В то время как мать и дочь мирно занимались своими делами, знакомый нам Жильдас Паку стоял в сильном волнении на пороге двери. В данную минуту его занимало сделанное им открытие, что улица Сен-Дени и сам дом Лебренов вовсе не походят на мирные и тихие места, какие он ожидал найти со слов своей матери.
Вдруг Жильдас обернулся к хозяйкам и взволнованно проговорил:
— Сударыня, сударыня, вы слышите?
— Что такое, Жильдас? — спросила хозяйка, продолжая спокойно писать.
— Но, сударыня, бьет барабан! А теперь… Бог мой! Вот бегут люди!
— Ну что же, Жильдас, пускай бегут.
— Это сигнал сбора войска, — сказала Велледа, прислушавшись с минуту. — Верно, боятся, чтобы не усилилось волнение, которое началось еще вчера.
— Жаника, — сказала хозяйка служанке, — надо приготовить мундир барина. Может быть, он спросит его, когда вернется домой.
— Хорошо, сударыня, — ответила Жаника, уходя в комнаты.
— Жильдас, — позвала госпожа Лебрен, — вам видны отсюда ворота Сен-Дени?
— Да, сударыня, — ответил Жильдас, дрожа от страха. — А разве надо туда пойти?
— Нет, успокойтесь. Скажите нам только, много ли там собралось народу?
— О, очень много, сударыня! Настоящий муравейника! Но боже мой! Сударыня!
— Ну что еще?
— О, сударыня! Люди в блузах останавливают барабанщиков и прорывают барабаны… И вот все бегут оттуда… Слышите, какой крик? Не запереть ли магазин?
— Ну, вы не из храбрых, Жильдас, — сказала с улыбкой молодая девушка, продолжая шить.
В эту минуту перед магазином остановился человек, одетый в блузу. Он с трудом тащил маленькую ручную тележку, нагруженную, по-видимому, очень тяжелым товаром. Оставив тележку на тротуаре, он вошел в магазин и обратился к хозяйке:
— Здесь живет господин Лебрен?
— Здесь, сударь.
— Я привез ему четыре тюка.
— С полотном, наверное?
— Должно быть, что так, сударыня, — отвечал с улыбкой посланный.
— Жильдас, помогите внести их в комнату!
— Должно быть, очень туго свернуто это полотно, — проговорил Жильдас, с трудом помогая вносить длинные круглые тюки, обернутые толстым серым холстом. — Они тяжелы, как свинец.
— В самом деле, дружище? — сказал пришедший, пристально глядя на мальчика, который опустил глаза и сильно покраснел. — А теперь, — обратился он к хозяйке, — я исполнил данное мне поручение. Советую вам не класть этих тюков в сырое место или возле огня в ожидании господина Лебрена — эти полотна очень… очень чувствительны.
Он вышел из магазина, взял свою тележку и быстро удалился.
В это время молодая девушка, которая завтракала у Плуернеля во время визита кардинала, выходила из дома, где жил Жорж Дюшен и который был как раз напротив магазина полотен. Вид у Праделины был печальный и взволнованный. Поравнявшись с магазином, она бросила любопытный взгляд в дверь, но Жильдас почти совсем загораживал вход, стоя в открытых дверях. Заметив, что молодая девушка медлит около двери и всматривается в нее, мальчик приписал ее внимание тому обстоятельству, что она заинтересовалась его особой, и стыдливо потупился, покраснев до ушей и оставаясь точно пригвожденным к порогу. Затем он увидел, что Праделина снова перешла на другую сторону улицы и вошла в кафе.
Но наблюдения его за молодой девушкой были внезапно прерваны новым событием. Перед дверью остановилась четырехколесная тележка, запряженная сильной лошадью и нагруженная тремя большими плоскими ящиками около двух метров высоты. На них была надпись: «Осторожно».
В тележке сидели двое людей в блузах. Одним из них был тот самый Дюпон, что являлся уже в магазин рано утром, а другим — почти старик с густой седой бородой. Пройдя в магазин, Дюпон обратился к хозяйке:
— Господина Лебрена нет дома?
— Нет, сударь.
— Мы привезли ему три ящика со стеклом.
— Хорошо, — отвечала хозяйка. — Помогите им внести ящики в комнаты, Жильдас.
Дюпон с товарищем и Жильдас только что успели внести ящики, как раздался сильный шум, и в лавку донеслись оглушительные крики:
— Да здравствует революция!
Жильдас бросился к двери.
— Надо спешить, — сказал Дюпон своему товарищу. — Иначе нашу тележку возьмут для баррикады, а нужно еще исполнить кое-какие поручения.
И, вскочив в тележку, они хлестнули лошадь и скрылись в направлении противоположном тому, откуда раздавались крики.
Жильдас с возрастающим беспокойством следил за новым движением толпы. Вдруг он снова заметил Праделину, только что вышедшую из кафе и направляющуюся к магазину с письмом в руках.
«Вот сумасшедшая! Это она мне, должно быть, написала, — подумал Жильдас. — Любовное письмо! Она бесчестит меня в глазах хозяев».
И Жильдас, растерявшись, запер дверь магазина на ключ и отошел к прилавку.
— К чему вы запираете дверь? — спросила его хозяйка.
— Сударыня, это я из предосторожности. Там идет целая толпа людей, и лица у них такие страшные…
— Но вы совсем потеряли голову, Жильдас! Отворите дверь.
