— Мужественная и великодушная женщина, я чувствую, как силы у меня удваиваются. Я и не сомневался в тебе. Но эти права, которых мы требуем для наших братьев, нужно завоевать силой оружия. И потому сегодня в ночь — баррикады, завтра с рассветом — сражение. Оттого я и привел сына из школы. Ты одобряешь мое решение?
— Да, — ответила госпожа Лебрен, — место сына около тебя. А где та баррикада, за которой вы будете стоять?
— У наших дверей, — отвечал муж, — это решено уже.
— Тем лучше, — сказала жена. — Мы будем около вас.
— Мама, — проговорила Велледа, — не надо ли на эту ночь заготовить бинты и корпию? Будет много раненых.
— Я уже подумала об этом, дитя мое. В магазине будет устроен госпиталь.
— О мама, сестра! — восклицал Сакровир. — Биться у вас на глазах за свободу! Кровь так и кипит во мне! Но, — прибавил он, вдруг задумавшись, — как ужасно, что братья убивают друг друга!
— Да, это грустно, дитя, — сказал Лебрен. — Но кровь убитых падет на голову тех, кто вынуждает народ отстаивать свои права с оружием в руках, как мы будем делать это завтра и как делали наши отцы почти каждое столетие. Еще слава богу, что в наше время сражаются без взаимной ненависти: солдаты — во имя дисциплины, а народ — во имя своих прав. Это дуэль, после которой противники протягивают друг другу руки. Но я или сын можем погибнуть на баррикадах, надо сделать последние распоряжения. Однако раньше еще одно последнее слово: вы увидите, что мы будем улыбаться там, где другие побледнеют от ужаса. Мы не страшимся смерти оттого, что в нас сильна вера наших отцов. Ведь смерть — это только освобождение души от земной оболочки и временная разлука с теми, кого мы любим. Рано или поздно, но мы снова соединимся с ними там, где скрыты тайны будущей жизни, прекрасной и бесконечной. Смерть — эта только возрождение.
— Ия также думаю о смерти! — вскричал Сакровир. — Мне даже любопытно будет умирать. Сколько нового и чудного ожидает нас в будущем!
— Мой брат прав, — сказала молодая девушка, — там должно быть прекрасно. И целую вечность не расставаться! Сколько интересных путешествий можно совершить по нашей земле и по другим планетам. Право, когда думаешь об этом, то является нетерпение скорее увидеть и узнать будущую жизнь!
— Ну, не будь такой нетерпеливой, — сказала мать с нежным упреком. — Помнишь, когда ты была маленькая, я часто бранила тебя за то, что, срисовывая что-нибудь, ты всегда больше думала о том рисунке, который будешь рисовать после, чем о том, которым занималась в ту минуту? Но я не хочу, милое дитя, чтобы желание — вполне естественное — узнать то, что ожидает нас в будущей жизни, сделало тебя равнодушной к этой.
— О, не беспокойся, мама, — возразила с волнением молодая девушка —,Ведь в этой жизни — ты, и отец, и брат.
— Однако как быстро идет время в этих философских разговорах! — сказал со смехом Лебрен. — Вот уж и Жаника идет звать нас обедать, а я еще ничего не рассказал вам. В том случае, если мое любопытство будет удовлетворено раньше вашего, ты найдешь в этом письменном столе, милая Генори, мою последнюю волю. Ты знаешь ее, потому что у нас с тобой одни желания и чувства. Вот это, — продолжал Лебрен, вынимая из кармана незапечатанный конверт, — получит наша милая дочь, и ты отдашь ей после того, как сама прочтешь.
Велледа слегка покраснела, уверенная, что это касается ее замужества.
— А ты, дитя мое, — обратился Лебрен к сыну, — возьми этот ключ. Он от той комнаты с закрытыми ставнями, куда до сих пор входили только я и твоя мать. Одиннадцатого сентября будущего года тебе исполнится двадцать один год, и в этот день — но не раньше! — ты откроешь эту комнату. Среди других вещей ты найдешь там рукопись, которую прочтешь. Из нее ты узнаешь кое-что о наших предках, потому что ведь и у нас, порабощенных пролетариев, могут быть не менее славные архивы, чем у наших властелинов. Ты увидишь тогда, в силу какой традиции в нашей фамилии старший сын или дочь, достигшие двадцати одного года, знакомятся с этими архивами и всеми предметами, которые там находятся. А теперь, друзья мои, — сказал Лебрен взволнованным голосом, вставая и протягивая руки жене и детям, — обнимемся в последний раз. Быть может, нам придется разлучиться до завтрашнего дня, а разлука всегда немного печальна.
Произошло трогательное прощание. После нежных объятий и поцелуев все четверо снова приняли спокойный и решительный вид.
— А теперь за дело, друзья мои, — сказал Лебрен. — Ты, жена, займешься с дочерью и Жаникой заготовкой бинтов и корпии. А мы с Сакровиром распакуем оружие, пока не настал еще час для устройства баррикад во всех кварталах Парижа.
— Но где же это оружие? — спросила его жена.
— А ящики и тюки? — с улыбкой сказал муж.
— Понимаю. Не надо посвящать в этот секрет Жильдаса. Он, без сомнения, честный мальчик, но все-таки… Разве ты не боишься?
