– Кто это? – кричу я.
Встав с кровати, подхожу к окну. На горизонте брезжит свет, окутывая пустой сад розовой дымкой. Я окидываю взглядом соседские дворы. Ничего. Вдруг, уже собираясь задернуть шторы, замечаю тень. Она выходит из сарая в саду, принадлежащем Фиде. Постепенно тень приобретает более четкие очертания, и в зыбких лучах рассвета я вижу, что она принадлежит мужчине.
Он одет во все черное; лицо скрыто под козырьком кепки. Прислонившись к окну, я наблюдаю, как он идет по темной тропинке. Нужно предупредить Фиду.
Затем я вижу ее.
Она стоит в халате у задней двери. Мужчина что-то кладет ей в руки, и они вместе заходят в дом. Но, закрывая за собой дверь, она замирает и смотрит в мою сторону. Я непроизвольно отскакиваю назад. Она меня видела? Возможно, но какая разница? Я не сделала ничего плохого. Возвращаясь в кровать, я вспоминаю о муже, работающем за границей. Вероятно, он вернулся домой. «Все хорошо, говорю я себе, – к соседке вернулся муж, он пришел к себе домой. Сегодня она будет засыпать в его объятиях».
Однако стоит мне закрыть глаза – в голове эхом разносятся крики; проваливаясь в сон, я уже не могу определить, откуда они исходят.
Полицейский участок Херн Бэй
17 часов под арестом
В комнате для допросов темнеет; я наблюдаю за тем, как Шоу щелкает выключателем, и помещение наполняет тусклый желтоватый свет.
– Другое дело, – говорит она, возвращаясь на стул. – От чтения в полутьме у меня сильно устают глаза. Так, Кейт, я бы хотела задать вам еще несколько вопросов о вашей работе.
Ее губы складываются в слабую, едва заметную улыбку. Я не улыбаюсь в ответ.
– Я же вам сказала, – возражаю я, перекрикивая гудение люминесцентных ламп. – Я не хочу говорить о Сирии. Разве не ясно?
– Ясно, – отвечает Шоу, глядя на свежую стопку бумаг. – Но мой вопрос не о Сирии. Я бы хотела спросить о вашем последнем рабочем дне. Что произошло в редакции, Кейт? Можете рассказать?
Я смотрю, как она шелестит бумажками, и сердце у меня обрывается. Откуда она все это знает? С кем разговаривала? С Гарри? Рэйчел? Пытаюсь что-то ответить, но слова застревают в горле, и я закашливаюсь. Шоу поднимает голову.
– Все хорошо? – спрашивает она, вскочив. – Может, воды?
Я киваю и смотрю, как она идет к кулеру. Налив воды, она протягивает мне стаканчик.
– Спасибо, – шепотом говорю я, делая глоток слегка теплой жидкости. Она отдает пластиком, и я морщусь.
– Готовы продолжить? – спрашивает Шоу, когда я ставлю стаканчик на стол.
– Да, – мямлю я, а сама смотрю на часы у нее за головой. Мне нужно отсюда выбраться. Мне нужно к нему.
– В тот день вы устроили себе долгий обеденный перерыв?
– Довольно долгий, – отвечаю я.
Она кивает и что-то записывает в блокнот. Я смотрю в пол, но перед глазами у меня лицо Криса, состоящее из отдельных кусков, словно части тел, которые он выкапывает из земли. Я вижу его красивый рот с чуть приподнятой верхней губой, острый подбородок, темные, коротко подстриженные волосы, голубые миндалевидные глаза, но не могу собрать картинку воедино. Мне нужно это сделать.
– В приятном месте?
– Да, в ресторане в Сохо, – отвечаю я, и перед глазами встает улица. Я вижу знакомые места, мимо которых проходила сотни раз: бар «Италия», «Ронни Скотт», «Собака и Утка» – все мои старые пристанища. Вот и он. Я вижу его сквозь окно ресторана: руки сжаты перед собой, он ждет и репетирует свою речь.
– Во сколько вы вернулись в редакцию?
Резкий голос Шоу вязальными спицами впивается мне в мозг.
– Не знаю… Наверное, около пяти.
– Ничего себе обеденный перерыв, – покровительственно улыбается Шоу. – Вы работали или отдыхали?
Я пялюсь в стену, вспоминая тот день. Как мы сидели друг напротив друга, словно чужие.
Поднимаю взгляд на Шоу.
– Работала, – отвечаю я. – Это была деловая встреча.
– Но вы ведь выпивали, так?
Я киваю и думаю о вине, которое на вкус было невероятно кислым. Мой первый бокал вина за много лет. Потом, попрощавшись с ним, я сидела в моем любимом клубе на Фрит-стрит и наливала себе бокал за бокалом.
– Вы были пьяны?
– Нет.
– Разве?
– Я выпила всего пару бокалов.
– По словам вашей коллеги Рэйчел Хэдли, когда вы вернулись в офис, видок у вас был изрядно потрепанный.
Она читает записи. Не веря своим ушам, я мотаю головой. Черт бы ее побрал, эту Рэйчел Хэдли. Она на все готова, лишь бы мне насолить.
– Почему вы трясете головой?
– Потому что эта девушка – дармоедка, мечтающая заполучить мое место.
Если бы, зайдя в офис, я увидела не ее, а кого-нибудь другого, спокойно бы доработала до конца дня, закончила статью и ушла домой. Но нет – ей обязательно надо было перегородить дорогу, встав, как сотрудник патрульно-постовой службы, у моего стола, и ляпнуть своим ноющим, гнусавым голосом: «Что-то долгий у тебя сегодня обед, Кейт».