— Но, сударыня…
— Делайте, что я приказываю! Слышите? Кто-то стучится, кто-то хочет войти. Откройте же дверь.
«Это та сумасшедшая с письмом, — подумал Жильдас, полуживой от волнения. — И к чему я только уехал из моего тихого родного городка?»
Открывая дверь, он чувствовал, как сильно бьется его сердце, но вместо молодой девушки с письмом он увидел перед собой своего хозяина Лебрена с сыном.
Глава VIII
Госпожа Лебрен очень удивилась и обрадовалась при виде сына, так как не ждала его прихода из школы. Велледа нежно поцеловала брата, а Лебрен пожал руку жене. Сакровир Лебрен, названный в честь одного из великих галльских патриотов, был высоким и крепким юношей двадцати лет с открытым и смелым лицом. Над его верхней губой и на подбородке начал уже пробиваться пушок.
Целуя его, мать сказала:
— Я не ожидала, что ты придешь сегодня, дитя мое.
— Я зашел за ним и взял его из школы. Сейчас расскажу причину, милая Генори.
— Мы с Велледой удивлялись уж, что ты запоздал. Кажется, волнение в городе растет. Ты слышал, что барабан бил сбор войскам?
— Париж охвачен лихорадкой! — вскричал Сакровир с блестящими от восторга глазами. — Сейчас видно, что у всех сердца бьются быстрее. На всех улицах раздаются зажигательные речи, патриотические воззвания к оружию. О, как прекрасно это пробуждение народа!
— Ну успокойся, энтузиаст, — сказала с улыбкой его мать.
И она провела своим платком по его влажному лбу.
Господин Лебрен тем временем позвал приказчика:
— Жильдас, в мое отсутствие должны были принести ящики.
— Да, сударь, с полотном и стеклом. Они там, в комнате за магазином.
— Хорошо, оставьте их там и, главное, не подходите с огнем к тюкам.
«Значит, это легко вспыхивает, как кисея и газ? — подумал Жильдас. — А между тем тюки тяжелы, как свинец. Удивительные вещи здесь происходят, право!»
— Милый друг, — сказал Лебрен жене, — нам надо поговорить. Не пойти ли в твою комнату, пока Жаника будет тут накрывать на стол? А вы, Жильдас, закройте ставни в магазине. Сегодня уж не удастся поторговать.
— Закрыть магазин? О, сударь, вы совершенно правы! Я сам давно думал об этом.
Ион побежал исполнять приказание хозяина, который крикнул ему:
— Только не заставляйте ставнями входную дверь, потому что ко мне должны прийти! Приходящих вы приведете в комнату за магазином и скажете мне.
— Слушаю, сударь, — ответил Жильдас со вздохом. Он предпочел бы, чтобы магазин был закрыт совершенно, а входная дверь заперта железным засовом.
— А теперь, мой друг, — сказал Лебрен жене, — пойдем наверх в твою комнату.
Уже почти совсем стемнело. Вся семья собралась в спальне Лебрена и его жены.
— Милая Генори, — сказал Лебрен торжественным голосом, — мы накануне важных событий.
— Я так и думала, мой друг, — ответила задумчиво жена.
— Вот в каком положении дела в данный момент. Тебе надо знать это, чтобы судить о том, правильны ли мои решения или нет. После трех месяцев, в течение которых устраивались банкеты реформистов, депутаты призвали вчера народ на улицы. Но мужество изменило этим агитаторам в последнюю минуту, и они не решились явиться на ими же самими назначенное свидание. Мы не удовольствуемся теперь мелочными уступками и полумерами. Народ хочет свержения монархии, хочет республики, добивается политических прав для всех. Мы желаем доступного для всех образования, благосостояния, работы, кредита, открытого для всех, кто заслуживает его честностью и работой. Вот чего мы желаем, жена. Правы мы или нет?
— Правы, — сказала госпожа Лебрен твердым голосом, — совершенно правы!
— А теперь я тебе скажу, чего мы не желаем. Мы не хотим, чтобы всего двести тысяч избранных и привилегированных избирателей одни решали судьбу тридцати восьми миллионов пролетариев и мелких собственников. Ведь это то же рабство, ведь точно так же наши предки были крепостными у кучки пришлых завоевателей, которые грабили и эксплуатировали их в течение двадцати столетий. Мы не желаем выборного или промышленного феодализма, точно так же как феодализма прежнего, как отношений завоевателей к покоренным. Правильно ли я говорю?
— Все это так! — сказала госпожа Лебрен с волнением. — Рабство существует и до сих пор. Я видела, как женщины, не имея достаточного заработка, истомленные непосильным трудом и нуждой, медленно умирали с голоду. Я знаю девушек, находящихся в рабстве у фабрикантов, которым приходится выбирать одно из двух: или быть обесчещенной, или бросать место, то есть идти на голодную смерть. Я знаю, как мелким торговцам, честным, работящим и интеллигентным, приходится быть рабами крупных промышленников и банкиров, приходится разоряться и гибнуть вследствие каприза или жадности этих последних. Да, твоя решимость справедлива, и ты правильно поступаешь, потому что, если тебе и удавалось до сих пор счастливо избегать неудач, то, во всяком случае, ты должен помочь в несчастьях своим братьям.