Управлять монастырем игуменье помогали казначея и благочинная. В ведении казначеи состояло монастырское хозяйство. Поэтому казначея должна была «знать во всей подробности церковный и хозяйственный быт обители и иметь в своем ближайшем заведывании все… к хозяйству монастырскому относящееся». По словам святителя Филарета (Дроздова), казначей должен был «быть иноком, отличающимся благоразумием и опытностью, вполне достойным доверия настоятеля и искреннего уважения обительского братства за …усердие к обители, личное трудолюбие, за любовь к порядку везде и во всем, …вообще за назидательность и богобоязненность чисто иноческие» [82]. В связи с этим послушание казначеи давалось опытным монахиням, которым игуменья могла доверять.
В ряде случаев казначеи впоследствии становились игуменьями. Так, игуменья Сурского монастыря Порфирия (Глинко) до своего перевода в Суру из Староладожского монастыря Санкт-Петербургской епархии была в нем казначеей. Возвращаясь в 1917 году в Староладожский монастырь, она сдала монастырь казначее монахине Рафаиле со старшими сестрами, которая временно управляла Сурским монастырем до избрания новой игуменьи. Четыре игуменьи Холмогорского монастыря: Ангелина (Соколова) (1856–1878), Серафима (Зелянина) (1896–1906), Ангелина (Спехина) (1906–1917) и Глафира (Макарова) (1917–1920) до своего возведения в сан игуменьи были казначеями. Монастырская казначея была ближайшей помощницей игуменьи, временно заменяла игуменью в случае смерти последней или перевода настоятельницы в другой монастырь, а также была ближайшей возможной кандидаткой на игуменскую должность.
Другой помощницей игуменьи являлась так называемая благочинная. В ее обязанности входило «наблюдать благочиние церковное» и осуществлять «наблюдение за всем нравственным бытом обитателей монастыря» [82]. К образу жизни и поведению благочинной предъявлялись столь же строгие требования, как и к образу жизни и поведению казначеи. Обычно казначея и благочинная являлись сподвижницами игуменьи и ее помощницами по управлению монастырем.
По словам преподобного Серафима Саровского, путь затворничества, юродства, а также путь настоятельства – это три пути, «на которые не должно выходить без особого звания Божия»
Однако иногда между казначеей – или между казначеей и благочинной, – и игуменьей возникали недоразумения, нарушавшие мирную жизнь в монастыре. Например, в 1903 году распоряжением епископа Архангельского и Холмогорского Иоанникия от 18 сентября 1903 года в Сурский монастырь из Шенкурской обители на год были переведены на должность благочинной 50-летняя монахиня Любовь (Смольникова) и 48-летняя послушница Анна Симакова на должность казначеи. Вероятно, это было сделано для того, чтобы улучшить дисциплину в Сурском монастыре. В тот же день епископ Иоанникий отправил праведному Иоанну Кронштадтскому телеграмму, в которой радостно сообщал о том, что «Шенкурский монастырь подарил Сурскому благочинную и казначею. Вчера их отправил с наставлениями им и Порфирии». Однако этот «подарок» в виде двух сестер из чужого монастыря пришелся не по нраву настоятельнице Сурского монастыря, монахине Порфирии. Поэтому в письме к о. Иоанну (вероятно, от 1904 года) она жаловалась ему на поведение благочинной: «…У меня благочинная Любовь из Шенкурского монастыря прислана, живет уже два года и все недовольна, все ей надо сладко да пышно, при всем готовом содержании… куда ни попросишь сходить к сестрам для благочиния: “не могу”, “стара да толста”… и простите, я скажу Вам про нее, что она очень легкомысленна».
С учетом того, что монахиня Любовь была младше игуменьи Порфирии на три года и ко времени перевода в Суру уже шесть лет как была монахиней, вряд ли это ее описание соответствовало реальности. Вероятно, игуменья, казначея и благочинная просто не сошлись характерами. На вероятность этого указывает и то, что послушница Анна Семакова в 1903 году покинула Сурский монастырь, а монахиня Любовь в отсутствие игуменьи Порфирии «подала прошение архиерею, что не хочет жить в Суре и просится в Шенкурский…». Монахиня Любовь прожила в Сурском монастыре до 1904 года, после чего в октябре 1904 года благочинной стала монахиня Аркадия (Мурашова), сподвижница и верная подруга игуменьи Порфирии, с 1887 до 1902 года проживавшая в Староладожском монастыре и вернувшаяся туда в 1917 году вместе с матерью Порфирией.
В Знамено-Филипповском монастыре в 1910 году имел место конфликт между игуменьей Капитолиной и казначеей, монахиней Флорентией. Аналогичный конфликт между казначеей, благочинной и игуменьей произошел и в Ущельском монастыре, где игуменья Магдалина формально назначила на эти должности двух послушниц – Анну Эдельштейн и Марину Иванову, – в действительности же управляла монастырем единолично. Впоследствии, в 1917 году, игуменья сменила казначею. Это привело к конфликтной ситуации в монастыре и низложению настоятельницы.