– Рэйчел Хэдли, – говорит Шоу. – Это на нее вы набросились?
– Да.
Мне так же стыдно, как и несколько недель назад; припоминая, что произошло дальше, я чувствую, что щеки горят от стыда.
Я попыталась ее обогнуть, но она выставила руку поперек прохода, громко объявила на весь кабинет, что я едва держусь на ногах, и предложила сварить крепкий кофе. Затем положила руку мне на плечо, и в голове у меня помутнело. Я видела только преграду, препятствие, которое надо преодолеть.
Шоу смотрит в записи. Там это есть, все подробности того злополучного дня.
– Вы ударили ее по лицу, – говорит Шоу.
Я не отрываю взгляда от стола.
– И вашим коллегам пришлось вмешаться?
– Полагаю, что так. Я была немного не в себе.
Я видела, что остальные бросились ей на помощь, но для меня они были как муравьи, крохотные точки на периферии сознания.
– Гарри Вайн говорит, что вы – одна из лучших журналисток, с кем ему доводилось работать.
Я смотрю на нее. Значит, она и с ним поговорила. С Гарри, моим редактором.
– Он очень хорошо о вас отзывается, – продолжает Шоу. – Несмотря на все, что вы тогда натворили.
– Да, – бормочу я. – Он хороший человек. Один из лучших.
Я пытаюсь привести мысли в порядок. Гарри знает, что меня задержали в соответствии с Законом о психическом здоровье. Жизнь кончена. Карьере конец. Что мне делать?
– Как давно вы с ним знакомы?
– Примерно пятнадцать лет.
– Пятнадцать лет, – вскинув брови, говорит Шоу. – Столько же, сколько вы принимаете снотворное.
Я печально улыбаюсь.
– Да, – отвечаю я, – Я об этом не думала.
– Что Гарри сказал по поводу вашего срыва?
Я вздрагиваю, вспоминая лицо Гарри, когда он подал мне чашку свежесваренного крепкого кофе. Руки у него дрожали, и на секунду мне показалось, что он меня боится.
– Он… он просто спросил, все ли нормально.
Я умалчиваю, что он пригрозил отложить предстоящую поездку в Сирию и что я умоляла его этого не делать. Мне повезло. У него были связаны руки. Он знал, что, кроме меня, в Алеппо никому не пробраться. У него не было выбора.
– Рэйчел Хэдли могла вызвать полицию.
Глядя на Шоу, я вдруг замечаю, как они с Хэдли похожи: те же светлые короткие волосы, тот же шипящий голос. Они могли бы быть сестрами.
– Да, могла, – отвечаю я. – Но не вызвала.
– Гарри говорит, что дал вам отгул до конца недели.
– Да, дал, – подтверждаю я. – И ни слова не сказал. Мне очень стыдно за то, что произошло с Рэйчел. Она мне не нравится, но это не повод на нее нападать. Я это понимаю.
– А теперь можете рассказать, что случилось после того, как вы вышли с работы?
Я смотрю на бумаги у нее в руках, и во рту у меня пересыхает. Она не может этого знать. Это невозможно.
– Кейт?
– Прошу прощения… Голова кружится. Сейчас…
Я вскакиваю со стула и, подойдя к крохотному окошку, прижимаю ладонь к стеклу. Слышу, как доктор Шоу ерзает на стуле у меня за спиной. Я смотрю, как парковка погружается во мрак, и пытаюсь отогнать воспоминания о той ночи.
– Кейт, все в порядке?
Ее голос сливается с голосами у меня в голове; глядя на бетонные просторы и холодное море вдали, я вспоминаю, как мама заклинала меня уехать из этого города и строить жизнь в другом месте. Что я и сделала. Я уехала так далеко, насколько это вообще возможно. Но вот я снова попалась в его лапы. И я знаю, что на этот раз мне не выбраться.
Вторник, 14 апреля 2015 года
На кладбище ни души; пропустив Пола вперед, я замираю у изящных кованых ворот.
– Сюда, – слышу я его голос, стоя на тропинке и прижимая к груди букетик цветов.
– Да, я знаю, – отвечаю я и прохожу в ворота, чувствуя, как внутри все сжимается от ужаса. – Ненавижу это место, – говорю я, догоняя Пола. – С самого детства.
Он улыбается и похлопывает меня по плечу.
– Нам не обязательно оставаться надолго, – приободряет он меня. – Можем уйти, как только пожелаешь.
– Я просто хочу ее увидеть, – отвечаю я, петляя вокруг могильных плит. – Хочу увидеть маму.
Как же много здесь могил. Сложно представить, что в таком маленьком городке достаточно людей, чтобы заполнить настолько огромное пространство, но вот они все раскинулись перед нами – все величайшие люди Херн Бэй начиная с девятнадцатого века и до наших дней.
Я вздрагиваю при виде приземистой, неказистой церкви и вспоминаю тошнотворный запах ладана, от которого мне с детства становилось дурно. Все в этом здании, от склизких чаш со святой водой у входа, куда все суют руки, до винно-красного ковра, змеящегося по проходу до алтаря, на меня давило. Когда священник, наконец, произносил «Идите, месса совершилась», я расталкивала прихожан и, хватаясь за грудь, бежала к двери. В этой церкви я чувствовала себя похороненной заживо. Однако для моей матери это место было спасением и утешением; тихие слова молитвы и перебираемые в такт строгие белые четки смягчали ее горе. Никогда этого не понимала.