «Скорая» уже здесь, Салли, – говорю я, поворачиваясь к ней. – Салли?
Она неподвижна. Совершенно неподвижна.
Я хватаю ее и начинаю трясти.
– Салли, проснись! – кричу я. – Пожалуйста, проснись. «Скорая» здесь!
Я слышу шаги, кто-то спускается по деревянным ступенькам.
– Нет! – кричу я. – Не умирай! Проснись!
– Мисс, прошу вас отойти, – говорит женский голос у меня за спиной. – Вам придется ее отпустить.
Я делаю, как велит женщина, и смотрю, как тело Салли окружают врачи «Скорой помощи». Но реанимационный набор, который они принесли с собой, лежит, ненужный, на полу. Они смотрят друг на друга, а затем на меня. Вместе с этим взглядом приходит осознание, и мой крик наполняет подвал, сад и весь этот проклятый город.
Я сижу в больничном коридоре и жду, пока врачи закончат осматривать Ханну и Дэвида. Увидев полицейских, Дэвид начал трястись и не мог успокоиться до самой больницы. Его и Ханну отвели в отдельную палату, и всю ночь один за другим к ним заходят доктора и социальные работники. Медсестры принесли мне чаю и предложили осмотреть мой лоб, но я отказалась. Пусть боль будет мне наказанием. За то, что не смогла ее спасти – никогда себе этого не прощу.
Где-то в больнице в стерильном ящике лежит моя сестра. Ее жизнь бессмысленно оборвалась из-за психопата, который обманул нас всех. Я слышу приближающийся стук каблуков и поворачиваюсь, неосознанно надеясь, что это она – идет по коридору с распростертыми руками, болтает без умолку и спрашивает, что, черт возьми, только что произошло. Но это не она, это медсестра, и когда она проходит мимо, я чувствую, как меня покинуло нечто теплое и сверкающее. На этом месте теперь черная дыра, темная пустота в форме сестры.
Ее больше нет.
– Мисс Рафтер.
Подняв голову, я вижу, что ко мне подходят двое: женщина в длинном клетчатом пальто и полицейский в форме.
– Инспектор уголовной полиции Липтон, – представляется женщина, протягивая руку. – А это офицер Уолкер.
– Я знаю, кто это, – резко отвечаю я, узнав молодого человека. – Я пыталась вам рассказать о том, что творится в этом доме, а вы бездействовали. Хотя нет, кое-что вы все-таки сделали. Арестовали меня.
Он дергается, а инспектор Липтон смотрит на него и хмурится.
– Если бы в ту ночь вы восприняли мои слова всерьез, офицер Уолкер, моя сестра была бы жива. Но из-за вас она лежит сейчас в каком-то паршивом морге.
Это для меня уже слишком, я не в силах больше сдерживать слезы, и они ручьем текут по щекам.
– Мне очень жаль, мисс Рафтер, – говорит Липтон. Выдвинув стул, она садится напротив меня. Уолкер стоит на том же месте. – Представляю, как тяжело вам пришлось.
Я вытираю глаза и смотрю на Липтон.
– Он жив? – спрашиваю я. – Пол Шеверелл, мужчина, который с нами это сделал. Вы его взяли?
Она кивает.
– Хорошо, – говорю я, сжимая кулаки.
Я рада, что он жив, потому что хочу, чтобы он страдал, как страдала моя сестра в последние минуты своей жизни. Хочу, чтобы до конца своих дней он не смог обрести покой.
– Он задержан, – говорит Липтон. – Нам удалось кое-что узнать от Фиды Рахмани, и когда вы будете готовы, нам нужно поговорить с вами и Ханной.
– Фида Рахмани! – со злостью говорю я. – Его сообщница. Место ей в тюрьме вместе с ним.
– Судя по тому, что нам удалось выяснить, мисс Рахмани была такой же жертвой Шеверелла, как ваши племянница и сестра, – говорит Липтон. – Мы полагаем, что мисс Рахмани ввезли в Великобританию нелегально, и Шеверелл воспользовался ее положением.
– Что? Я не понимаю.
– Мы пытаемся узнать больше подробностей, – говорит Липтон. – Но соседка вашей сестры рассказала нам, что вчера к вашей сестре приходила женщина, похожая по описанию на мисс Рахмани, вероятно, чтобы рассказать, что происходит. Мы думаем, что, скорее всего, Шеверелл об этом узнал и ее избил. Мы нашли в саду окровавленную крикетную биту.
– Сейчас мне плевать на Фиду Рахмани, – едко говорю я. – У нее была прекрасная возможность рассказать мне, что творится в этом доме. Но она этого не сделала, и теперь моя сестра мертва.
– Она сказала нам, что Шеверелл грозился убить ее и мальчика, расскажи она правду, – говорит Липтон. – Он держал их всех раздельно. Ханна сидела взаперти в сарае, и он не пускал к ней Дэвида, чтобы тот к ней не привязывался. Мисс Рахмани просто делала, как он велел. Женщины вроде нее часто становятся зависимыми от своих обидчиков.
Я не могу поверить, на что способен этот мужчина.
– Как так вышло, что я этого не заметила? – спрашиваю я Липтон, по щекам у меня струятся слезы. – По работе я насмотрелась достаточно подобных случаев.
– Думаю, сложно представить, что такое творится прямо у нас под носом, – говорит Липтон. – На тихой улочке в обычном жилом квартале. Конечно, никто такого не ожидал.
Она поднимает взгляд на Уолкера и улыбается, вероятно, пытаясь оправдать его халатность.
– А зря! – резко говорю я.
Она даже не осознает, насколько заблуждается. Если я что-то и уяснила за пятнадцать лет работы журналистом, так это то, что каждый день мы все рискуем встретиться со злом. Но я и не жду, что эти люди поймут.
Я встаю.
– Послушайте, мисс Рафтер, мы с вами еще свяжемся, а пока мы организовали вам встречу с социальным работником из органов опеки графства Кент. Вам расскажут о возможных вариантах.
– Вариантах?
– Что делать с Ханной и Дэвидом, – говорит женщина. – С вами обсудят возможные дальнейшие шаги. Временное жилье, консультации, опека над ребенком.
– В этом нет необходимости, – быстро говорю я. – О Ханне и Дэвиде заботиться буду я. Салли бы этого хотела.
Липтон кивает.
– В любом случае, если вам понадобится помощь, вы можете на нее рассчитывать, – говорит она. – Ханне и Дэвиду потребуется поддержка и долгие сеансы психотерапии, чтобы они могли от этого оправиться.
– Я понимаю, – отвечаю я. В ушах у меня до сих пор звенят крики Дэвида.
– Если вдруг вам что-то потребуется, – продолжает Липтон, протягивая мне визитку, – я всегда к вашим услугам. Здесь мой личный номер телефона и контакты сотрудника из службы опеки графства Кент.