— В настоящую минуту маска сброшена, милая Генори, и нечего бояться предательства. Если этот бедняга Жильдас трусит, то я ему предложу спрятаться в погребе или на чердаке. А теперь идем обедать. После обеда вы с Жаникой будете устраивать здесь наверху походный госпиталь, а мы с Сакровиром останемся в магазине. У нас будет много гостей в эту ночь.
Все спустились в комнату за магазином и второпях пообедали.
Волнение на улице возрастало. Издали доносился глухой и грозный шум толпы, как отдаленный прибой бурного моря. Некоторые окна в домах были ярко освещены в честь перемены министерства, но друзья Лебрена, заходившие к нему сообщить о положении дел, говорили, что эти уступки короля показывают только его слабость и что эта ночь решит дело. Повсюду, передавали они, народ вооружается.
После обеда госпожа Лебрен, ее дочь и служанка поднялись в комнату первого этажа, выходившую на улицу, а отец с сыном и Жильдасом остались в комнате за магазином. Жильдас, имевший всегда отличный аппетит, сегодня совсем не обедал. Его беспокойство увеличивалось с каждой минутой, и он много раз повторял тихонько Жанике или шептал про себя:
— Странный дом! Странная улица! Удивительный это город!
— Жильдас, — позвал его Лебрен, — принесите мне молоток и зубило. Мы с сыном вскроем ящики, а пока вы разберете эти тюки.
— Тюки с полотном, сударь?
— Да. Прежде всего распорите ножом обертку.
И Лебрен, вооружившись молотком и зубилом, принялся с сыном открывать ящики. В это время Жильдас, встав на колени перед одним из тюков, собрался его вскрывать.
— Сударь! — вскричал он вдруг, услышав сильные удары молотком по крышке ящика. — Будьте же осторожнее. Ведь на ящиках написано «Осторожно!». Так вы разобьете все стекло вдребезги!
— Не беспокойтесь, Жильдас, — ответил смеясь Лебрен. — Здесь прочные стекла.
— Они покрыты железом и свинцом, друг Жильдас, — прибавил Сакровир, стуча с еще большей силой.
— Чем дальше, тем удивительнее! — прошептал Жильдас, опускаясь на колени перед тюком и собираясь вскрывать его.
Чтобы было виднее, он взял свечку и поставил ее на пол возле себя. Он уже начал распарывать покрышку из серого холста, когда Лебрен, заметив свечку, вскричал:
— Вы с ума сошли, Жильдас! Поставьте скорее свечку на стол. Черт возьми! Еще мы тут взлетим на воздух по вашей милости!
— Взлетим на воздух? — вскричал с испугом Жильдас, отскакивая от тюка, между тем как Сакровир ставил свечку на стол. — Но почему бы мне взлететь?
— Потому что в этих тюках патроны, мой милый. Итак, будьте осторожны.
— Патроны! — воскликнул Жильдас, отступая все дальше в сильном страхе.
В это время хозяин вынул из ящика, который только что открыл, два ружья, а сын его достал оттуда несколько пар пистолетов и карабинов. При виде этого оружия Жильдас побледнел и прошептал, облокотившись на стол:
— Удивительный дом, где тюки с полотном оказываются патронами, а стекло — ружьями и пистолетами.
— Жильдас, — сказал Лебрен, — распаковывать эти вещи не представляет никакой опасности, и я прошу только в этом вашей помощи. Покончив с этим делом, вы можете отправиться в погреб или на чердак и оставаться там в полной безопасности до конца сражения, ибо я должен предупредить вас.
Жильдас, что на рассвете будет сражение. Одно только: не выглядывайте в окна из вашего убежища, так как может всегда случиться, что какая-нибудь шальная пуля залетит в окно.
Эти страшные слова о шальных пулях, сражении и выстрелах окончательно убили Жильдаса, никак не думавшего, что квартал Сен-Дени такой воинственный. Ужас его еще увеличился от последующих событий. Крики, сначала доносившиеся издалека, слышались все ближе и, наконец, превратились в такой яростный рев, что Жильдас, Лебрен и Сакровир с тревогой поспешили к дверям магазина, чтобы посмотреть, что происходит на улице.
Глава IX
Когда все трое подбежали к двери, привлеченные возрастающим шумом, улица была уже вся запружена народом. Окна открывались, и в них высовывались любопытные. Среди все возраставших воплей людей можно было по временам различить крики:
— К оружию! Мщение!
В ответ на эти крики раздавались восклицания ужаса. Женщины, привлеченные этими криками к окнам, с ужасом откидывались назад, точно глазам их представлялось страшное зрелище.
Лебрен и его сын, предчувствуя что-то ужасное, вышли на порог. Перед ними предстала мрачная процессия.
Огромная толпа людей, одетых в блузы и мундиры национальной гвардии, размахивая саблями, ружьями, ножами, палками, двигалась перед громадной телегой, которую еле тащила лошадь. Вокруг телеги шли люди с факелами в руках, бросавшими зловещий красный отблеск на дома. На телеге была навалена груда трупов. Высокий человек в красной шапке, обнаженный по пояс и со свежей раной на груди стоял на передке телеги, размахивая зажженным факелом. Можно было принять его за бога мщения и революции. Колеблющийся свет факела бросал по временам красный отблеск на телегу — то на седые головы стариков, залитые кровью, то на тело женщины, руки которой свесились и болтались так же, как и голова ее, мертвая и окровавленная, наполовину скрытая длинными спутанными волосами, то на другие не менее ужасные трупы.