Как уже упоминалось выше, игуменья давала характеристику каждой послушнице монастыря. Также ею ежегодно давались характеристики и монахиням. Характеристики монахинь имели несколько иной характер, чем характеристики послушниц. Так, в послужных списках Успенского Горнего монастыря монахини Дорофея и Манефа характеризовались как «качеств добрых, усердные молитвенницы». В 1905 году монахиня Шенкурского монастыря Нонна характеризовалась как «жизни примерной, к Церкви Божией усердна», а монахиня Руффина – как «послушание проходящая усердно, жизни хорошей». В 1908 году монахиня Ущельского монастыря Ермиония характеризовалась как «способная, ведущая себя по-монашески». Монахиня Сурского монастыря Аркадия в 1912 году характеризовалась как «поведения очень хорошего, усердная и способная», а монахиня Ангелина – как «очень усердная и способная к послушанию». И если для послушниц главным являлось их отношение к труду, то в характеристиках монахинь основное внимание обращалось на соответствие их поведения монашескому званию.
Надо сказать, что поведение северных монахинь было безукоризненным. Негативные характеристики монахинь имеются только в послужных списках монастырей Архангельской епархии, да и то только трижды. Речь идет о характеристиках монахинь Сурского монастыря Августы (Лузневой) и Марии (Кузнецовой) за 1914 год, где указывается, что они ропотливы, и монахини Ущельского монастыря Аполлинарии, которая в 1919 году проявила себя как «непокорная, дерзкая, в отношении к худому скоро отзывчивая, но трудящая». Хотя скорее всего эти характеристики отражают неблагополучные ситуации в Сурском и Ущельском монастырях. Иначе как объяснить то, что монахиня Аполлинария, характеризовавшаяся игуменьей Магдалиной как «способная, ведущая себя по-монашески», после смены настоятельницы неожиданно угодила в разряд непокорных и дерзких?
Изредка в северных женских монастырях совершались и постриги в великую схиму. Имеются сведения о наличии схимонахинь только в трех монастырях – Холмогорском, Шенкурском и Сурском. Так, по данным на 1978 год, в Холмогорском Успенском монастыре были две схимонахини – 78-летняя Аполлинария (Корепина), бывшая крестьянка, постриженная в схиму в 1852 году, и 67-летняя Антония (Варовчикова), дочь коллежского секретаря, чей постриг в схиму датирован 1857 годом. Обе характеризовались как «по старости лет на покое, к молитве усердны». Схимонахиня Аполлинария дожила до 1885 года, когда ей было уже 85 лет. Умерла она, вероятно, в 1886 году, поскольку в послужном списке за 1887 год ее имя не упоминается. В 1890 году в Холмогорском монастыре были три схимонахини: 79-летняя Ангелина и 72-летняя Магдалина, происходившие из крестьянского сословия, и 83-летняя Феофания, вдова мещанина Ивана Воронцова.
В 1917 году в Холмогорском монастыре проживала 75-летняя священническая дочь схимонахиня Рафаила (Федорова), постриженная в великую схиму в 1907 году.
По данным на 1888 год, в Шенкурском монастыре было две схимонахини – 72-летняя Иннокентия (Селезнева), происходившая из купеческого сословия, и 61-летняя Мария, в миру жена крестьянина Марфа Киселева. В 1910 году в Шенкурском монастыре осталась только Мария.
В Сурском монастыре в 1914 году была пострижена в великую схиму монахиня Иоанна (Иванова). Это была единственная схимонахиня Сурского монастыря за всю его недолгую историю. Она происходила из крестьянского сословия и ушла в монастырь после того, как овдовела. Ко времени пострига в схиму ей был уже 61 год. Несмотря на свой преклонный возраст, схимонахиня Иоанна несла послушание по чтению Псалтири. Она пережила закрытие Сурского монастыря и умерла в Архангельске. Время ее смерти, судя по датировке старых захоронений рядом с ее могилой, можно приблизительно датировать началом сороковых годов.
Большая часть схимниц происходила из крестьянского сословия. Как правило, старушки-схимонахини не несли послушаний. Иногда постриг в великую схиму принимали и престарелые игуменьи монастырей. Так, незадолго до своей кончины постриг в великую схиму приняла игуменья Шенкурского Свято-Троицкого монастыря Феофания (Сидорова). Об этой выдающейся, но, к сожалению, незаслуженно забытой северной подвижнице пойдет речь немного позднее.
Жизнь насельниц северных монастырей была небогатой на события. И внешний уклад жизни в северных обителях был аналогичен укладу жизни в других монастырях Российской империи – сестры молились, несли послушания… Так незаметно проходили годы. Бывшие послушницы становились монахинями, а то и схимницами. Старились и умирали одни, но на смену им приходили другие, которые ради служения Богу и людям добровольно отказывались от того, что в миру принято считать счастьем, – и находили свое счастье именно в монастыре.
Глава 3. Монастырская медицина
Возможно, кому-то из читателей эта глава покажется неинтересной – ну не все ли равно, чем болели или чем лечились насельницы северных монастырей? Спешу оправдаться: это связано с тем, что сама я – врач. А врачи всегда ищут и в литературе, и в истории свое, «медицинское». Например, жил когда-то в XIX веке врач Дмитрий Егорович Мин, который был не только гигиенистом и судебным медиком, но и переводчиком на русский язык творений Шекспира, Байрона, Шиллера. Перевел он и знаменитую поэму Данте «Божественная комедия». Между прочим, в 1907 году за этот перевод доктору Д. Мину посмертно была присуждена Пушкинская премия. Но врач-переводчик написал еще и комментарии к поэме, где объяснил некоторые места в ней с медицинской точки зрения [69]. Поэтому неудивительно, если я, врач, по примеру Д. Мина, нашедшего медицинскую тематику в поэме Данте, попытаюсь рассказать о медицинских аспектах в жизни северных женских обителей.